В «шестьдесят шестом» нас трясло в кабине,
Лился жар за пазуху сталью хаки,
Кулаком по камню колеса бились,
Выл под левым дыхом мотор стихами.
Вдрызг расплескивали ледяные броды,
Строчка в строчку — чирк — в колею вписались.
По мостам расшатанным — бес в ребро им —
Над базальтовыми бивнями проплясали.
Вверх, и вниз, и вверх, лбом в стекло, на осыпь,
Где чабрец, а выше кедровый стланник.
И несло под небо, и било оземь,
И размазывали грязный пот горстями.
Мне все это не нравилось, между прочим:
Не хотелось в бездну: глядит, чужая.
Я дышал — «домой!», и молился — прочерк.
Страх за горло брался — а ну, не сдюжим?
А дорога к Богу взмывала круче,
Выл мотор страшнее, вгрызаясь в щебень,
Оглянулся я назад — аж кружит,
Даль внизу далекая, нет прощенья.
Сивка-шесть-шестой, выноси, приятель!
А уж свалимся — не собрать костей, не!
Ну чуть-чуть... за луковку перевала
уцепились. Выползли. Воскресение.
А ты знаешь, я о тебе все думал,
когда думал «кончено!». Только имя.
И неслись мы вниз, в долину дубль, —
повторить. И еще сто раз повторим мы.

Жгли, скучая, на бережку Енисея.
Поджидали, покуривая, парома.
Остывал радиатор, предвечерье висело.
Комары еще не раскручивали пароля.
Белобрысый шофер с корешом разговаривал,
повторяя туфту про песок в бензопроводе.
Я задумался, тычась в небесное варево,
остывающее, как земляника на противне.
Я вчера много выпил херового спирта,
даль далекую видел, забравшись на скальник.
Я с девчонкой гулял по степи, с ослепительной.
В конопельке лежал, целовались с ней, кажется.
Да уж, трудно сегодня мне вспомнить вчерашнее.
Помню, полз поутру к Шагонарскому морю,
и раскачивалось оно меж травинок, как вишенка.
Сок не выдавлю, так хоть морду умою.
Эликсир «Не любить» по стакану досталось мне;
это вот «не любить» — как расписка, как постриг.
Мол, полюбишь — не перепрыгнешь пространства —
безграничность над лиственничною порослью.
Потому и посиживаю один, и докуриваю
в красно-серой степи сигарету «Парламент».
И водила с приятелем примолкли под куполом
поднебесного моря в ожиданьи парома.