Дождь проливался горечью, ах, ты — звезда-полынь,
Крапинки пересчитывал — веснушки гранитных плит.
Емкое слово — погост, призрачное — Хатынь,
Кому его говорить? С кем оно говорит?
Алой окраской уже не похож на кровь,
Все же отбеливает, отстирывает память за годом год.
Сотни поколений травинок жилищем сделали ров,
«На караул, пожухлые! Построились!» В давнем тогда взвод…
Взводили курки. Плевок в затылок. И тьма.
Маленькая, как дырка от пули, большая, как тишина.
Ты не успеешь, малыш, узнать, что значит зима.
Вымолвить, выронить, выкричать, выплакать: «Ма!..»
Мама не слышит. Она зарастет травой, так же как ты,
Над вами и вами под мерзлые слезы. Она такова — Хатынь.
Суровее Арктики этот гранитный лед.
Осень командует елям: «Равненье на…»
Молча стоишь и не знаешь куда ступить.
Всюду здесь мертвые… Мертвые имена.
Мертвоименье и безликовость лиц.
Единственной правдой гвоздики лежат в листве.
Заговоренные много шагов назад.
Знаешь, малыш, в жизни лишь раз расстрел.
И лишь один в воронке лежит снаряд.
Не попадет больше уже сюда
Этот губительный этот железный плод.
Яблоко с тихим стуком падает, как звезда.
Прямо, малыш, прямо в твой мертвый рот…

Научилась в осени жить,
Но на подступах зимний плен.
Город спать меня уложил
У холодных своих колен.
Застекленные лужи — дни
За ночь робкий мороз сковал,
Теплый хлебушек заверни
Ты в газету и — на вокзал.
Убежать от зимы стремись
Потому, что она пуста.
Развернула газету «Жизнь»,
Смотрит смерть на меня с листа.
Город, словно готов шагнуть
Прямо в воду. И не дышать.
Камень-гром и Невы хомут.
Эх, пропащая ты душа….

Лето погасло в этих глазах напротив,
Только печаль на вышивке неба низкого.
Песни нужно любить, ну, а по мне выходит,
Что с детства терпеть не могу Валерия Ободзинского.
Небо, скажи, виноватых в прошлом не ищут?
Красные пятна горят на щеках заката.
Я раньше верила Родине, «дяде Мише»
И даже светлым ангелам в белых халатах!
Теперь все на месте. Перекресток дорог тревожных.
Лукавый взгляд из окошка родного дома.
А мне до смерти хотеться будет пирожных,
Таких, как в детстве. И теплых досок парома.
Тверца обмелела. Ну, право, не странно это,
Ведь по колено море глубокой лужи.
Река не знала, что вырасту я поэтом,
Пророчила — человеком… Не знаю, что лучше, хуже?!
Что лучше — знаю. Лучше на санках с горки,
Только теперь достану с балкона санки,
Чтобы бежать по кругу и чтобы везти ребенка
В детство свое по теплым бокам баранки!