Несмотря на поэтский панк, демонизм, троцкизм, левацкие трюизмы, я видел в Жене сильное детское начало, его пульсирующее незащищенное темечко. Он читал стихи. И вот его останавливают на полуслове, и он такими глазами смотрит на нас, что мы ежимся…
Еще в десятом году в Коктебеле, хорошо сложенный, загорелый, в черных плавках, он заходил на минуту послушать чье-нибудь монотонное выступление и бросался в море или поднимал стакашек с коньяком, окруженный нервными девушками, смотрящими на него с обожанием. Мы тогда поплыли к буйку за призом, и Женька, как боевой дельфин, всех опередил. А последним приплыл я. И слава богу, что приплыл, а не утонул, как Шелли в волнах швейцарского озера. Мякишев мне предлагал купить сборник свой за тысячу рублей. Но я осмотрительно отказался, сказав, что мне еще ехать отсюда в Нижний, а потом в Улан-Удэ домой.
— А по шпалам не пробовал?
— Не пробовал и не хочу.
С октябрьской звездушкой на мичманке он улыбнулся и ловко сфотал меня в невыгодном ракурсе, с тремя подбородками.
— Баснописец Крылов!
А как он ловко крутил самокрутки с "Житаном"! Как бравезно пил кофе, откинувшись на плечо своей красивой спутницы! Без Мякишева Волошинский фестиваль был бы преснее. А так — каждый раз все вокруг этого парня вертелось, пахло Адом и напоминало декорации фильма "Восставшие из Ада".