Книжно-Газетный Киоск


Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

 

ИНВЕСТКОМ
(главы из романа, журнальный вариант)
 
 
1

 

Игорь Полтавский встретил Ирину Барзани в Инвесторгбанке на Кутузовском и сразу обратил внимание на то, как быстро и уверенно она вписывает в банковский договор условия доступа к ячейке, одновременно давая пояснения клиентам. Те, в отличие от Барзани, выглядели растерянными, они, по-видимому, плохо понимали, о чем идет речь, лишь молча, с напряжением, тупо ловили каждое ее слово. Игорь почувствовал легкую зависть. В последнее время он оказался не у дел, Ирина же, похоже, процветала. Между тем совсем недавно все было наоборот: Полтавский работал очень успешно, доллары текли рекой, а Ирина казалась неудачницей.
Пути их пересеклись несколько лет назад в «Жилкомплексе». У Игоря была своя группа, почти фирма в фирме: помощница, которая занималась оформлением, а нередко и подделкой документов и относила их в «Мосжилсервис», агенты, диспетчеры, секретари на телефоне. В основном Игорь занимался неприватизированными комнатами — это был конвейер, в месяц продавали пять-десять неприваток. Ему удалось договориться с гендиректором Алексеем платить всего десять процентов, но Алексей был доволен, потому что Игорь приносил «Жилкомплексу» наибольший доход. Ирина же время от времени появлялась на фирме с подругой, Милой, когда у них — не слишком часто — появлялись клиенты. Игорю она, с утрированными кавказскими чертами лица, с большим, с горбинкой носом, с заметным акцентом, особенно проявлявшимся, когда Ирина волновалась, казалась приезжей неумехой, случайно подавшейся в риэлторы. Мало ли людей в ту пору пытались заниматься недвижимостью. Работа вроде бы чище и интеллигентней, чем в торговле, в немалой степени бумажная, с документами, и притом, считалось, денежная. Это было время, когда жизнь рушилась, наука умирала, институты закрывались, заводы стояли, миллионы людей теряли работу и профессии, зарплату не платили месяцами, десятки тысяч семей, сотни тысяч людей поодиночке или группами срывались с насиженных, ставших неприютными мест и ехали на заработки в Москву, где сливались финансовые потоки из всей обездоленной, разворованной России, а нередко и из ближнего зарубежья, где бурлили и рождали жизнь нефтедоллары.
Россия хирела и обезлюдевала. Москва строилась и росла. Нувориши, нефтяники из Тюмени, газовики, разбогатевшие чиновники, прокурорские работники и силовики, предприниматели средней руки, нередко из бывших союзных республик, изредка беженцы из Чечни, пристроившиеся в Мосве на рынках, директора, нажившиеся на приватизации, картежники, преуспевающие торговцы, мошенники разных рангов, наркокурьеры, золотодобытчики, проститутки, уволенные из нищей армии офицеры, тысячи иногородних, в поисках лучшей доли устремившиеся в Москву, был даже беглый металлургический барон из Казахстана — все ехали в столицу, покупали квартиры и комнаты. Кто — жить, кто-то на всякий случай или для регистрации. Купить жилье в Москве считалось отличной инвестицией и великой удачей.
Игорь предпочитал работать с людьми небогатыми и непритязательными. Эти не гнули пальцы, не артачились, неприватизированные комнаты шли нарасхват. Набрать агентов представлялось делом несложным: страна была охвачена безработицей. Игорь подсчитал: с каждых четырех объявлений в газете «Из рук в руки» приходил один человек. Потом, правда, не из всякого выходил  агент. Одни исчезали, находили другую работу, у кого-то не получалось, но и тех, кто оставался, оказывалось вполне достаточно. У Игоря имелось важное преимущество — он купил для работы подставные дома в Тверской области вокруг города Вятичи. На первом доме его обманули местные маклеры, всучили полуразвалившийся бревенчатый домик за полторы тысячи долларов. Но вскоре Игорь освоился и стал покупать развалюхи с участками по двести долларов. В документах избушки на курьих ножках числились жилыми домами. Через эти халупы и шло оформление. Сначала на имя покупателя приобретали давно заброшенное жилье, потом мнимое жилище через «Мосжилсервис» обменивали на комнату в Москве, продавец комнаты получал деньги, на него переоформляли развалюху в Вятичском районе, почти всегда без оконных рам и дверей, а иногда и без крыши, но выписывался он по какому-то своему адресу. У Игоря оставались доверенности, — все то же самое повторяли по новой. Это был безостановочный конвейер. У агентов свои подставы отсутствовали, тем самым они оказывались надолго привязаны к Игорю. Через некоторое время самые ушлые уходили. Редко кто заводил свое дело, чаще начинали заниматься квартирами. С квартирами, а особенно с приватизированными комнатами работать было намного труднее. Сделки происходили значительно реже, зато новичок мог со временем начать работать самостоятельно, то есть превратиться в черного маклера (иногда они оставались в «Жилкомплексе», но работали на свой страх и риск) — такой агент срубал, бывало, со сделки не двести долларов, как у Игоря, а две-три тысячи, но не часто.
Ирина Барзани когда-то начинала агентом в том же «Жилкомплексе», еще до того, как Игорь пришел на фирму. Однако быстро сориентировалась и ушла — фирм в Москве к тому времени развелось великое множество, — а вернулась через год вместе с Милой. В «Жилкомплексе» имелись немалые преимущества: Алексей и Борис — гендиректор и заместитель — не давали рекламу, на всех приходился лишь один телефон и всего одна комната для переговоров (если второй риэлтор приводил клиентов, Алексей с Борисом уступали свою), зато они обладали печатью и брали по-божески, с разных риэлторов по-разному; но, главное, в «Жилкомплексе» не нужно было платить налоги, и Алексей с Борисом ни во что не вмешивались. Так вот, у Ирины с Милой сделок было совсем немного, да и те нередко сопровождались скандалами. Уже после того, как они исчезли из «Жилкомплекса», Алексею долго пришлось ездить в суд — Ирина с Милой продали квартиру и получили деньги, а запивший продавец забыл купить новую и не стал выписываться.
С Ириной Барзани Полтавский почти не общался. Он был человек не слишком общительный, в «Жилкомплекс» приходил строго по делу, для встречи с клиентами или со своими агентами и мало интересовался делами других. К тому же довольно скоро у него с Ириной вышел конфликт, дело едва не дошло до драки. Как-то Ирина попросила оформить продажу ведомственной неприватки для своей клиентки Таранцевой, которая покупала через Барзани квартиру. Та оказалась женщиной с нелегким характером и дурацкими принципами, завистливой и скандальной: упорно не хотела собирать документы для обмена и получать разрешение у собственной давней знакомой, считая, что все обязана сделать фирма. При этом она постоянно пеняла, что Игорь берет за работу немалые деньги. Продолжалась эта история довольно долго, пока не взбунтовалась Рита, агент, много раз попусту ездившая в Кунцево.
— Представляете, — запинаясь от злости и обиды рассказывала Рита, — завод уже несколько лет не работает. На территории одни бомжи и собаки. Заводоуправление закрыто, везде железные двери и амбарные замки, только изредка появляются непонятные девочки. Женщины, что должна дать разрешение, нет неделями, и никто не знает, когда она будет. Это ее соседка, нашей Таранцевой, они раньше сидели в управлении в одной комнате, вместе пили чай, с мужиками гуляли. Таранцевой ничего не стоит зайти к ней домой и взять бумагу. Это она нарочно, сволочь, чтобы я каждый день ездила в тмутаракань… Там даже телефон отключили. Ее заело, что фирма берет деньги.
В конце концов, пришлось пожаловаться Ирине. Барзани обещала поговорить с Таранцевой, но обещание не сдержала. И вот, когда комната с великими муками была продана и Таранцева получила свои доллары, Ирина потребовала у Игоря заплатить ей двести долларов за вариант.
— Я полагал, что оказываю вам услугу, — возразил Игорь, — если вы хотели получить деньги, нужно было предупредить заранее.
— Я могла бы обратиться к Воронскому, — со свойственной южанам вспыльчивостью, так что даже акцент стал резче, почти закричала Барзани. — Вы взрослый человек, сами должны понимать. Давайте двести долларов.
Она наступала на Игоря со всей своей двухсотдолларовой яростью, теснила грудью и прижимала к стене; Игорю показалось, что Барзани хочет его ударить — он не знал, что делать с этой одержимой, рассвирепевшей мегерой, не бить же и не отталкивать женщину. В тот день они расстались почти врагами, некоторое время даже не здоровались. Но постепенно страсти улеглись, ни Игорь, ни Барзани никогда больше не возвращались к этому неприятному эпизоду, то было что-то вроде молчаливого уговора. Лишь позднее Игорь убедился, что Ирина Барзани очень даже неглупая женщина. Примерно год спустя она обратилась к Игорю снова. Ей требовалось устроить российское гражданство для грузинских родственников. Сама Ирина была из Грузии, из Тбилиси, как оказалось, йезидка[1] — раньше про йезидов Игорь никогда не слышал. Ирина приехала в Москву с родителями и почти взрослыми детьми в период короткого, но слишком бурного правления Гамсахурдиа. Хотя она и ее родные внешне не отличались от грузин, их напугали лозунги победившей в тот момент партии: «Грузия для грузин», начинающаяся гражданская война и нарастающая разруха. В Москве Ирина почти сразу устроила себе российское гражданство и приобрела квартиру. Позднее Игорь поинтересовался у Алексея, как она сумела это провернуть.
— Обыкновенно, как все, — усмехнулся Алексей; он как раз собирался в суд и злился на Барзани, — через фиктивный брак. С настоящим мужем развелась специально ради фиктивного брака, а он воспользовался случаем и женился на бывшей любовнице, грузинской еврейке, и уехал с ней в Израиль. А Ирина выселила из Москвы алкоголика.



2

 

У Игоря к тому времени имелся налаженный канал для подобных дел в Смоленской области. Года за два до того, как к нему обратилась Барзани, Игорь продавал комнату таджикской семье, зарегистрированной в Холм-Жирковском. К удивлению, у таджиков, еще недавно проживавших в Кулябе, оказалось российское гражданство. Рахматулло, глава семейства, человек довольно продвинутый, недавний инженер, занимавшийся теперь мелкой торговлей, похвастался, что оформил гражданство в Холм-Жирковском, и предложил Игорю помощь, за деньги, конечно, — регистрировать в этом райцентре и делать гражданство всем желающим. Потребность оформить регистрацию появилась у Игоря очень скоро, но канал дал осечку. Рахматулло привез из Холм-Жирковского паспорт с печатью о регистрации, но сопровождающие документы оказались перепутаны, из Москвы человека не выселяли. Рахматулло поехал снова и опять привез не те бумаги. Его вины в этом не было, документы неправильно оформляли в милиции. Но Игорь больше не мог ждать, дело прогорало, он потребовал адрес следующего посредника. Рахматулло, слегка посопротивлявшись, сдался и выпал навсегда из цепочки. Следующей была Татьяна. Игорь, предварительно созвонившись, купил билет — четыре часа в купе до станции Сафоново, и он попал в другой мир. В Сафоново было темно и безлюдно, жалкие домишки тонули среди сугробов. Игорь переночевал в убогой и пустой гостинице с удобствами в конце коридора и с первым семичасовым автобусом отправился в Холм-Жирковский.
Татьяна с семьей — муж, родители и дети-школьники — как и Рахматулло и как еще несколько десятков семей, были то ли беженцы, то ли мигранты из охваченного гражданской войной Таджикистана. В самый разгар войны, оставив семью в поселке, где жили почти одни русские, но все равно стало опасно, где давно закончилась всякая работа, где люди сидели без денег и без надежды выбраться в Россию, где иные, не выдержав, все бросив, уезжали в никуда — Татьянин муж с бригадой строителей отправился в Смоленскую область: в Холм-Жирковском строителям обещали за работу жилье. Они проработали почти год, но их обманули. Тогда на помощь неумелым мужьям отправились жены, более искушенные в тонкостях жизни, человеческих душ и поселковой дипломатии, с последними запасами быстро обесценивающихся денег. Татьяне, отчасти благодаря этим деньгам, а отчасти благодаря проявленной к ней жалости удалось зацепиться за нищий поселок почти на самом западном краю необъятной, но недоброй к своим российской земли, получить кособокий домик с двориком и маленьким садом у самой околицы, где никто давно не жил.
Когда Игорь вышел из автобуса, было еще совсем темно. Он долго не мог сориентироваться. Вместо автостанции перед ним располагался пустырь, на пустыре — маленький домик. Безлюдье, сугробы, метель. Чуть поодаль чернели разбросанные пьяно дома, так что невозможно определить, где проходит улица. Лучше было дождаться пока рассветет на крошечной автостанции, но там было очень жарко и грязно, свободные места отсутствовали, и прямо на полу вперемешку спали похожие на бомжей мужики и бабы, к тому же Игорю требовалось спешить, чтобы застать Татьяну дома. Ее дом должен был находиться в конце перпендикулярной улицы. Впрочем, назвать это улицей было нельзя: широкое поле с глубокими ямами, занесенными снегом, куда провалишься — погибнешь, не докричишься; со стогами сена под снегом, напоминающими горы. Понять, где тротуары, не представлялось никакой возможности; дома, вместо того, чтобы располагаться по прямой линии, оказались разбросаны самым причудливым образом, и ко всему — метель. Игорь, проклиная все на свете: эту глушь, российскую дикость и неустроенность, мороз, свои городские сапоги и дубленку — ноги и уши даже под опущенной бобровой шапкой начинали мерзнуть — шел вдоль улицы, стараясь держаться ближе к заборам, но заборы не были сплошными, по ту сторону время от времени злобно бесновались собаки. Иногда собаки выскакивали на улицу или на заменявшее улицу снежное поле, тогда приходилось их обходить, делая большой крюк и рискуя провалиться в снежные ямы. Наконец, Игорь добрался до Татьяниного домика. Тот был кривой, приземистый, чуть ли не до окон врос в засыпанную снегом землю, но какое это имело сейчас значение — в нем царили свет, тепло, жизнь. Во дворе залаяла собака, Игорь долго стучался в заледеневшее слепое окно, пока, наконец, к нему вышел — в валенках и телогрейке — Татьянин отец. Сама Татьяна уже с час, как ушла торговать на рынок. Вслед за Татьяниным отцом Игорь прошел в дом.
— Будет часа через два-три, — сообщила Татьянина мать. — Вот так каждый день, до рассвета. Бывает, совсем ничего не продаст, только замерзнет. Люди-то сидят без денег. Не думала я, что так повернется жизнь. Я в Таджикистан в свое время ехала по комсомольской путевке…
Она предложила Игорю позавтракать, и он сидел в тепле, на старом, потертом, перевезенном из Таджикистана диване, смотрел старенький телевизор и наслаждался домашним уютом, пока не появилась Татьяна. Она оказалась пышной — Игорь заметил, что в Холм-Жирновском чуть ли не все женщины отличались полнотой из-за хлебно-картофельной диеты, — но крепкой, с золотыми зубами, выдававшими уроженку Средней Азии или очень глубокую провинциалку. Татьяна быстро перекусила и повела Игоря в центр, где располагалась районная администрация; там же, рядом с администрацией, находилась и торговая площадь. Собственно, никакую площадь Игорь не обнаружил, скорее это был пустырь, кое-где окруженный деревьями, среди которого одиноко стояла парочка летних киосков. По периметру пустыря вдоль забора стояли женщины, разложив прямо на снегу сумки и развесив на деревьях и заборе нехитрый товар. Татьяна торговала в основном одеждой, которую привозила из Лужников.
— Вот мое место, — показала она Игорю на пару огромных клетчатых сумок для челноков и тут же обратилась к стоявшей рядом с такими же сумками женщине, — Макаровна, посторожи еще немного, только сбегаю в администрацию.
— Тоже наша, из Таджикистана, — сообщила Татьяна, едва отошли, — несчастная женщина, муж у нее был водитель, передовик, как получили независимость, связался от безвыходности с наркоторговцами. Одни его кинули, другие что-то заподозрили и зарезали. Перерезали горло крест накрест.
Расспрашивать про наркоторговцев было некогда. Татьяна с Игорем вошли в двухэтажный уродливый дом с облупившейся штукатуркой — так выглядело здание районной администрации, — и прошли по пустынному темному коридору со скрипучими полами. Татьяна, велев ожидать, юркнула в одну из дверей. Через пару минут навстречу Игорю вышла глава администрации, бедно и просто одетая женщина с грубыми чертами лица. Вместе с Татьяной они отвели Игоря в дальний угол коридора.
— У вас все неправильно, — Игорь достал документы, — надо переделать листок убытия и регистрационный талон. Не понимаю, почему ваши милиционеры ничего не умеют. А лучше верните деньги, я все сделаю в другом месте. С вами замучаешься… — Игорь разговаривал слишком резко, он это сознавал, но остановиться не мог — устал от дороги, от снега, от холода, а главное, от этого убогого места. Хотелось побыстрее закончить все дела и уехать в Москву, никогда больше сюда не возвращаться.
Во взгляде главы администрации появилось что-то жалкое, жадное. Никогда почти Игорь не встречал такой взгляд. Так могут смотреть только задавленные нуждой люди.
— «Не отдаст, — понял Игорь, — за эти деньги она скорее удавится».
— Все сделаем, — подтвердила догадку Игоря глава администрации, — научимся. Не боги горшки обжигают. Вы погуляйте пока, я сама сбегаю в милицию к начальнику. Это здесь рядом. Через час приходите.
Проводив Татьяну к ее торговому месту, Игорь принялся бродить по площади. Обойдя десятка два женщин, торговавших кто чем прямо из одинаковых клетчатых сумок, вернее, просто стоявших на морозе, потому что покупателей совсем не было, Игорь свернул в переулок, где располагались несколько маленьких магазинчиков. Народ толпился лишь у одного, где торговали водкой, дешевым вином и еще какой-то жидкостью для протирания стекол, похожей на самогон. Игорь начинал мерзнуть. Чтобы согреться, он зашел в фанерный магазинчик напротив, где продавали соленья. В магазинчике оказалось пусто, только двое мужиков, купив по соленому огурцу, стояли в углу и пили, крякая, мутную дрянь. Потом и они, слегка пошатываясь, вышли.
— А вам чего? У меня тут огурчики малосольные высшего класса. Совсем недорого, — обратилась к Игорю дородная золотозубая продавщица в полушубке с большими красными руками; она едва помещалась за прилавком, забитым ящиками.
— Если можно, погреться, — попросил Игорь.
— Да, я смотрю, вы не здешний, в таких ботиночках по морозу, — словоохотливо пожалела продавщица.
— Они с мехом, — возразил Игорь.
— А толку-то что. Мы здесь все ходим в валенках. Россия. Я сама тут недавно, не могу привыкнуть. Одни алкаши, — гигантше явно хотелось поговорить с приезжим. — Мы сами из Таджикистана. Поселок недалеко от Душанбе. Там так не пили. Хорошо жили, фруктов много. Пока они не сбесились, все передрались между собой.
— Я так и не понял, кто там с кем воевал? — спросил Игорь.
— Так и мы не очень понимали. Кланы… Исламисты… То какие-то юрчики[2] с вовчиками[3], то кулябские с курган-тюбинскими, то гармские, то какая-то «молодежь Душанбе»[4], то Народный фронт Таджикистана… Там одно время все возглавлял уголовный авторитет Сангак Сафаров… Вроде бы за конституционный порядок… Друг друга резали как баранóв… Израиль вывез своих евреев спецсамолетом, а мы, русские, как всегда, оказались никому не нужны. Наших стали резать просто за то, что русские… В феврале в девяностом году устроили бойню. Несколько сот человек… Женщин заставили раздеться догола и бегать по кругу, пока те выбирали… Я сама видела в Душанбе: подошли к офицеру человека четыре и порезали ножами. Как овец режут. Кровь хлестала, кишки вылезли на землю. Никто не подошел, боялись. Женщин насиловали и убивали. А бывало наоборот. Сначала убивали, потом издевались над мертвыми… — лицо продавщицы задергалось и пошло красными пятнами. — У нас в поселке шахта была, цветные металлы добывали, руду. Все разрушилось. Мы им промышленность десятки лет строили, ехали по комсомольским путевкам, а теперь все, ничего не осталось. И наших там больше нет, разве что самые несчастные…
Ее рассказ прервал вошедший в магазин пьяный. Игорь, погревшись еще минут пять, вышел на улицу.
Через час документы в самом деле были в порядке.
— Приезжайте, — приветливо и, как показалось Игорю, заискивающе, попрощалась глава администрации, — выручайте нас. Мы тут, сами видите, как сидим. Можете прямо ко мне, без Татьяны.
— Не хочется Татьяну обижать. Хорошая женщина, — промямлил Игорь.
Выйдя от главы администрации, Игорь забежал на торговую площадь попрощаться с Татьяной. Она уже складывала вещи. Торговать было бесполезно. Покупателей не наблюдалось.
— Приезжайте, Игорь Григорьевич, будем вас ждать, — ласково сказала Татьяна, сверкнув золотыми зубами. Игорь хотел уйти, минут через пятнадцать отходил автобус в Сафоново, но Татьяна его остановила.
— Извините, Игорь Григорьевич, я вот что хотела спросить. Можно в Москве купить комнату? Для дочки, хочу пристроить в институт. Пусть живет по-людски. Сами видите, как мы тут маемся. Перспектив никаких. Ни заработков, ни пенсии. Начудили Горбачев с Ельциным.
— Самые дешевые комнаты стоят тысяч десять долларов[5], — сказал Игорь.
— Сколько лет работать, — вздохнула Татьяна.
Игорь больше в Холм-Жирковский не ездил. Пристроил посыльным дальнего родственника, журналиста. Тот за пятьдесят долларов всегда был готов подработать. Этот родственник первым делом сократил цепочку посредников, выбросив из нее Татьяну. Игорь промолчал. Для дела так действительно было лучше. Да и не имел он никаких обязательств перед Татьяной.
Когда родственник отправился в очередной рейс регистрировать кого-то в Холм-Жирковском, Игорь попросил его узнать, нельзя ли сделать гражданство для сестры Ирины Барзани с мужем. К тому времени пару раз гражданство в Холм-Жирковском уже оформляли. На сей раз, однако, Александр Суворин вернулся с категорическим отказом.
— Не только гражданство, вообще запретили регистрировать иноземцев. Одних славян. Особенно строго с Грузией. Из Грузии не только грузин, но и славян велели не регистрировать; и вообще от лиц с грузинскими фамилиями, даже граждан России, велели держаться подальше.
Существовала ли действительно какая-то письменная инструкция, кто ее составлял, или это был устный приказ, узнать не представлялось возможным, но повеяло чем-то знакомым, советским, не вызывало сомнения — не местный начальник милиции придумал такую инструкцию. За деньги Холм-Жирковский жадюга зарегистрировал бы любого, даже после того, как вернулся из командировки в Чечню, где, по слухам, участвовал в допросах с пристрастием, так что на него завели уголовное дело, и где, по словам главы администрации, подхватил серьезную ксенофобию. Да, явно не от него исходило — начальник был так напуган, что отказался оформить гражданство даже по двойному тарифу.
«Точно по Льву Толстому, — подумал про себя Игорь, — мы любим людей за то добро, что им сделали. И, соответственно, наоборот: ненавидим за причиненное зло». Игорь не стал говорить это Александру Суворину. Тот был славянин и мог обидеться за Россию. К тому же не так давно в своей «Новой русской газете» он писал довольно пасквильные статьи о Шеварднадзе и Грузии и брал интервью у Ардзинбы[6]. Причем не просто брал интервью: целую неделю за счет абхазов отдыхал в санатории, развлекался, охотился с тамошними политиками и привез домой целых два чемодана вина. Спорить с ним Игорю совсем не хотелось.
После неудачи в Холм-Жирковском пришлось использовать корейца Цоя, хотя этот канал был для Игоря совершенно не выгодный. Цой не так давно приехал из Казахстана, куда несколько десятилетий назад по воле Сталина, позаимствовавшего опыт ассирийских и вавилонских тиранов, сослали предков Цоя подальше от японских границ. Поначалу, когда Цой пришел покупать приватизированную комнату, Игорь принял его за очередного неудачника, заброшенного в Москву распадом Союза. Таких в те годы было множество. Почуяв, что почва разверзается под ногами и что привычная жизнь рушится, что они вдруг стали чужаками, люди срывались с насиженных мест и бежали в Россию, в Москву — бродили неприкаянно и хватались за любую работу в почти несбыточной надежде устроиться. Цой, однако, оказался вовсе не неудачником. Напротив, он был очень даже успешен. Он, как рыба в воде, плавал в ельцинской взбаламученной России, заводя знакомства и делая одновременно множество разных хитрых дел. Комнату Цой покупал вовсе не для жилья, а исключительно для своих комбинаций — для каких, Игорь догадался много позже, когда арестовали полковника с Арбата, через которого Цой оформлял российское гражданство для особо важных персон. И выписаться в Холм-Жирковский Цою потребовалось совсем не от безысходности. У него к тому времени имелась московская регистрация, но вовсе не по адресу недавно купленной в дорогих переулках недалеко от Курского вокзала квартиры (регистрироваться по месту жительства Цой не хотел, как и почти все занятые рискованным бизнесом дельцы), а по ложному; на самом деле это был адрес известного московского кинотеатра. Однако начальник паспортного стола, зарегистрировавший Цоя по сходной цене, неожиданно умер, и комбинатору потребовалась помощь, чтобы сняться с фальшивой регистрации, а заодно замести следы.
Вскоре после знакомства с Игорем Цой успешно развернул свой новый бизнес: раза два в неделю возил на автобусе клиентов, все больше из разных республик СНГ, на регистрацию в Московскую область — для этого Цой обзавелся домами в Рошали, в Егорьевске, в Орехово‑Зуевском районе и где-то еще. Параллельно с регистрацией Цой занимался оформлением российского гражданства с помощью подмосковной милиции. Игорю он клялся, что делает все по закону, с соблюдением всех формальностей, что у него везде есть нужные люди на местах и в центральном аппарате в министерстве, так что документы проходят все инстанции без сучка и задоринки, но Игорь не очень в это верил. Скорее, новоявленным россиянам просто выдавали паспорта нового образца вместо устаревших советских.
Вот к этому Цою почти бескорыстно, если не считать ста долларов, полученных в благодарность за клиентов (Ирина Барзани об этих долларах, естественно, не знала), Игорь и отправил родственников Ирины Шотаевны, и вскоре они сделались россиянами. Выходило, Ирина Барзани была Игорю очень даже обязана.



5

 

C того времени, когда Игорь занимался неприватками[7], у него оставался десяток деревенских домов‑халуп в Тверской области и еще пять — в Тульской, но бизнес с комнатами закончился, и дома эти больше не были нужны. Из всех домов Игорь видел только первый — в деревне Любодицы недалеко от Вятичей — тот дом, на котором его обманули посредники и который Игорь продал через некоторое время за те же деньги странноватому молодому человеку для регистрации — жить там не представлялось возможным — этот блаженный, по воле родителей или судьбы носивший имя Велемир Хлебников, по совету друзей, таких же странных, как и он сам, но и корыстных одновременно, продал в Москве свою комнату и с одним рюкзачком отправился бродить-бродяжничать по Святой Руси. Тот домик, первый, был маленький, кособокий, квадратов[8] в тридцать, бревенчатый, Игорю он напоминал курную избу из XVII или XVIII веков. — Соседи давно вытащили оконные рамы и сняли с петель единственную дверь. Эта хибара стояла на пустыре посреди давно заросшего сорняками огорода. За огородом под низким пасмурным небом до самого горизонта тянулись пустые, много лет не сеянные поля — рассказывали, что запустение началось еще при Советах. Деревня казалась похожей на призрак — везде такие же хромые, почерневшие от времени дома, — но в ней жили: кое-где на скамеечках сидели беззубые бабушки, во дворах чернели старые стога, изредка лаяли собаки и кудахтали куры, возле одного из домишек Игорь даже заметил прицеп. Перед соседским домом, почти таким же кособоким, встретили мужика навеселе. Одет он был довольно странно: в резиновых сапогах, грязной фуфайке и в драной зимней шапке с опущенными ушами, хотя стояла ранняя теплая осень. В руках у мужика блестела коса.
— Трудимся? — спросил Алексей, посредник. — Как живется на новом месте?
— Да как. Марья приболела, слегла от паленки. Иду травы накосить для коровы. А так ничего. Где водка, там и Родина, — мужичок осклабился, показав черные зубы.
— Мы им дом продавали, — сообщил другой посредник, Валера, любивший называть себя «средним классом». — Не им, конечно, людям, которые с ними работали. Алкаши из Москвы. В первопрестольной продали квартиру. Живут второй год. Мы им помогли купить корову, чтобы хоть было, чем запить.
— И много здесь таких? — спросил Игорь.
— Полдеревни, — засмеялся Алексей. — Так что вы поторопитесь. Последний дом остался. А так все продали.
Самый первый дом Игорь купил по неведению за полторы тысячи долларов, но скоро освоился и стал покупать дома, минуя посредников, через глав администрации за двести-триста долларов, всегда заочно. Теперь же эти дома-развалюхи в заброшенных деревнях, где никто не жил, или оставались одни старики и алкоголики, стоили сущие копейки. Игорь не стал терять время на их продажу. Все равно найти покупателей было нереально. Дома эти оформлялись на последних продавцов московских неприваток (у Игоря имелась доверенность на перепродажу в течение трех лет), но бывшие продавцы государственных комнат даже не подозревали, что являются собственниками. А между тем… Игорь представил, как завертится в какой-то миг неповоротливая бюрократическая машина, и налоговые инспекторы, сами нищие, начнут разыскивать по всей России ничего не подозревающих бумажных хозяев домов‑фантомов, чтобы получить копеечный налог на имущество — становилось смешно, это было похоже на «Мертвые души». Дома, существующие только на бумаге, в которых нельзя жить, и бумажная карусель вокруг них — вот и все, что останется в память о его былой риэлторской деятельности.
В какой-то момент, пока он работал с комнатами, Игорь сообразил, что вовсе не обязательно покупать дома, трястись в автобусах, ночевать в убогих гостиницах, возить подарки главам администраций и тратить деньги на нотариусов, чтобы законным образом обойти закон. Достаточно подделать печати и можно продавать неприватки, не выезжая из Москвы. Он попробовал. Все прошло отлично. Налаженная схема работала. Но Игорь слишком сильно нервничал. Он понял (не в первый раз), что разведчик из него бы не вышел. И через некоторое время решил не искушать судьбу. Доходы и так были хорошие.



6

 

Самое денежное время началось для риэлторов вместе с началом приватизации. К расселениям Игорь успел к самому концу — в девяносто втором и девяносто третьем занимался совсем другим. В то время у него имелись немалые деньги: в течение нескольких месяцев, пока не напали рэкетиры. Квартиры стоили еще недорого, а прибыли от расселений были огромные, но Игорь не сумел сориентироваться вовремя, а потом стало не до того… В девяносто пятом, когда он впервые пришел в «Инвестком», расселений еще было много, но поток уже слабел, и прибыльность операций с недвижимостью быстро падала (долларов, возможно, не становилось меньше, но доллары, как и рубли, пожирала инфляция), — он еще вкусил от сладкого пирога, но только крохи. Основная прибыль доставалась «Инвесткому», а у Игоря к тому времени не осталось ни денег, ни команды, чтобы работать самостоятельно. Время оказалось упущено. Сливки с расселений сняли самые первые, кто открыл эту жилу. Среди них были «Инвестком», «Интероксидентл», «Миэль», «Московская центральная буржа недвижимости»[9] и еще несколько десятков фирм помельче, а также банки, бандиты, ссужавшие деньги и выселявшие жильцов из Москвы, встречались и отдельные шустрые частники, но таких было очень немного, единицы. Капитализм нахраписто и нередко жестоко (совков из коммуналок очень часто обманывали) демонстрировал свою деловитость. Коммуналки, наследие развитого социализма, расселялись очень быстро. Москва менялась на глазах. Элитного строительства еще не существовало. В бывшие коммуналки въезжали первые бизнесмены, бандиты, разбогатевшие мошенники и первые коррупционеры-чиновники. Параллельно с расселением шел и другой бизнес — с неприватками. Здесь, конечно, масштабы были не те, требовались совсем другие деньги и занимались неприватками люди не столь крутые. Среди этих людей — не первым — утвердился и Игорь. К тому времени, когда он стал заниматься неприватизированными комнатами, все схемы были уже разработаны и опробованы, он сам очень мало чего изобрел. Сейчас Игорь понимал: чудо, что он продержался на неприватках целых пять лет. На них Игорь заработал свои основные деньги. Однако чудо закончилось, предстояло искать что-то другое. Но что?




 

[1] Йезиды — курды-христиане.

[2] Юрчики — юрчиками называли сторонников Народного фронта Таджикистана, который выступал на стороне бывшей коммунистической номенклатуры. Полагают, что название «юрчики» возникло в честь Ю. Андропова.

[3] Вовчики — так называли сторонников исламистов.

[4] «Молодежь Душанбе» — так именовались участники волнений в Душанбе (в основном действительно молодежь) в официальных сводках летом 1992 г., а также участники захвата резиденции незадолго до того (24 ноября 1991 года) избранного президентом Р. Набиева, который уже 7 сентября 1992 г. вынужден был написать заявление об отставке после неудачной попытки бегства из Душанбе в Хаджент.

[5] Цены в масштабе 1996-97 годов.

[6] Владислав Ардзинба — первый президент Абхазии. Владислав Ардзинба возглавлял самопровозглашенную Республику Абхазия с 1990 по 2005 год. С 1990 года — председатель Верховного Совета Абхазской ССР, провозгласившего независимость Абхазии, с 1994 по 2005 год — первый президент Республики Абхазия. Сыграл ведущую роль в отделении Абхазской ССР от Грузии и в последовавшей за отделением войне, в ходе которой из Абхазии было изгнано грузинское население.

[7] Неприватки — на риэлторском сленге неприватизированные комнаты или квартиры.

[8] Квадратов — квадратных метров.

[9] Московская центральная буржа недвижимости (МЦБН) — одна из первых крупных компаний, занимавшихся недвижимостью. Первоначально: Московская центральная биржа недвижимости. Когда биржам было запрещено законодательством заниматься небиржевой деятельностью, переименована в «буржу».