На оборотной странице обложки своей новой книги прозаик и публицист Александр Говорков цитирует мой обзор одного из номеров журнала Союза писателей Москвы «Кольцо А», в котором печаталась повесть (?) этого автора под раскидистым названием в духе XVIII столетия: «Четыре версии безвременной гибели капитана Ржевского, или Новые приключения барона Мюнхгаузена», — еще когда журнал выходил на бумаге. В обзоре я писала: «Только на последних строчках до меня дошло: да ведь вся эта конструкция — литературный вымысел, искусно стилизованный под документальное исследование!». Еще бы! Чем иным мог быть текст, находящий «родство» героя русских народных анекдотов поручика Ржевского, дослужившегося до капитана, и прославленного барона Мюнхгаузена?..
Таким образом, знакомство мое с прозой и документалистикой Александра Говоркова давнее. На правах такого «старого знакомца» удобнее рассматривать новые произведения автора — сразу видна динамика его развития. Но пока в своих новых книгах писатель остается самим собой, следуя давно выбранной стратегии — историческим версификациям — и расширяя их круг.
Книга «Версии» не случайно начинается вышеупомянутой повестью, которую, впрочем, повестью можно именовать с осторожностью, ибо в нее, помимо похвальных авторских фантазий, замешаны также и доподлинные исторические факты и персоны. И все произведения, вошедшие в эту книгу, их 26 с «Мюнхгаузеном», построены по такой же причудливой… отнюдь не схеме, схема — это стереотипность, а тут не знаю, какое и слово подобрать!.. Возможно, метод.
Творческий метод Говоркова опирается на сочетание правды и вымысла, а также предположений, в дозах, подходящих для того, чтобы представить исторические загадки в наиболее выгодном свете, а исторические изыскания — в самом увлекательном виде. Впрочем, концепция книги усложняется тем, что среди преимущественно документальных очерков — «За что посадили Н. Н.?», «Гоголь и нога Бобелины», «Любимец правительства», «Загадка “неправильной” даты», «Двери, запертые “Золотым ключиком”» и др., — фигурируют художественные произведения, близкие к новеллам, развивающие и иллюстрирующие темы, затронутые в изысканиях: «Арканзас» (о Есенине), «История болезни. Велимир» (о Хлебникове), «Покушение» (о Мандельштаме), «Чаша Якова» (об обэриутах) и т. п. Подобную манеру успешно использовал Григорий Чхартишвили/Борис Акунин в «Кладбищенских историях».
В центре внимания Александра Говоркова — история русской литературы в судьбах ее творцов. Ему ближе биографический, нежели литературоведческий аспект этого гигантского предмета, что справедливо — не будучи по образованию филологом, автор не считает возможным углубляться в тонкости стиля, слога и т. п. Тут можно было бы возразить, что, не будучи по образованию историком, Александр Говорков не имеет права на исторические исследования и тем паче умозаключения. Но, во-первых, книга Говоркова удачно называется «Версии», а не «Факты» или, допустим, «Установленные сведения», изначально позиционируя все его предположения в сослагательном наклонении. Во-вторых, историю Александр Говорков рассматривает в «человековедческом» контексте, а на это он как раз имеет право, будучи по специальности психологом и психиатром. Возможно, он даже слегка отразил собственную персону в образе врача, лечащего странного пациента, отказывающегося зваться «крестильным» именем, представлявшегося как Велимир, «будак», «председатель Земного шара» и таскавшего везде за собой наволочку, полную рукописей. Сначала доктор ставит пациенту неутешительный диагноз и назначает лечение. Но потом он знакомится с его записками и… «заражается» ими настолько, что готов лично заняться доказательствами существования Атлантиды. Показательно выписан момент «великого перелома» в душе врача: «Как я могу считать его больным, когда больна вся страна? (действие новеллы происходит в 1917 году. — Е. С.) Как я могу лечить его сновидение, когда все мы находимся внутри кошмара? Как я могу возвращать его к нормальному языку, когда улица начинает говорить на новом языке, рожденном революцией?». Так «в лоб» доказывается, что не Велимир Хлбеников сошел с ума, а вся Россия, и что, возможно, именно этот странный тип и есть ее «целитель»; что самый здоровый тип поведения в условиях социальной смуты — думать о духовных свершениях, а не о сиюминутных задачах.
В книге высказываются и другие смелые версии. Иные связаны с «новым прочтением» хрестоматийных книг — так, анализируя повесть Гоголя из школьной программы «Тарас Бульба», Говорков находит основания называть главного героя «экстремистом», разрушителем, гонителем всякой законности, красоты и гармонии. Другие «дерзки» исторически. Особенно много пишет Говорков в «Версиях» о русском масонстве. Эта многоликая институция — одна из излюбленных тем Говоркова, и он задается целью проследить ее становление в России вплоть до советской поры. По его мнению, Михаил Булгаков был близок московскому масонству 20-х годов и сделал новым масоном своего «Мастера». Говорков считает, что именно за участие в современной ему масонской ложе и был арестован автор романа об Иешуа, если относить действие «Мастера и Маргариты» к 1929 году, как в книге, а не к 1935, как в экранизации Владимира Бортко. Говорков размышляет, почему режиссер изменил «датировку» великого романа, снимая фильм по его мотивам, и полагает, что он имел в виду более «расхожую» беду советского интеллигента — подпасть под маховик репрессий, а не пострадать за оккультизм. Звучит правдоподобно, однако с датировкой «Мастера и Маргариты» все непросто — известно, что в романе соседствуют реалии, относящие действие к разным годам конца 20-х — начала 30-х, и это Булгаков явно сделал намеренно, усиливая «криптографическую» составляющую труда всей своей жизни. Зато исследование Говоркова о том, что «красный граф» Алексей Толстой зашифровал в тексте «Золотого ключика» множество масонских принципов, вызывает, скорее, изыскательский азарт, нежели сомнения. Что уж говорить о просветителях Николае Новикове и Александре Радищеве! — о них этого и школьная программа не отрицала, что они были масонами, и их судьбы Говорков рассматривает в преломлении отношений власти к этим духовным реформаторам.
Книгу Говоркова читать намного интереснее, чем школьный учебник, и потому читать ее желательно. Вот соглашаться с автором не обязательно, да он на полное единомыслие с собою и не претендует…