В своей стремительной земной судьбе — горькой и радостной одновременно — Валерий Прокошин соединил, казалось бы, несовместимые начала.

Жизнь большого поэта на Руси становится житием, биография превращается в легенду. Пушкин, Есенин, Рубцов — фигуры в народном сознании поистине мифологические.

Прокошен, конечно, не такой исполин, но в Русскую Поэзию — не провинциальную, а самую что ни на есть национальную — вошел навсегда. И право на свою легенду заслужил. Более того — начал творить ее сам, при жизни, с хитрой ухмылкой расставляя ловушки грядущим исследователям. Сдвигал год рождения. Безвестную деревушку Буду, где появился на свет, переименовал в сюрреалистическую Лабуду — с ударением на второе "у", как всякий раз на полном серьезе подчеркивал. Приписывал себе странные профессии — то официанта, то санитара в дурдоме. Мистифицировал мастерски, прикалывался от души, а пишущая, издающая и читающая публика доверчиво заглатывала наживку.

Едва ли он сознательно конструировал себе персональный миф — скорее всего, просто забавлялся. Розыгрыш был его стихией — настолько, что близкие друзья даже смерть Валеры поначалу восприняли чуть ли не как очередную его проделку. Того и гляди появится он сейчас, невредимый, и ехидно улыбнется: "А здорово я вас всех разыграл, да?"

Когда мы с ним только познакомились, почти три десятилетия назад, меня тогда уже поразил — интуитивно в большей степени — глубокий трагизм его личности. Не пафосное показное страдальчество — горечь подлинная, сокровенная, надежно спрятанная внутри. Однако и веселье ничуть не служило притворной маской-обманкой — в азартной своей жизненной радости Валера всегда оставался предельно искренен и непосредствен.

Так уж в нем непостижимо совмещались эти диаметрально противоположные слагаемые. Как совмещалось и многое другое. Доброта и жесткость. Мудрая зрелость и детская наивность. Умение понять и почувствовать человека — и случавшиеся перехлесты в шутках, на которые обижались порой люди, не совпавшие с Валерием в ироничном взгляде на вещи. Явные, хотя и быстро восполняемые, пробелы в образовании — и природное знание высшего порядка, позволяющее видеть невидимое. Как сливаются воедино в его обжигающих стихах строгая небесная одухотворенность и яростный земной эротизм. Когда святое дышит страстью, а грешное наполняется чистотой.

Возникшая из таких разнополярных зарядов личность поэта и человека Валерия Прокошина ни в коей мере не противоречива — напротив, он один из самых цельных людей, с какими меня сводила жизнь. Как это у него получалось — мне все время казалось загадкой.

Однако — "у поэта всегда есть ответ, на который еще нет вопроса". Так сам он постулировал в одном из ранних своих стихотворений.

Разгадка, наверное, в том, что Валера изначально знал: отпущено ему мало. Истинные поэты вообще, как известно, редко живут долго. Но он это знал не "вообще", а конкретно применительно к себе. Просто не мог этого не знать человек, столь обостренно ощущающий жизнь и смерть, миг и вечность, себя и вселенную. Однако, зная, упрямо не хотел в это верить. Спешил жить, тратя себя без остатка, но и был убежден: впереди все равно еще много. До последнего дня, смертельно больной уже, на самой грани бытия, не переставал строить новые головокружительные планы.

Вот потому и был весел и трагичен разом.

"Не жалеть эту жизнь, никогда не жалеть, не беречь", — эта строчка из другого раннего прокошинского стихотворения пронзила его судьбу насквозь. И сегодня звучит щемящим эхом, в котором сходятся снова в неизбежно единый лад несочетаемые ноты: боли и радости.

Больно, что большой поэт и близкий человек от нас ушел. Радостно, что навсегда остался с нами.