Мне неловко о нем писать. Кажется, что есть более достойные люди – которые лучше знали, чаще общались, были рядом…
Для меня Рустем Валидов всегда был кумиром. А точнее, с 1989 года. Когда он пел, я смотрела на него восхищенными глазами и тихонечко подпевала. А дома в одиночку уже пела во весь голос. Это было равнозначно тому, что оказаться на концерте Башлачёва, Дягилевой или Летова. Была уверена, что бирской группе «Время колокольчиков», где он был лидером, суждено большое будущее. Потому что уже тогда Рустик писал очень взрослые стихи и зрелую музыку. Это не было «пробой пера» или чем-то похожим на подростковое увлечение. Из которого можно вырасти и потом, стеснительно усмехаясь, говорить, что, мол, да, и я не без греха, пописывал по молодости. Его песни били набатом, вполне достойным всероссийского слушателя.
Но что-то не срослось, не сыгралось. Талант сам по себе не пробил дорогу. Я еще жила его концертами в девяностых, а он уже, оказывается, работал оператором, фотографом… Для меня это вообще незнакомый Рустик. Это все равно что Цой попел бы и вернулся в свою котельную или стал бы менеджером по продажам, а Шевчук сделал бы основной профессией что-то, вынесенное с худграфа БГПИ, например, преподавал в школе рисование. Все это хорошие занятия, но не те, что, кажется, предписаны Богом. Я спрашивала Рустема на телевизионных съемках, мол, пишешь что-нибудь? Говорил, что уже нет и давно. Его глаза загорались, разве что когда он рассказывал о тех ламповых «усилках» для гитар, что они делали с другом, или о рыбалке.
Но песни в нем, я думаю, были. Только они, подобно нерожденным детям, потихоньку мумифицировались в нем и отравляли его жизнь трупным ядом. Говорят, кому многое дано, с того многое и спросится…
Рустик умер одиноко и рано. С него вполне можно рисовать каноническую фигуру русского рока. Непризнанного, нереализованного сполна. При всей доле иронии, думаю, что его культурное наследие достойно того, чтобы его бережно хранить и им пользоваться. Мы не можем потерять его второй раз – в его песнях и стихах.