Интервью
ОПЫТ МОЛЧАНИЯ
Беседа с режиссером "духовного кино", поэтом Сергеем Князевым
Беседа с режиссером "духовного кино", поэтом Сергеем Князевым
Когда я думаю о кинорежиссере Сергее Князеве, на ум приходит образ протопопа Аввакума. Казалось бы, вещи несовместные — хотя бы даже по отстоящей в столетьях бытийной принадлежности: протопоп и кинорежиссер. Но не только в фильмах и внешнем облике Сергея, а и в стихах, которые никогда его не отпускали, а может быть, подстегивали к созданию новых картин, проскальзывает мной подмеченное: "Меня уносит шитик Аввакума…" И пример самого, пожалуй, известного старообрядца — тут не в укор. Князев — глубоко верующий православный прихожанин. Но чем он отличается от остальных прихожан? Тем, что "шитик" его все-таки "уносит".
Храм в расширительном толковании — тоже часть общества. Что касается этой части, то Князева "уносит" от отступничества, которое, как человек воцерковленный и знающий некоторую подоплеку, он не может там не наблюдать. Тем паче — оставаться хладнокровным наблюдателем. Князев реагирует. Фильмами. Такими как "Наш день (Стансы)", "Как нам дается благодать", "Отченька", "Россия. Опыт молчания", "А гений — сущий дьявол", "Приношение русским святым". И в этом его внутреннее аввакумство. Житие Князева широко по географии: Красноярск, Екатеринбург, Москва, Подольск, Пермь. Именно он снял фильм о нашем современнике-подвижнике, первом игумене возрождаемого в Пермском крае Белогорского Свято-Николаевского мужского монастыря, ныне покойном отце Варлааме.
Сергей Князев — режиссер "реального кино". Именно он ввел это понятие в словарь современной кинематографии. Еще с начала 90-х я помню его истовые монологи о "реальном кино" в стенах редакции журнала "Юность". Готовилась публикация, которая так и не увидела свет. Потом словосочетание "реальное кино" будет с легкостью поднято на щит и перетолковано другими.
Изнутри Князев — батюшка. Кажется: мало ли мужиков с окладистой бородой? Но дело тут не в бороде, а в неком добром и одновременно строгом, исцеляющем сиянии, которое от него исходит. В этом я смог убедиться, когда мы шли с моим собеседником по московским улицам. "Батюшка, отпусти грехи!" — завидев Князева, впадали в раскаяние местные магдалины.
— Сергей, мы с тобой уже не первый раз сходимся на том, что современный человек в общей своей массе есть производное скрытой и откровенной подмены жизненных ценностей. Благодаря этой подмене, сформировалась некая новая генерация людей, для которых важна даже не прибыль, а сверхприбыль. На твой взгляд, отчего это произошло?
— Да, я конкретно вижу, что человек, особенно за последние три года, колоссально изменился у нас в России. Он уже перестал быть даже двуличным. Я скажу тебе, что в Москве с Патриаршьего благословения (еще Алексия Второго — Ю. Б.) вышла книга, называющаяся "Искушения наших дней". В ней черным по белому записано, что в нынешнюю пору самое страшное явление — это двуличность, выражающаяся в том, что я говорю одно, а подразумеваю другое. Помнишь, как мы жили в советское время — постоянно вычитывая что-то между строк? Но сейчас уже двуличность достигла таких высот, что просто-напросто демонизировала человека! Некая двуличная субстанция, Янус, превратившийся в демона наших дней, когда люди сидят, общаются и заведомо знают, что они друг друга обманывают.
— У тебя есть опыт создания духовного кино. Твой фильм о крестном пути святителя Афанасия (Сахарова) "Приношение русским святым", который ты пригласил меня озвучивать, создан по заказу Владимирской епархии и, в частности, по благословению архиепископа Евлогия Владимирского (Смирнова). И если фильм заказывает епархия, куда он потом уходит? Для внутреннего пользования? Ты правильно сказал про телевидение — его основные каналы должны быть православными. Но хорошо бы такие фильмы, пусть нечасто, а хотя бы, если прибегать к советским меркам, раз в квартал выходили на экраны…
— Этого надо добиваться. Уже упомянутый мной архиепископ Иоанн (Максимович) говорил, что для сегодняшнего православия нужна православная общественность…
— Не отпускает ощущение, что в России все-таки нет православия не то что бы как доктрины, а как какого-то жизненного, духовного стержня людей. В чем парадокс?
— Знаешь, виной всему наша дурацкая боязнь. Я не буду называть имен, но приходишь, допустим, к одному человеку и рассказываешь: "Общаться будем на такую-то тему". — "На какую тему? — "О русских святых". В ответ: "Каких русских святых? Мы не понимаем. Мы вообще сторонники вселенского православия!".
И я, беседуя с человеком, в течение долгого времени, пока длится наш разговор, с удивлением для себя обнаруживаю, что ни одного слова о русских святых я не слышу вообще (может, мы и не в России живем?), потому что собеседник мой боится это озвучить.
— Отчего же?
— А по принципу: "Вдруг я что-нибудь скажу, да будет не так?" Но однажды на мое счастье я снимал Патриарха нашего Святейшего Алексия Второго. Я сделал фильм об отце Глебе Каледе к его 85-летию. Отец Глеб — это целая планета! Человек, который с 1972-го года, здесь, в Москве, в подпольной церкви, созданной по благословению владыки Ярославского Иоанна (Вендланда), у себя дома служил каждое воскресенье литургию. Это был большой ученый, доктор геологических наук, совершивший колоссальные открытия, касающиеся нефтяных месторождений и петрографии осадочных пород. Этот человек в конце 90-х годов вышел на открытое служение и первое, что он сделал, — явился в тюрьмы к смертникам. Я сейчас снимаю этих людей, которых он крестил в Бутырке. Им расстрел заменен пожизненным заключением. Я к ним ездил — это 200 километров от Вологды — и разговаривал с ними. Они плачут, когда вспоминают отца Глеба! Вот что такое горячий человек! Он откликался на все.
И о нем (извини, что я перескочил!) вспоминал наш Святейший Патриарх Алексий Второй. И Патриарх не стеснялся слова "русский". Он говорил о русском народе, о русском патриотизме совершенно свободно.
— По-твоему, человек, совершивший преступление, то есть нарушивший заповеди, через слово Божье, осмысление собственного поступка или с чьей-то помощью может приблизиться к понятию "Святой"?
— Думаю, что у Иоанна Лествичника об этом хорошо сказано. Люди, которых я снял в своем фильме, в основном — осужденники, и они, конечно, достойны прощения. А на счет святого… Знаешь, например, Никита Столпник, он же — святой. Но это — бывший разбойник, очень сильно каявшийся. Никитский монастырь в Переславле-Залесском — в честь него. Вообще в России святой и разбойник — одна из самых главных тем. Кудеяр, Ермак… Но, оказывается, разбойник разбойнику — рознь…
— Однажды ты сказал, что хотел бы создать сериал о наших духовных подвижниках. Насколько это реально в сегодняшней России?
— Сегодня все реально, потому что все, что человеку неподвластно, подвластно Господу. Сейчас на киностудии "Ветви Лозы", которой я руковожу, создан первый фильм "Приношение русским святым". Тем самым мы обратили внимание, что русские святые есть, что (и это очень важный момент!) праздник, посвященный русским святым, о котором так пекся главный герой нашего фильма святитель Афанасий (Сахаров), должны еще разрабатывать и дорабатывать члены церкви и, в конце концов, довести его смысл до филигранности. И сделать его главнейшим праздником нашего Отечества. Этого сугубого, в течение трех дней справляемого во дни крещения Руси, праздника, сейчас нет. Люди боятся даже произносить слова о его необходимости. Но рано или поздно День этот грядет. А новомучеников у нас столько сейчас в России, молитвами которых, собственно, она и держится!.. И житийная повесть — тот жанр, что удалось мне обозначить в рассказе о святителе Афанасии, мне кажется, будет развиваться в дальнейших произведениях создателей духовного кино.
— Ты ввел в кинематографический оборот понятие "реальное кино". Как это было? И какой смысл ты вкладываешь в это словосочетание?
— "Реальное кино" как понятие начало зарождаться где-то в 93-95-м годах. Я об этом говорил со многими людьми. И все были в восторге от этой идеи. А идея — в том, что есть потусторонний и посюсторонний мир. Реальное кино, показывая стык потустороннего и посюстороннего, дает некий срез нескольких эпизодов из жизни, которые возможны во время съемки реального человека. Если режиссер достигает этого стыка, как мне удалось, например, в фильме "Наш день (Стансы)" во время съемки моей мамы, то, в принципе, идея "реального кино" осуществляется. Потому что реальный фильм — это протяженное во времени и в образах данное магическое имя субстанции, то есть — предмета.
— Насколько соотносится твое понимание "реального кино" с тем, что в начале ХХ века снял американский кинорежиссер Роберт Флаэрти, наблюдая за жизнью эскимосов?
— Это и замышлялось изначально как "Флаэртиана" — международный фестиваль реального кино, который теперь уже на протяжении ряда лет проходит в Перми. Когда я приехал в Пермь снимать фильм под названием "Россия. Опыт молчания", где главным действующим лицом стал игумен Белогорской мужской обители отец Варлаам, режиссер Павел Печенкин мне говорит: "Сергей, давай делать фестиваль!". Позже мы пришли с ним к Науму Клейману, директору Музея кино в Москве. Клейман предложил: "Назовите фестиваль "Флаэртиана" — тогда вас заметят и у вас дело пойдет!". Так что название родилось с подачи Клеймана. Зато сейчас в создании "реального кино" участвуют все — начиная от Железнякова, заканчивая Мирошниченко и Манским. Но есть различие, между тем, как вижу "реальное кино" я, и как оно видится другим. Я думаю, мое "реальное кино" задавало духовную идею изначально. А кто-то всего лишь использовал термин. Ему нужно было снять…
— …смерть реального человека в данных обстоятельствах и…
— …в грязи и говне. Вот это будет кино! Когда я снял фильм об отце Варлааме, который первым в наши дни начал возрождать на Урале из мерзости и запустения монастырский храм, мне стали говорить, что, дескать, я нивелировал действительность. А я просто снял лицо отца Варлаама так, чтобы не было видно, что он болен. Время показало, что я был прав…
— Что дал тебе опыт этого фильма и опыт общения с игуменом Варлаамом?
— На мой взгляд, отец Варлаам — величайший человек. Мы его с моей женой всегда поминаем. В житейском смысле он знал нужды каждого. К счастью, так получилось, что у нас было время с ним пообщаться — я ему задал все вопросы, касающиеся моей личной жизни, и он мне на все вопросы ответил и сказал, как дальше жить. И я это все воспринял и буду действовать так, как он начертал.
Что же касается опыта снятого фильма и той метафоры, которая заложена в его названии, то могу сказать одно: молчание — это то, что движет. Самодвижущая молитва рождается в молчании. Она и есть опыт молчания. Он, в сущности, продолжается. Некоторые мне пеняют, что это модернизм: "Ну как это можно понять — опыт молчания?". С моей точки зрения, весь ХХ век — это и есть опыт молчания. Он — в том, что вся Россия жила под спудом. Она и сейчас под спудом живет. Как в моем стихотворении. Надеюсь, оно для завершения нашего разговора будет уместным:
Храм в расширительном толковании — тоже часть общества. Что касается этой части, то Князева "уносит" от отступничества, которое, как человек воцерковленный и знающий некоторую подоплеку, он не может там не наблюдать. Тем паче — оставаться хладнокровным наблюдателем. Князев реагирует. Фильмами. Такими как "Наш день (Стансы)", "Как нам дается благодать", "Отченька", "Россия. Опыт молчания", "А гений — сущий дьявол", "Приношение русским святым". И в этом его внутреннее аввакумство. Житие Князева широко по географии: Красноярск, Екатеринбург, Москва, Подольск, Пермь. Именно он снял фильм о нашем современнике-подвижнике, первом игумене возрождаемого в Пермском крае Белогорского Свято-Николаевского мужского монастыря, ныне покойном отце Варлааме.
Сергей Князев — режиссер "реального кино". Именно он ввел это понятие в словарь современной кинематографии. Еще с начала 90-х я помню его истовые монологи о "реальном кино" в стенах редакции журнала "Юность". Готовилась публикация, которая так и не увидела свет. Потом словосочетание "реальное кино" будет с легкостью поднято на щит и перетолковано другими.
Изнутри Князев — батюшка. Кажется: мало ли мужиков с окладистой бородой? Но дело тут не в бороде, а в неком добром и одновременно строгом, исцеляющем сиянии, которое от него исходит. В этом я смог убедиться, когда мы шли с моим собеседником по московским улицам. "Батюшка, отпусти грехи!" — завидев Князева, впадали в раскаяние местные магдалины.
— Сергей, мы с тобой уже не первый раз сходимся на том, что современный человек в общей своей массе есть производное скрытой и откровенной подмены жизненных ценностей. Благодаря этой подмене, сформировалась некая новая генерация людей, для которых важна даже не прибыль, а сверхприбыль. На твой взгляд, отчего это произошло?
— Да, я конкретно вижу, что человек, особенно за последние три года, колоссально изменился у нас в России. Он уже перестал быть даже двуличным. Я скажу тебе, что в Москве с Патриаршьего благословения (еще Алексия Второго — Ю. Б.) вышла книга, называющаяся "Искушения наших дней". В ней черным по белому записано, что в нынешнюю пору самое страшное явление — это двуличность, выражающаяся в том, что я говорю одно, а подразумеваю другое. Помнишь, как мы жили в советское время — постоянно вычитывая что-то между строк? Но сейчас уже двуличность достигла таких высот, что просто-напросто демонизировала человека! Некая двуличная субстанция, Янус, превратившийся в демона наших дней, когда люди сидят, общаются и заведомо знают, что они друг друга обманывают.
— У тебя есть опыт создания духовного кино. Твой фильм о крестном пути святителя Афанасия (Сахарова) "Приношение русским святым", который ты пригласил меня озвучивать, создан по заказу Владимирской епархии и, в частности, по благословению архиепископа Евлогия Владимирского (Смирнова). И если фильм заказывает епархия, куда он потом уходит? Для внутреннего пользования? Ты правильно сказал про телевидение — его основные каналы должны быть православными. Но хорошо бы такие фильмы, пусть нечасто, а хотя бы, если прибегать к советским меркам, раз в квартал выходили на экраны…
— Этого надо добиваться. Уже упомянутый мной архиепископ Иоанн (Максимович) говорил, что для сегодняшнего православия нужна православная общественность…
— Не отпускает ощущение, что в России все-таки нет православия не то что бы как доктрины, а как какого-то жизненного, духовного стержня людей. В чем парадокс?
— Знаешь, виной всему наша дурацкая боязнь. Я не буду называть имен, но приходишь, допустим, к одному человеку и рассказываешь: "Общаться будем на такую-то тему". — "На какую тему? — "О русских святых". В ответ: "Каких русских святых? Мы не понимаем. Мы вообще сторонники вселенского православия!".
И я, беседуя с человеком, в течение долгого времени, пока длится наш разговор, с удивлением для себя обнаруживаю, что ни одного слова о русских святых я не слышу вообще (может, мы и не в России живем?), потому что собеседник мой боится это озвучить.
— Отчего же?
— А по принципу: "Вдруг я что-нибудь скажу, да будет не так?" Но однажды на мое счастье я снимал Патриарха нашего Святейшего Алексия Второго. Я сделал фильм об отце Глебе Каледе к его 85-летию. Отец Глеб — это целая планета! Человек, который с 1972-го года, здесь, в Москве, в подпольной церкви, созданной по благословению владыки Ярославского Иоанна (Вендланда), у себя дома служил каждое воскресенье литургию. Это был большой ученый, доктор геологических наук, совершивший колоссальные открытия, касающиеся нефтяных месторождений и петрографии осадочных пород. Этот человек в конце 90-х годов вышел на открытое служение и первое, что он сделал, — явился в тюрьмы к смертникам. Я сейчас снимаю этих людей, которых он крестил в Бутырке. Им расстрел заменен пожизненным заключением. Я к ним ездил — это 200 километров от Вологды — и разговаривал с ними. Они плачут, когда вспоминают отца Глеба! Вот что такое горячий человек! Он откликался на все.
И о нем (извини, что я перескочил!) вспоминал наш Святейший Патриарх Алексий Второй. И Патриарх не стеснялся слова "русский". Он говорил о русском народе, о русском патриотизме совершенно свободно.
— По-твоему, человек, совершивший преступление, то есть нарушивший заповеди, через слово Божье, осмысление собственного поступка или с чьей-то помощью может приблизиться к понятию "Святой"?
— Думаю, что у Иоанна Лествичника об этом хорошо сказано. Люди, которых я снял в своем фильме, в основном — осужденники, и они, конечно, достойны прощения. А на счет святого… Знаешь, например, Никита Столпник, он же — святой. Но это — бывший разбойник, очень сильно каявшийся. Никитский монастырь в Переславле-Залесском — в честь него. Вообще в России святой и разбойник — одна из самых главных тем. Кудеяр, Ермак… Но, оказывается, разбойник разбойнику — рознь…
— Однажды ты сказал, что хотел бы создать сериал о наших духовных подвижниках. Насколько это реально в сегодняшней России?
— Сегодня все реально, потому что все, что человеку неподвластно, подвластно Господу. Сейчас на киностудии "Ветви Лозы", которой я руковожу, создан первый фильм "Приношение русским святым". Тем самым мы обратили внимание, что русские святые есть, что (и это очень важный момент!) праздник, посвященный русским святым, о котором так пекся главный герой нашего фильма святитель Афанасий (Сахаров), должны еще разрабатывать и дорабатывать члены церкви и, в конце концов, довести его смысл до филигранности. И сделать его главнейшим праздником нашего Отечества. Этого сугубого, в течение трех дней справляемого во дни крещения Руси, праздника, сейчас нет. Люди боятся даже произносить слова о его необходимости. Но рано или поздно День этот грядет. А новомучеников у нас столько сейчас в России, молитвами которых, собственно, она и держится!.. И житийная повесть — тот жанр, что удалось мне обозначить в рассказе о святителе Афанасии, мне кажется, будет развиваться в дальнейших произведениях создателей духовного кино.
— Ты ввел в кинематографический оборот понятие "реальное кино". Как это было? И какой смысл ты вкладываешь в это словосочетание?
— "Реальное кино" как понятие начало зарождаться где-то в 93-95-м годах. Я об этом говорил со многими людьми. И все были в восторге от этой идеи. А идея — в том, что есть потусторонний и посюсторонний мир. Реальное кино, показывая стык потустороннего и посюстороннего, дает некий срез нескольких эпизодов из жизни, которые возможны во время съемки реального человека. Если режиссер достигает этого стыка, как мне удалось, например, в фильме "Наш день (Стансы)" во время съемки моей мамы, то, в принципе, идея "реального кино" осуществляется. Потому что реальный фильм — это протяженное во времени и в образах данное магическое имя субстанции, то есть — предмета.
— Насколько соотносится твое понимание "реального кино" с тем, что в начале ХХ века снял американский кинорежиссер Роберт Флаэрти, наблюдая за жизнью эскимосов?
— Это и замышлялось изначально как "Флаэртиана" — международный фестиваль реального кино, который теперь уже на протяжении ряда лет проходит в Перми. Когда я приехал в Пермь снимать фильм под названием "Россия. Опыт молчания", где главным действующим лицом стал игумен Белогорской мужской обители отец Варлаам, режиссер Павел Печенкин мне говорит: "Сергей, давай делать фестиваль!". Позже мы пришли с ним к Науму Клейману, директору Музея кино в Москве. Клейман предложил: "Назовите фестиваль "Флаэртиана" — тогда вас заметят и у вас дело пойдет!". Так что название родилось с подачи Клеймана. Зато сейчас в создании "реального кино" участвуют все — начиная от Железнякова, заканчивая Мирошниченко и Манским. Но есть различие, между тем, как вижу "реальное кино" я, и как оно видится другим. Я думаю, мое "реальное кино" задавало духовную идею изначально. А кто-то всего лишь использовал термин. Ему нужно было снять…
— …смерть реального человека в данных обстоятельствах и…
— …в грязи и говне. Вот это будет кино! Когда я снял фильм об отце Варлааме, который первым в наши дни начал возрождать на Урале из мерзости и запустения монастырский храм, мне стали говорить, что, дескать, я нивелировал действительность. А я просто снял лицо отца Варлаама так, чтобы не было видно, что он болен. Время показало, что я был прав…
— Что дал тебе опыт этого фильма и опыт общения с игуменом Варлаамом?
— На мой взгляд, отец Варлаам — величайший человек. Мы его с моей женой всегда поминаем. В житейском смысле он знал нужды каждого. К счастью, так получилось, что у нас было время с ним пообщаться — я ему задал все вопросы, касающиеся моей личной жизни, и он мне на все вопросы ответил и сказал, как дальше жить. И я это все воспринял и буду действовать так, как он начертал.
Что же касается опыта снятого фильма и той метафоры, которая заложена в его названии, то могу сказать одно: молчание — это то, что движет. Самодвижущая молитва рождается в молчании. Она и есть опыт молчания. Он, в сущности, продолжается. Некоторые мне пеняют, что это модернизм: "Ну как это можно понять — опыт молчания?". С моей точки зрения, весь ХХ век — это и есть опыт молчания. Он — в том, что вся Россия жила под спудом. Она и сейчас под спудом живет. Как в моем стихотворении. Надеюсь, оно для завершения нашего разговора будет уместным:
Глубиною крестьянского рода
не славословься душа.
На Руси не осталось народа —
ворон с вороном грает, шурша
переметными крыльями злыми,
ходит праведник, как Струфиан,
в круге тайных бесед со святыми,
в государстве славян.
Что с того, что ни грома оваций?..
Ни людского тупого труда?..
Города, эти кладбища наций,
я не любил никогда.
Что с того, что я видел святыни,
если выпростал сердце, как ковш?..
Если предал я дух благостыни,
на кого я похож?
Хуже Каина, хуже Иуды,
хуже ангелов, падших в огне,
наше царство предавшие люди
пребывают во мне.
Пребывают во мне, копошатся,
произносят тупые слова,
но дрожат пред молитвою старца.
Вся Россия сейчас такова.
не славословься душа.
На Руси не осталось народа —
ворон с вороном грает, шурша
переметными крыльями злыми,
ходит праведник, как Струфиан,
в круге тайных бесед со святыми,
в государстве славян.
Что с того, что ни грома оваций?..
Ни людского тупого труда?..
Города, эти кладбища наций,
я не любил никогда.
Что с того, что я видел святыни,
если выпростал сердце, как ковш?..
Если предал я дух благостыни,
на кого я похож?
Хуже Каина, хуже Иуды,
хуже ангелов, падших в огне,
наше царство предавшие люди
пребывают во мне.
Пребывают во мне, копошатся,
произносят тупые слова,
но дрожат пред молитвою старца.
Вся Россия сейчас такова.
Беседовал Юрий БЕЛИКОВ
Москва-Пермь
Москва-Пермь