Если бы меня спросили, какая примета сегодняшнего времени самая главная, я бы ответила – тотальная, беспросветная ложь. Нас убеждают в том, что мир – это война, а война – это мир. Фейк – одно из самых популярных слов сегодня, то есть опять же фейк – это наглая и бессовестная ложь.
Тотальная ложь – очень плохо, потому человек теряет доверие ко всему и всем, он дезориентируется и не понимает, как жить, как планировать будущее, как искать смыслы, без которых русский человек жить не может. Ложь, подобно ржавчине, поедает наши души, и в сознании вместо ясности, нравственного стержня, правильного понимания жизни возникает какая-то амебная болтанка, яичница – омлет. В такой ситуации жить невыносимо тяжело.
Но ложь на самом деле изобретение не сегодняшнего дня. При Сталине, например, заставляли лгать не только простых обывателей, но и людей, которые принадлежали к интеллигенции, к ученым, в том числе волюнтаристски переписывалась история страны в соответствии с новым большевистским курсом. Под государственный каток лжи попадали все без исключения. Однако кто-то подчинялся лжи, чтобы выжить. А кто-то оставался верен правде, заплатив за эту верность своей жизнью. Одним из таких людей был выдающийся российский ученый-историк, ректор МГУ в начале 30-х годов прошлого века Матвей Кузьмич Любавский. Об этом человеке мне рассказал несколько лет назад Александр Николаевич Чувыров, долгие годы работавший проректором Башкирского государственного университета, к сожалению, ныне покойный.

Александр Николаевич рассказал, что Матвей Кузьмич Любавский, ректор Московского государственного университета, ученый-историк, академик, был отправлен в Уфу в ссылку в начале 30-х годов. Это было связано с делом академиков Платонова и Любавского, которые в изучении истории России опирались на факты, на архивные данные. Сталину это было не нужно. Он решил переписать историю с точки зрения большевиков, а честные ученые мешали сделать это.

В брошюре "Очерки истории научных учреждений" Александр Чувыров пишет о том, что в 30-е годы, когда в стране проводились "зачистки" среди ученых, академический корпус российской науки, состоящий из старой российской интеллигенции, был почти уничтожен. Но в отдельных регионах, в том числе и в Башкирии, наука достигала поразительных результатов и бурно развивалась. Это было связано с тем, что в Конституции 1918 года были даны большие права регионам, в том числе и автономиям. Появление Любавского в Уфе странным образом совпадает с открытием Института национальной культуры. Матвей Кузьмич был принят на работу в этот институт научным сотрудником приказом за № 1, когда не было еще даже ни директора, никакого другого руководителя. Зарплату Любавскому назначили по тем временам большую – 1600 рублей. Это был ученый с мировым именем, который, живя в Уфе, вел активную переписку с выдающимися учеными 12 стран мира и не прекращал своих научных исследований и изысканий в области истории России. Он создал обширную картотеку научных сведений из трех тысяч документов. Именно он, по мнению Александра Чувырова, создал литературно-историческую школу в нашей республике.

В Институте национальной культуры Любавский проработал научным сотрудником с марта 1932 по 1936 год до своей кончины и написал ряд монографий, знакомство с которыми возможно было только по специальному разрешению. Понятно, что новая история в них не нуждалась. Гриф секретности был снят с них только в период хрущевской оттепели, но это не коснулось рукописи книги "Очерк башкирских восстаний в ХVII–ХVIII вв.".

По словам Чувырова, "Очерк башкирских восстаний в ХVII–ХVIII вв." и другие монографии Любавского до сих пор не опубликованы, несмотря на многократные обращения ученых. Рукописи находятся в архивах ФСБ. И самое печальное то, что они написаны карандашом и постепенно под воздействием времени осыпаются и становятся малопонятными. А в рукописях Любавского, например, по словам Александра Чувырова, прочитавшего их, содержатся исторические сведения о том, что башкиры, как, впрочем, и калмыки, и чуваши, по Указу царя Александра I, как все  малые народы, находились в военном резерве. Это был вполне разумный указ, сохраняющий численность небольших народностей. Правда, башкирские полки все же приняли участие в войне 1812 года и дошли до Парижа, что является историческим фактом. Такова историческая правда, подтвержденная документальными изысканиями ученого. Но она до сих пор никому не нужна.

А о том, что происходило с этой правдой в сталинские времена, и вовсе жутко читать.

Дело об "академических вредителях" не сходило со страниц печати и ясно показывало, что ни о каком объективном следствии "по делу Платонова-Любавского" не могло быть и речи. В атмосфере вражды и подозрительности к старой интеллигенции, открыто обвиняемой во "вредительстве", следователи ОГПУ усмотрели в группе ученых крупную контрреволюционную организацию, которая ставила своей целью ни много ни мало "свержение советской власти и установление конституционно-монархического строя в стране". О том, как добывались доказательства по делу, академик Любавский оставил красноречивое свидетельство – так и оставшееся неотправленным из ссылки письмо к прокурору СССР И.А. Акулову, которое также находится в архивах ФСБ.

Несоответствия и несообразности контрреволюционного дела, в котором ключевую роль играли 70-летние академики С.Ф. Платонов и М.К. Любавский, смущали многих. Поэтому в середине следствия была организована шумная кампания по научному разоблачению контрреволюционеров. На опальных ученых была пущена волна "научного гнева" со стороны "правоверных" коллег. В январе 1931 года в Ленинграде прогремела дискуссия "Классовый враг на историческом фронте". Ее стиль и характер вполне понятны даже из одного короткого пассажа, принадлежащего главным докладчикам – Г. Зайделю и М. Цвибаку: "Тарле – прямой агент антантовского империализма, находился в теснейшем союзе с германофилом монархистом Платоновым. Вместе с такими людьми, как Любавский, Лихачев и др., они составили центр контрреволюционного вредительства!". Такая поддержка широкой научной общественности придала новые силы следствию.

Можно задаться простым вопросом – для чего все это задумывалось? Ответом на вопрос послужила статья Сталина в октябрьском номере за 1931 год журнала "Пролетарская революция и Большевик". Статья называлась "О некоторых вопросах истории большевизма". В ней сформулирована программа для историков. Первая задача – переделка истории партии, затем пересмотр общей русской и мировой истории. Что касается методологии, было сказано, что только "архивные крысы", "безнадежные бюрократы" могут заниматься поисками документов и фактов, их нужно интерпретировать с точки зрения текущего момента. Главное – это правильная установка. И, наконец, в 1936 году публикуется инструкция по преподаванию истории в школах, вузах и техникумах. Круг замкнулся, и 70-летние академики остались вне его.

Последний год жизни Любавского в Уфе с точки зрения быта был просто ужасным. Его перевели на хозрасчет, и ученый остался практически без денежного содержания. Семье Любавского запретили приезжать в Уфу и помогать ученому. Он жил в хибаре по адресу Зенцова,16, голодал и даже вынужден был просить подаяние на рынке. Это также стало известно недавно из архивов ФСБ. Буквально за год полуголодное существование довело академика до чахотки и смерти. Так тоталитарный режим расправлялся с носителями неугодной ему исторической правды.

Александр Чувыров добился установления памятника Матвею Любавскому на Сергиевском кладбище. А кто из наших ученых наберется смелости, чтобы довести до издания его научные труды? Ведь в них есть много такого, что не совпадает с укоренившейся официальной версией, но соответствует исторической действительности…

Несмотря ни на что, Матвей Любавский оставался до конца дней своих честным ученым, который не поддался злобе дня и сиюминутным политическим установкам. И такой исторический пример лично мне внушает надежду, что и нынешние времена лживого мракобесия закончатся и правда восторжествует.