Браки совершаются на небесах, но длятся на грешной земле… И порой наносят человеческой душе такие обиды, которые не забываются годами, даже тогда, когда от прошлого остается лишь пепел воспоминаний да ворох семейных фотографий… Обида, как гной в созревшем чирьи, свербит, токает, требует исхода…
…Этот семейный союз, который длился пятнадцать лет, для Эли был вторым, также как и для ее супруга Петра. Она жила с сыном-подростком в большом столичном южноуральском городе в тесной малосемейке с унылой, почти тюремной, коридорной системой под самой крышей одноподъездной панельной девятиэтажки. У него две дочери остались жить с его бывшей женой в маленьком уральском городке Асбесте.
В прошлом браке, по любви, он был безусловным подкаблучником. Марина, капитан милиции, крутила-вертела им, как хотела. Влюбился Петя в веснушчатую девчонку, с которой его посадили за одну парту, в первом классе. Любил ее безумно все школьные годы. Однажды в доказательство силы своей любви даже проколол насквозь вилкой ладонь. Любил ее и три года службы на Северном морском флоте на корабле, обслуживающем атомную подводную лодку. Письма любимой писал пачками. Тоску заливал спиртягой вместе с друзьями-матросами. Там и пристрастился "квасить" по-черному. Но богатырского здоровья хватало на все: и на службу, и на частые выпивки, и на "романтические приключения" на берегу с доступными прелестницами, и на письма далекой и желанной девушке.
После дембеля свадьбу сыграли по-русски широко, раздольно, размашисто, по-купечески. Когда, наконец, после шумного застолья молодожены остались вдвоем, его удивило то, как любимая, теперь уже жена, повелительным жестом, молча указала: мол, сними с меня сапоги. И он послушался, снял. С этой мелкой и, казалось бы, незначительной бытовой ситуации и начал Петя-петушок закатываться под ее каблучок все дальше и дальше. Поначалу он старался не замечать командного тона Марины, сглаживал острые углы, пытался помогать ей во всем: готовил еду, нянчился с дочками, которые появились на свет одна за другой. Да и жизнь молодой семьи – как полная чаша – помогали и ее, и его родители – и деньгами, и вещами, и продуктами. Но однажды Петр поймал себя на мысли, что ждет возвращения Марины с работы с каким-то тайным страхом. Он заочно учился в пединституте, временно устроился после армии в школе учителем труда и приходил домой пораньше. А она с порога начинала кричать:
– Почему дома грязно? Опять помойное ведро не вынес! Где ужин!
Чтобы не вступать в открытый конфликт с женой, он то просто напивался вдрабадан, то глотал валерьянку пузырьками… Начали они и погуливать на стороне друг от друга, причем никто не хотел уступать: ах, ты мне изменила, так получай, фашист, гранату!
Крушение семейной лодки неизбежно близилось. И, наконец, произошло. На развод подала она. А он не верил в это пока не получил повестку в суд. Но и после суда и официального развода он все равно любил ее, свою конопатую девочку, надеялся как-то склеить расколотую чашу бытия… И потому решил оставить ей все: квартиру, вещи, девочек и уехать на время в другой город с одним чемоданом, в который положил лишь одежду и самые любимые книги. Надеялся, что все вернется на круги своя…Не вернулось…
В столичном южноуральском городе Петр быстро устроился учителем труда в школу, где мужчин всегда не хватает. Снял комнату в рабочем общежитии.
Тоска хватала за горло. По ночам снились девочки, жена. Но надо было начинать жизнь с чистого листа…
Эля работала учительницей русского языка и литературы в школе, окна которой выходили прямо на ее дом. Когда училась на филфаке местного университета, она, конечно же, мечтала о любви. Большой и чистой. Натура импульсивная и романтическая, она запоем читала книги, обожала поэзию и, как многие студентки-филологини, сочиняла стихи. Отсюда рождалась и некая ее экзальтированность. На факультете мальчиков – раз-два и обчелся, и Эля с нетерпением ожидала, когда же появится предмет ее обожания и, непременно, взаимной любви, вглядываясь в каждого прохожего молодого человека. Юноши в те далекие времена казались ей какими-то загадочными, таинственными и недоступными существами, чуть ли не пришельцами из других миров или богами.
Естественно, что при таком взгляде на мир и полном незнании реальной жизни, на последнем курсе универа она нарвалась на первого попавшегося лейтенанта, курсанта школы МВД, плешивого, гораздо старше ее по возрасту, и, выскочив за него замуж, тут же родила мальчика, не успев даже понять толком, что с ней произошло. Понадобилось семь лет, чтобы осознать их полную несовместимость и разноплеменность. Ее семейная лодка также потерпела крушение.
И вот две потерпевших крушение жертвы неудавшейся семейной жизни оказались вдруг на одном обитаемом школьном острове.
Однажды Петр, помогавший училкам вешать шторы в классах, вдруг обратил внимание на Элю, когда она, забравшись на учительский стол и привстав на цыпочки, цепляла петельки штор за крючочки карниза. Свободное платье обтянуло ее фигуру…
– О, какая попка! – вдруг подумал Петр. – И ножки красивые. Что ж я раньше-то не замечал?
Через день он пригласил Элю в кино. Она отказалась. А потом вдруг сама обратилась к нему за помощью по хозяйству. Так он впервые попал к ней домой и познакомился с ее сыном, тринадцатилетним подростком Артемом.
А вскоре начались новогодние праздники. Их закружило, запуржило в упоительном, белом, метельном вальсе вдруг вспыхнувшего чувства.
Артем проводил школьные каникулы у бабушки с дедушкой. А они – одинокие, несчастные и голодные без тепла и ласки, казалось, оба вдруг нежданно-негаданно нашли свое счастье.
Эля безудержно влюбилась в кудрявого русского красавца с типично славянским лицом Ильи Муромца и с пронзительно-бирюзовыми глазами. А он говорил своим новым друзьям-событыльникам:
– Элечка моя, конечно, лицом не вышла, но человечек она – светлый, добрый. Недаром к ней так и льнут всякие убогие, обиженные жизнью люди….
В марте они расписались и стали жить втроем в крохотной Элькиной квартирке…
Вспоминая теперь все пятнадцать лет своего сумасшедше-счастливого и безумно горького брака, Эля, Эльвира Васимовна представляет его как катание на качелях из света во тьму, из ночи в день, из жизни в смерть.
Поначалу он ей изменял, почти не скрываясь, бессовестно и откровенно. Его любовницы приходили даже к ним домой. Порой она, возвращаясь с работы, долго не могла попасть к себе в квартиру. Отчаянно в бессильном бешенстве колотила ногами в собственную дверь, пока из нее не выпархивало какое-либо существо женского пола с мокрыми волосами. Он врал напропалую, выдумывая историю одну нереальней другой. Ссоры с ее слезами, заканчивались его уверениями в любви к ней, просьбами простить и забыть. Но однажды она пережила и вовсе унизительную сцену. Эля уже ждала от Петра ребенка, когда на майские праздники они собрались в учительской всем коллективом отметить день весны и труда. Конечно, в сугубо женском коллективе Эле все коллеги яростно завидовали и судачили:
– Надо же, серая мышка, а какого мужика отхватила! Увела у всех прямо из-под носа.
Женская месть оказалась неожиданной и подлой, как удар под дых.
Вечеринка была в разгаре, когда Петр вышел на крыльцо школы покурить вместе с белобрысой и толстозадой Славой, училкой английского языка. Они долго не возвращались. Эля забеспокоилась, вышла на крыльцо и увидела, как они вдвоем садятся в такси и отъезжают. У нее перехватило дыхание от обиды и унижения. На глазах у всех бросить беременную жену и уехать куда-то с какой-то прости господи… Когда он вернулся домой поздно вечером, Эля забилась в истерике, закричала:
–Уходи! Я с тобой развожусь!
Он ударил ее по лицу, чтобы прекратить истерику, а потом упал на колени и снова начал просить прощения и клясться в любви, уверяя, что ничего не было… Маленькая новая жизнь в ее животе яростно била ножками и ручками, барахталась, бултыхалась, реагируя на неистовые эмоции мамы. И Эле пришлось смириться и снова простить его, подлого, милого, обожаемого. Замазать синяк под глазом и придти на работу, не обращая внимания на косые взгляды и перешептывания коллег.
Все забылось, когда у них родился долгожданный сын, которому радовались и он, и она. Остались в прошлом и его измены. Эле удалось приручить мужа, повернуть к себе лицом, своей лаской, любовью, добротой и всепрощением. Теперь из его уст каждый день она слышала только одно:
– Рыбочка моя родная! Как же я тебя люблю!
Он стал носить ее на руках в буквальном и переносном смысле. Однажды подхватил и нес целых три километра по берегу реки, пока руки не занемели от напряжения. Как-то летом они ехали вдоль подсолнечного поля на своей машине. Петр вдруг притормозил, выскочил из машины, побежал к полю и, нарвав подсолнухов, вручил ей яркий солнечный букет. Он умел делать неожиданные подарки. Сочинял для нее акростихи, пусть неуклюжие, смешные, самодельные, но из первых букв каждой строки неизменно складывалось: Эля, Элечка, люблю тебя!
Он наряжал ее, покупая красивую одежду, женственные кокетливые туфельки. Баловал вкусной едой, которую постоянно готовил сам. Причем это была не просто какая-то банальная хавка, а произведение искусства. Каждое блюдо он украшал чем-нибудь и молча любовался женой, когда она его поглощала, сам при этом не ел, чрезвычайно смущая ее…
Однажды он повел ее в ювелирный магазин и купил ей золотые сережки с бриллиантами…
Этот жестокий бой она выиграла! В новой семье ее Петя-петушок, перестав себя чувствовать подкаблучником, расправил крылья, повеселел, ожил, почувствовал себя настоящим мужчиной.
И сколько же счастья у них было потом! Они оба любили природу. В летние каникулы сплавлялись по уральским рекам на резиновой лодке вместе с подросшим малышом. Чудные речные пейзажи, воспаряющие ввысь белые скалы, пляшущий огонь костра, свежий умопомрачающий запах цветущей липы, волнующий изгиб реки, звон переката и серебряный всплеск очередного хариуса, попавшегося на удочку ее добытчика и кормильца… Эле казалось, что она в раю вместе с любимым мужем и любимым сыном. Она наслаждалась тишиной, покоем, купанием в реке, его любовью. Душа ее была полна гармонией и тихой радостью.
Но эта радость все чаще и чаще тонула на дне бутылки. Запои мужа становились длиннее и тяжелее. Теперь он пил до тех пор, пока не начинал умирать. Светлые промежутки жизни между умираниями все укорачивались.
Эля с ужасом ждала очередного его срыва в черную бездну и отчаянно вытаскивала его каждый раз с того света, отмывая, отстирывая, отпаивая, прокапывая, готовая выцарапать глаза наркологу, пренебрежительно говорящему ей:
– У вашего супруга нет будущего. Если он не прекратит пить, он скоро умрет…
Вопреки таким жестоким словам она верила, что спасет его, вытянет со дна бутылки, и тащила изо всех своих женских сил, выживая в треклятые голодные и безденежные годы перестройки, работая, воспитывая сыновей, плача, ругаясь, обустраивая семейное гнездо, вспыхивая надеждой от очередной "панацеи". Она шла по накатанной колее, как ломовая лошадь, запряженная в тяжелую семейную телегу, и не могла уже никуда свернуть: ни влево, ни вправо… Ее семейная жизнь была одновременно и горькой, и сладкой, словно полынь, переплетенная с малиной.
Но однажды произошел случай, окончательно выбивший ее из колеи. Шел уже пятнадцатый год их совместной жизни. Они давно ушли из школы. Занялись предпринимательством и небезуспешно. У Петра были золотые руки. Он начал мастерить эксклюзивную мебель под заказ. Она ему помогала продавать ее, искала заказчиков. В семье появился достаток. Они купили дачу, просторную квартиру, машину. Все стало как у людей. Но теперь уже ничего не сдерживало Петра: все-таки в школе была какая-то ответственность и дисциплина, больно-то не запьешь. А тут выполнил заказ, толкнул мебель и гуляй – не хочу! Полная свобода! Однажды, устав от очередного запоя мужа, Эля забрала сына и уехала с ним на дачу. Когда они вернулись через пару дней домой, то увидели омерзительную картину. Петр спал на диване в дым пьяный, а вокруг него валялись использованные презервативы. На столе стояла чашка со следами ярко-красной губной помады. Эля поняла: в ее доме побывали "ночные бабочки". Это было уже слишком! Она присела на краешек стула. Колени ее так дрожали, что пришлось их удерживать руками! Самое страшное, что и сын невольно стал свидетелем этой мерзости. На этот раз сердце Эли окончательно надорвалось. В поисках хоть какой-то опоры она написала письмо своему другу юности, уехавшему жить за границу, ухаживания которого когда-то отвергла. И они начали переписываться. Эти невинные письма были для нее всего лишь глотком надежды, некой моральной поддержкой…
Но внешне все шло как всегда… Однажды Петр решил продать вазовскую машину и купить вместо нее иномарку. В поисках документов на машину он наткнулся на письма, которые Эля получала на почте "до востребования" и прятала в комоде…
Он был в ярости. Грозился убить и ее, и сына. Таким она его еще не видела. Но на угрозы твердила только одно:
– Почему тебе можно все, а мне нельзя даже переписываться с другом юности, обсуждая невинные темы?
И он ответил ей, будто припечатал мелкую рыбешку гарпуном ко дну:
– Да потому, что ты в моей жизни всего лишь сбоку припека. Я любил и люблю только Марину и больше никого!
Это уже было не просто ударом под дых, а метким смертоносным уколом в самое сердце.
У Эли потемнело в глазах:
– Так значит, все было напрасно и все было обманом? Ведь сбоку припека это что-то ненужное, чужое, неродное, случайно прилепившееся…
Вот тогда она поняла, что словами можно убить.
Но убийственные эти слова вскоре бумерангом ударили по самому Петру. Однажды вечером она вернулась домой и застала Петра, сидящим на кухне за столом. Рядом с ним стояла почти опорожненная литровая бутыль. Он спал, уронив голову на руки. Почувствовав, что жена дома, Петр приподнял голову и произнес уже холодеющими губами последние в своей жизни слова:
– Ты меня не любишь!
И снова уронил голову на руки…
Эля ничего не ответила, потому что злилась на него. Он пил уже больше недели, а работа стояла, заказчики названивали и "наезжали".
– Ладно, – подумала она,– не в первый раз, завтра он проспится и придется вызвать медсестру, прокапать его…
Она начала мыть посуду и даже не заметила, что он умер у нее за спиной. Ушел тихо, не издав ни звука, просто заснул и не проснулся…
Прошло уже много лет, а Эле, когда она вспоминает эти слова: "ты – сбоку-припека" – хочется выть одинокой волчицей. Ей хочется уйти, убежать куда-нибудь в лес и долго, долго кричать, кричать до хрипоты, до одурения, до полного бессилия и забвения, только бы они ушли из ее памяти, только бы выгнать из себя смертельную обиду. Обида разламывает ее душу до сих пор тупой ноющей болью, гноем бродит по телу и разливается в голове красными тошнотворными волнами. И ей кажется теперь, что и любой другой мужчина может однажды сказать ей:
– А ты для меня – лишь сбоку припека…
И потому Эля предпочитает жить одна.
Она смогла простить любимому все – и измены, и побои, и запои, и его внезапный уход из жизни, когда он бросил ее и сына на произвол судьбы…
Но "сбоку припека"… Страшнее мести невозможно придумать! И забыть и простить эти слова никак не получается…
А их сын, красавец и умница, так похожий на папу, тоже "сбоку припека"?
Эля смотрит на фотопортрет мужа в траурной рамке и спрашивает уже в который раз:
– Скажи мне, те твои слова – правда или нет?
В ответ – молчание…
А сегодня портрет вдруг упал со стены на пол, и стекло, закрывающее фотографию, разбилось вдребезги…