Книжно-Газетный Киоск

ОБОЗРЕНИЕ ЖУРНАЛА «ЗИНЗИВЕР», № 5, 2024


Щедрое сердце Евгения Каминского пульсирует своеобразными токами исследования жизни:

Когда опустеют глазницы,
ребро обнажится и пясть,
уже не смогу соблазниться,
в восторг упоительный впасть.

Одно мне останется — сниться.
Лишь дырка от бублика ты,
когда утончилась десница
и в прах обратились персты.

Именно поэзия Каминского, переливаясь самоцветами оригинальности и глубины, открывает пятый номер «Зинзивера».

Минимум слов — максимум смысла: таков вектор поэтического дыхания Михаила Кузмина, чьи верлибры вспыхивают лирическими  откровениями:

...Слова…
...как крысы…
...бегут…
...с тонущего…
...корабля-стихотворения…
...А многоточия…
...остаются…
...Многоточия…
...это дыры…
...в корпусе…
...стихотворения…
...Без них…
...корабль…
...не опустится…
...на дно поэзии…

Здесь и многоточия работают, подтверждая неопределенность жизни.

В сложные лабиринты бытия вступает, приглашая за собой читателя, Константин Комаров, литературу используя как проводника:

Уже самой себе не верит
отяжелевшая душа,
но Достоевский достоверен
был, дьявола в себе душа.

Проводник и факел соединяются своеобычно: искры света сулят новые ракурсы яви.

Бытовое так внезапно соединяет с сюрреалистическим, равно мистическим, Сергей Панцирев, показывая, сколь все взаимопроницаемо в яви, предложенной нам окрест:

Копию своей души
у Главного подпиши,
зарегистрируй в архиве,
в Первом отделе поставь печать,
дай расписку, что будешь молчать,
да смотри не напейся на корпоративе.

Интересно предлагает скорректировать действительность Евгений Степанов:

Если человек родился, значит, человек умрет.
А хотелось бы, чтоб было хоть чуть-чуть наоборот.

А хотелось бы, чтоб люди, обитатели Земли,
Воротиться после смерти (став гуманнее) могли.

Хворост возраста прогорает быстро: анализируя жизнь сквозь призмы собственного онтологического опыта, поэт выстраивает интересный верлибр:

В 60 лет даешь оценку только одному человеку —
самому себе.

И понимаешь:
подлость — это подлость;
трусость — это трусость;
малодушие — это малодушие;
хитрость — это хитрость…

И еще много чего понимаешь.
Но все чаще молчишь.

Молчишь.

Доверительные интонации прозы Ольги Любимовой, представленной фрагментом повести «Деревня», свежи; в этой прозе легко дышится, и, совмещая воздушное и земное, она очаровывает читателя.

Изъятый из плазмы заграничной жизни рассказ Сандры Мясниковой вполне поэтичен. Но и реалистичен. Здесь, и «жизнь, и слезы, и любовь». И, к сожалению, трагический финал.

Два эссе Ильи Стефанова (кратких, как стихотворения в прозе) трактуют гармонию и счастье — ключевые понятия человеческого бытования; причем именно гармония обещает последнее…

Как всегда  глубокое погружение в классику с тонким толкованием оной предлагает в своих штудиях профессор, доктор филологических наук Алла Новикова-Строганова.

Вспыхнут афоризмы Юрия Тубольцева, играя искрами парадоксальности и лучевым высверком правды:

* * *

Он любовался женщинами и черным квадратом.

* * *

Черный квадрат был нарисован белыми красками. Но это тайна.

Пародии Евгения Минина остры, но не злы: отточенно работая в юмористическом жанре, Минин умеет забавно представить недостатки и шероховатости поэтов, не оскорбив их.

Рецензии Павла Щербакова и Веры Киулиной изящно завершают номер…
О, «Зинзивер» вообще изящен, лучист, песни его разнообразны, и стоит вслушиваться в них, растя свою душу.

Александр БАЛТИН