НАТАЛЬЯ ВОЛКОВА
ДЕКАБРЬСКАЯ КАПЕЛЬ
ВДОВА
ВДОВА
Она живет, как в опустевшем храме.
Больным птенцом.
Улыбка на стене, в красивой темной раме.
Его лицо.
Заледенела вся. Слез — нет.
Душа — молчит.
Сердитый голубь на окне
в стекло
стучит… стучит…
Больным птенцом.
Улыбка на стене, в красивой темной раме.
Его лицо.
Заледенела вся. Слез — нет.
Душа — молчит.
Сердитый голубь на окне
в стекло
стучит… стучит…
В БИБЛИОТЕКЕ
Откровенно душа, доверяясь другой, говорит о себе.
Беды прожитой жизни объясняет простыми словами.
Замолкает порой виновато… Никто и нигде
не умел ее так понимать, как сейчас понимают… Не нами
был придуман словесный иэысканный пир,
на котором, страницы листая, смакуют вкуснейшие строчки.
Но порою так жжет в переплете укрывшийся мир,
что решительно книгу отталкивает, не добираясь до точки,
прирожденный читатель. Сердито, досадливо морщась,
он встает и уходит, сбегает по лестнице вниз.
Вылетая свободно с открытых прохладных страниц
невесомые буквы несмело, неловко топорщась
догоняют его и, свиваясь в слова (три-четыре, не боле!),
продолжают лететь перед ним, как печали мишень,
как томительный отблеск, как боли гнетущая тень,
но не книжной — чужой, а своей неприрученной боли.
Беды прожитой жизни объясняет простыми словами.
Замолкает порой виновато… Никто и нигде
не умел ее так понимать, как сейчас понимают… Не нами
был придуман словесный иэысканный пир,
на котором, страницы листая, смакуют вкуснейшие строчки.
Но порою так жжет в переплете укрывшийся мир,
что решительно книгу отталкивает, не добираясь до точки,
прирожденный читатель. Сердито, досадливо морщась,
он встает и уходит, сбегает по лестнице вниз.
Вылетая свободно с открытых прохладных страниц
невесомые буквы несмело, неловко топорщась
догоняют его и, свиваясь в слова (три-четыре, не боле!),
продолжают лететь перед ним, как печали мишень,
как томительный отблеск, как боли гнетущая тень,
но не книжной — чужой, а своей неприрученной боли.
ЭХО «СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА»
Отрешенно-задумчивый, равнодушный, далекий
взгляд холодеет, видя слезы мои.
Оскорбительно вежливы, спокойно жестоки
на простые вопросы ответы твои.
Запоминает, прощаясь, жадно вбирает ладонь
впалый висок, ямочку на щеке.
Вижу в глазах невеселых затаенный, враждебный огонь
Пальцев холодных касанье-ожогом! — горит на руке.
Отстраняющий жест… расстаемся… забуду…
Наверно, прощу, забывая…
Знаю, что — некрасива, одержима любовью, несмелая…
Отчего же приснилось под утро весенняя роща сквозная,
синий свод, ясный свет и свободное облако белое?
взгляд холодеет, видя слезы мои.
Оскорбительно вежливы, спокойно жестоки
на простые вопросы ответы твои.
Запоминает, прощаясь, жадно вбирает ладонь
впалый висок, ямочку на щеке.
Вижу в глазах невеселых затаенный, враждебный огонь
Пальцев холодных касанье-ожогом! — горит на руке.
Отстраняющий жест… расстаемся… забуду…
Наверно, прощу, забывая…
Знаю, что — некрасива, одержима любовью, несмелая…
Отчего же приснилось под утро весенняя роща сквозная,
синий свод, ясный свет и свободное облако белое?
ДЕКАБРЬСКАЯ КАПЕЛЬ
Декабрь какой-то странный: с крыш — капель,
и дребезжанье льдинок в водостоках.
Березок многоствольная свирель
отражена в синеющих протоках.
И в небе — мартовская канитель
то моросит, то снег, то облачков веселье.
Как будто бы торопится апрель
скорей отметить новоселье.
Как будто бы сместился календарь —
забавны, неточны погодные прогнозы.
И вроде ни к чему крещенские морозы
и вьюги — все, что так пугало встарь.
Свирепым холодом дохнула вдруг зима
и разметала теплых дней страницы.
Несбыточной весны неслышные слова
обледенели на лету, как птицы.
и дребезжанье льдинок в водостоках.
Березок многоствольная свирель
отражена в синеющих протоках.
И в небе — мартовская канитель
то моросит, то снег, то облачков веселье.
Как будто бы торопится апрель
скорей отметить новоселье.
Как будто бы сместился календарь —
забавны, неточны погодные прогнозы.
И вроде ни к чему крещенские морозы
и вьюги — все, что так пугало встарь.
Свирепым холодом дохнула вдруг зима
и разметала теплых дней страницы.
Несбыточной весны неслышные слова
обледенели на лету, как птицы.