Умерла моя старая тетка,
полусумасшедшая, одинокая,
подслеповатая,
с рыхлыми, серыми щеками
и седоватыми усами...

Вот и не стало в мире человека,
который меня действительно любил.

Давясь от злобы неуемной,
за мной бежал по мостовой
седой, и злобный гусь огромный,
гусь со змеиной головой.
Шипел, выкручивая шею,
кричал гугниво, подлетал.
И не было его мерзее,
хоть мерзостей я повидал.
Клюв разверзал в остервененье.
Два красных глазика-клопа
меня сверлили. Оперенье
свое взъерошил у горба
и вдруг настиг у поворота,
щипал, терзал, крылами бил,
как будто знал за мною что-то
и счеты личные сводил.

Тут совсем недалеко до рая:
городок средь лесов и полей.
В среднерусской грязи утопая,
дремлет мудрое стадо свиней.

Все родное: и грязь, и вонища,
пруд зацветший и рваный баллон,
и столовская черствая пища,
и за пыльным кустом выпивон...

Воробьи! Вот ведь выдался случай!
Вот ведь выдалось счастье всерьез:
на траве золотистою кучей
нежный, теплый, душистый навоз!

Вместе с ними слетевши с березы,
хохочу и, тряся бородой,
копошусь вместе с ними в навозе,
рву на части навоз молодой...

Ах ты, солнышко! свиночки! птички!
одуванчики! лужи! говно!..
Все пронзает свисток электрички —
мне уехать на ней суждено.

Мир путей — странный мир нереальный,
межвокзальный, мерцающий мир,
неухоженный, горький, печальный —
на тебя не нашелся Шекспир.

Этот блеск, этот холод путейский
и сцеплений разнузданный лязг —
тут мне чудится голос летейский,
голос жизни, в которой увяз.

Эстакады нелепого вкуса,
балки, мостики, склады, огни —
все вселенский, бесхитростный мусор,
что хаосу вселенной сродни.

Круглый год — через лето и осень,
через зиму и через весну —
мчат платформы, груженые тесом,
и теплушки, как будто в войну...

Мир путей — мир таинственный, смутный.
Репродукторный, лающий звук.
Мир забытый, сквозной, неуютный,
ты совсем уж отбился от рук.

И бесшумно из ночи кромешной
мне стреляет в распухший висок
твой безжалостный, твердый, прилежный
фиолетово-синий глазок.

Думай, Стенька! Все видно заране:
хватит воли, отваги и сил...
Все равно проиграешь восстанье —
для чего ты княжну погубил?

Пролил крови. Награбил. Дорвался.
А теперь еще сладок ночлег...
Ну, зачем ты над ней надругался —
может быть, и она — человек?

Ах, не тот еще ветер подует.
Ах, крепка еще кость у Москвы.
Пусть старшина ревет и лютует,
но тебе не сносить головы.

А княжна — без корысти и страха
полюбила... Ну что ж ты? Ну что ж?
Атаман, будет ждать тебя плаха!
Только этого ты не поймешь...

Не спасут ни оружье, ни деньги,
мрак обступит, не вылечит хмель.
Ты пропал в то мгновение, Стенька,
когда кончить решил канитель.

Погуляй, побунтуй же, приятель,
взбаламуть подневольный народ
И на век твой найдется предатель…
Подожди... Уже близок черед.