Боль — это то, что тебя отличает от прочих.
Не вообще боль, а конкретный вектор.
Одним достается Отче,
другим — отчим.
Эта разница делает человека.

Тень не имеет источника, значит, тень
Образует свет, обнаруживая предметы.
Человек, оказавшийся в темноте,
Должен об этом

Помнить. Если стена —
Порождение света, это меняет в корне
Представление о возможном, лежащем на
Неоднородной поверхности. Передерни
Затвор, разворачивай пистолет,
Через отверстие видится, кто внутри мы.

Потому что здесь нет закона, а только свет.
Невероятный свет, неповторимый.

я вырос на земле седой и бедной
я сеял хлеб, выращивал картофель
и я теперь один над этой бездной
под гнилью кровель
стоят обезображенные избы
прострелянные в грудь капитализмом

засыпан кирпичами палисадник
собака прибежавшая под окна
скулит по-человечьи встав на задних
когда-нибудь и я, и я подохну
истает солнца диск — желток яичный
но вам смешно, вам это безразлично

мой дом, мое село, моя держава
не смерти собственной страшится человек
а смерти близких, перережет месяц ржавый
запястья узкие у истонченных рек
и хлынет кровь водой голубоватой
но мы опять, опять не виноваты

Когда не зная слов, а только так:
«Прости, прости» — чувствительная вера
ребенка. И какая пустота
теперь… Но добавляю суеверно
к произнесенному «здесь Бога нет» —
«наверно».

Разбитые сгребая черепки,
ссыпаешь в землю, полагая: зерна.
Так сеешь троеперстием руки,
но вызревает на пустыне черной
какая пустота?
Затем, что мы
не удивимся этому, отдернув
от жалящих колосьев (сколько игл!)
руки, затем что не растопчем их,
но, отвернувшись, сплюнем, виноватых
ища в себе подобных, и затем
что мы дадим названье пустоте
(которое бы объясняло) — фатум…

Затем я здесь пытаюсь, как тогда,
когда, не зная слов, а только это:
«Прости, прости»…
Но падает звезда,
не дожидаясь белого рассвета.

Я не вернусь. Большие города —
большое одиночество, когда
так долго странствуешь (словами Одиссея).
Пейзаж по осени везде и равно сер.
И чаще слышится не то СССР,
не то Рассея.

Вращается Вселенная. Когда
так долго странствуешь, похожи города,
неразличимо
пространство на крутящейся оси.
И «Я» стирается в названии «Росси»
не без причины.

Когда так странствуешь, то запад и восток
сливаются в Евразию, восторг
не вызывая.
И рельсы, спутываясь, не ведут за край,
Свобода падает в утробу рюкзака,
фальшивым золотом нагорного Сибая.

одиночество вкуса стерильной ваты
хлопок напитанный острым спиртом
пододеяльник заплеван матом
ну спи уже
спи ты!

не спится луна зачерствелой коркой
как тебе там под небом непомнящим
одиночеств объятья распластанные по койкам
ну что еще?

солоновато слово как вспухшее небо
время ширяется иглами циферблата
руки мгновенно рухнувшие вдоль бедер
роняют беспомощное «и ладно»

а в зеркале уже не лицо — огневые пятна

Тишина говорит на всех языках сразу.
Оттого и не слышно слова в стоящем гаме.
И, раскрывши рот, не начинаешь фразу,
Из пустых листов комкаешь оригами,

А грудь, до этого служащая тебе эхом,
Становится грудой мышц, костей, сухожилий,
Становится смерчем дыханья, сердечным бегом,
Но не звуком песни, которую бы сложили.

Вдруг вспоминаешь! Лучшая рифма к такому-то человеку —
Человек. А не прежде этого грудь ли, плечи…
И затем я прощаю себе и невнятному веку
Молчание — совершенную форму речи.