Книжно-Газетный Киоск


Алла ХОДОС
при содействии и противодействии
Марины Золотаревской

КЛОУН

Не разделаюсь никак
я с тоской.
Что ж, достану свой колпак
шутовской.
Хоть не слишком эту роль
я люблю.
Засмею свою я боль,
затравлю.
Через много мутных дней
гляну ввысь.
И скажу тоске своей:
Воротись!
                    Марина Золотаревсая



Звезды в шляпах

Утром Виталий Воронин носком ботинка подбросил и одной рукою поймал лежавшую у входа в гараж воскресную газету. Он хотел немедленно раскрыть раздел объявлений о приеме на работу, но почему-то передумал, решив сначала прогуляться по набережной. Толпа, осененная чайками, облаками, дельтапланами казалась без памяти счастливой. Люди шли, то ли подпрыгивая, то ли приплясывая, то ли все, что несли, подбрасывая в воздух, — пустые стаканчики, рекламные листки, скрученные в трубочку, и мелкие монетки — сдачу, которая осталась у кого после совершенных трат, а у кого и после сведенных счетов. Улыбки прохожих отражались в глазах Виталика, а в сердце его разгорался прихотливый огонек, который просто так, сам собою, уже целую неделю теплился там, неожиданно сменив угрюмую ностальгию, — Виталик два года безуспешно отгораживался от нее учебниками. Что же сейчас с этими всполохами в груди бросаться карьеру делать, притворяться деловым и целеустремленным? Да что вы, полноте!
Морской воздух на вкус напоминает молодое виноградное вино. А питаться ведь можно свежим кислым хлебом, как чайки. В этом городе долго будешь сыт. Потом медицина, успеется, потом.



*   *   *

Выпускник киевского мединститута, в Америке он сдал экзамен на звание медицинского брата. Друг Женька, художник, снимал гараж и был рад, когда товарищ занял угол и взял на себя часть арендной платы. Сумма совсем небольшая, Виталик ее всегда играючи заработает. А пока можно пожить как Бог на душу положит. Виталик станет частью этого вихря, хлебной крошкой, голубем мира. Пиджак расстегнет, разгонится хорошенько, лети, Воронин, все забудь. Через Майдан ты уже перешел, а теперь забудь обидчивую Свету: ей нужен не ты, а спонсор. Забудь, как у бабушки в деревне с опаской ел сливы! — их косточки казались жуками в янтаре; выплюнешь косточку, жук заползет вглубь мягкой земли, и через год вырастет новое деревце. Забудь город мертвых в Лавре, забудь Бабий Яр и препарированные трупы в морге. Не вспоминай о Чернобыле и поминальных свечках каштанов. Растворись, Виталик, в этом воздухе, и ты не исчезнешь.
Его чувства будто вырвались на свободу. Над головой проносились неоконченные фразы, уже не иностранные, но еще не родные; их смысл казался неуловимым. Сказанное уже никому не принадлежало, мыслеречь* парила в воздухе. Покрывшие себя серебряной краской славы стоики, в фигурах которых замерла жизнь, а в глазах застоялась надежда, терпеливо ждали, когда им подадут... Продавцы огней на велосипедах, с горящими зубами и в сверкающих ожерельях, шляпами ловили падающие звезды. Запахи дурмана и устриц кружили голову... Виталий словно примеривал вытянутые губы стремящегося вслед за музыкой чернокожего трубача. Потом его взгляд поспешил за гладкошерстной собачкой, нечаянно соскользнувшей с чьих-то рук; ее манил знакомый запах абрикосового мыла, а ведь на этот раз он исходил от чужого человека, нюх подвел ее, маленькую, но пожившую; она несется все вперед и вперед.

_____________________________________________________________________
* Слово принадлежит Урсуле Ле Гуин и употребляется в цикле ее фантастических романов, где речь идет о телепатии.



Вторая профессия

Так гуляя, он вдруг увидел бесформенный куст, росший посреди тротуара. Как раз в этот момент с Виталиком поравнялись моложавая пенсионерка и ее подтянутый муж. Вдруг куст сорвался с места, подскочил и с воплем полетел на пожилых людей. Женщина, вскрикнув, резко потянула своего мужа вбок; тот ее обнял покрепче... Когда орущий куст возник перед молодой мамой, только что весело тормошившей немного сонную девочку, Виталий резко обернулся. Оказывается, кустом управлял хохочущий хлыщ. Не раздумывая, Виталик схватил хулигана за свернутый воротник и, приговаривая: «Мразь, плыви отсюда!» — потащил к воде.
Виталик почувствовал себя уверенным и сильным, — или это барахтавшийся у него в руках человек был странно легок? Хулиган брыкался; натянутый воротник душил его. «Надо поосторожнее», — решил Виталик. Морщась от гадливости, он сгреб затейника в охапку и понес, как ребенка. При этом куст вывалился из несильных рук хулигана, а из-под толстого воротника показалась удавка, к которой была приделана табличка с надписью: «I have AIDS*».
«Вторая профессия? — подумал Виталик с удивлением. — До обеда! — нищий, просящий милостыню у входа в подземку, а после обеда! — бандит на людной дороге. Ах ты, проходимец!.. Ну вот и проходи! Только на глаза мои больше не попадайся!» И, опустив симулянта на землю, Виталик разжал руки.

_________________
* «У меня СПИД».



*   *   *

«Вторая профессия? — потерянно повторял он про себя, торопливо обгоняя раскрепощенных прохожих, — Ну и артист!.. Поставщик ненависти. Распространитель боли. Сборщик страха... А вдруг он и правда в океан сиганул?»
Виталик подошел к воде, постоял, послушал. Тишина, словно темная вода, на него надвинулась, поглотила смех и говор. «Надо было хоть парой слов с ним перемолвиться, прежде чем за шкирку тащить, — подумал Виталик. — А может, вняв моим извинениям, он бы с бомбой пришел! Мою жалость бомбой гасить!».



Артисту подают

Вернулся Виталик поздно. В соседнем дворе смеялись дети, подпрыгивая к потолку надувного домика. У Воронина была привычка усыплять себя самодельными стишками. Он лег и долго бормотал, пока не получилось складно:

Надувная радость у дома.
Легким счастьем полнится грудь.
В голове труха и солома.
Больше вам меня не надуть.

Расплывутся смутные речи.
Уплывут стратостаты мечты.
Нищему укутаться нечем,
кроме собственной теплоты.



*   *   *

Утром он попробовал думать практически: «Артист работает. И ему подают. Профессионалы — из солидарности. Влюбленные — из благодарности. Не знающие своей судьбы студенты — чтобы ее задобрить. А вот те, которые впряглись в нелюбимую лямку и чьи глаза заливает ответственность, не подают. Бедные! Для них — бесплатно».
Отжав массивную железную дверь своего жилища, Виталик посмотрел на небо и задумался. Настоящий уличный артист будет стараться все уловить из воздуха. Поймает шарик за веревочку. Приблизится с шапкой к неосторожной бабочке — и передумает. Из тополиного пуха коврик соткет. А когда в небо для лучшего обзора поднимутся турист с фотоаппаратом, конный полицейский вместе с лошадью и пограничник на катере, Виталик тоже, будьте спокойны, воспарит и поплывет за ними следом, как Марк Шагал.



*   *   *

Решив все оформить законно, Виталик отправился в мэрию. В очереди сидела сероглазая девушка с темными, до плеч, волосами, которые она, наверное, не успела сегодня расчесать. Ее черная майка была перепачкана краской. Девушка чуть покусывала обветренные губы. В одной руке она держала точно такую желтую бумажку, какая была и у Виталика, — разрешение из департамента полиции, а в другой книжку, на обложке которой что-то было написано хорошо знакомыми буквами. Виталик не мог отвести от девушки глаз. Поэтому он их закрыл.
А когда открыл, буквы почему-то расплылись; название книги он так и не сумел прочесть.



Представление

Вначале ему надо было переброситься парой фраз со зрителем, чтобы понять, кто перед ним. «Мальчик, хочешь шоколада?» — спрашивал он немолодого жилистого клерка. Как раз этот вопрос задавала тому бездетная соседка, тетя Рэчел, когда будущий клерк перелезал через забор, чтобы наворовать слив в ее саду. Голос тети был сочный и немного перезревший. Рэчел знала, что родители мальчика днем спят, а ночью пьют, вот и потчевала его. Виталик садился верхом на спинку скамейки: так его герой сидел на заборе, когда в первый раз осмелился залезть в чужой сад. Теперь он поспешно рвет сливы двумя руками, наполняя карманы, кепку и вдруг догадывается, что это разрешено. Он их рвет вместе с листьями, чтобы дерево стало пореже, ведь к чему такая пышность... Пусть будет вовсе без листьев и без слив! — подумаешь, кому они нужны, эти сливы, дерево тоже все равно когда-нибудь само по себе засохнет, а шоколадка растает на жаре. «Иди сюда, мальчик», — говорит Рэчел и, улыбаясь, подает ему размягченную, угодливо изогнувшуюся плитку. Он хочет вернуть сливы тете, но она говорит: «Спасибо, не надо! Только не ешь немытые».



*   *   *

Закончив представление, Виталик захлопнул чемоданчик с выручкой и собрался уходить, как вдруг увидел приближавшийся куст. «А-а, это ты! How are you?*» — взволнованно спросил Виталик и рванулся навстречу к старому знакомцу. Вместо ответа прощелыга напружился, сложил пальцы наподобие клюва (в толпе кто-то простодушно засмеялся), схватил чемоданчик и был таков. Воронин отступил в тень. «Это он с голодухи, наверное. Примелькался людям в метро, и не шибко подают, — расстраивался Виталик. — Деньги я проворонил, но ничего, завтра снова заработаю. Зато на заборе посидел».

_____________________
* Как поживаешь?



Крылья

Наутро Виталик обломал редкого сорта куст розового жасмина, беспечно росший возле гаража. Увидев такое, Женька вскричал: «Ты варвар, Воронин!» Пока Виталик прибинтовывал цветущие ветки к плечам и туловищу, друг налил чаю себе одному и демонстративно съел весь хлеб с сыром.
Придя на набережную, Виталик разогнался и побежал. Он так плавно взлетел на скамью, что зрители зааплодировали. Там он взмахивал ветками и озирался, надеясь, что человек-куст разглядит собрата, объявится и согласится работать с ним на пару. «О чем ты, Воронин? — вдруг протрезвел Виталик, потерянно глядя вдаль. — Кто я, растение? Что-то цветы мои пахнут удушающе. Птица? Ну да, прыгаю я неплохо. Правда, крылья вот-вот отвяжутся. Потом сделаю из них веник и подарю Женьке». Вид у Виталика был неуверенный и почему-то зрители от смеха не умирали.
Неподалеку от него вырисовывалась тонкая девушка; она устанавливала мольберт, время от времени поглядывая по сторонам. Когда она наклонилась, чтобы достать что-то из сумки, темнокаштановая волна плавно сбежала по ее плечам и коснулась земли. «Какая красота!» — воскликнул Виталик, запрыгивая на изогнутую спинку скамейки. Может быть, эта фраза, сказанная на незнакомом языке, прозвучала как кряканье или карканье, только зрители удивились и зааплодировали. Без сомнения, это была она, девушка, которую он видел в мэрии! «Поздравляю с выходом на работу!» — вскричал Виталик и, выдернув из-под бинтов цветущую ветку, бросил ее к ногам художницы. В ответ девушка послала Виталику удивленную улыбку, которую он тут же с восхищением поймал.



Тайный агент

Закончив бухгалтерские курсы, Аня проработала девять месяцев в бухгалтерии шоколадной фабрики, а к лету заскучала и безрассудно уволилась. «Всех денег все равно не пересчитаешь», — сказала она себе. В мэрии Ане выдали лицензию уличного художника, и теперь набережная стала ее излюбленным и основным рабочим местом.
Сегодня ей позировал писаный красавец — блондин с презрительно прищуренными глазами и растительностью на щеках, напоминавшей курчавый светлый мох.
Когда Аня рисовала, в нагрудном кармане молодого человека зазвонил мобильный телефон. Блондин поднялся. «Прямо в сердце позвонили!» — улыбнулась Аня. Небрежно проговорив на ходу: «Let’s do it next time!*» — красавчик ушел. Его акцент был знаком Ане. Подумав: мало ли чудаков, и почти не огорчившись, она убрала рисунок в папку.
А дома осветила портретик лампой и увидела, что молодой человек как-то слишком худ; его щеки ввалились; и вовсе он не прищурился, а зажмурился, словно от боли.
Обычно Ане некогда было смотреть по сторонам. Работала она быстро; ей даже казалось, что, чем меньше она раздумывает, тем точнее получается бумажный двойник заказавшего портрет человека. Чем случайней, тем вернее.
В перерывах Аня открывала большой альбом для скетчей и карандашом набрасывала прохожих в полный рост. Их одежда развевалась на ветру, а ослепленные солнцем разноплеменные лица казались похожими. Если рисунок ей не нравился, она отрывала взмахнувший на прощанье лист и, быстро скомкав его, отправляла в урну.

Покойся, милый прах,
до радостного утра.

_________________________
* Давай в другой раз!



*   *   *

Аня узнала худощавого человека мгновенно. Он прошел в двух шагах от девушки, даже не посмотрев в ее сторону. Взгляд его будто сам в себе тонул, но о помощи не просил. Сегодня красавец был в модной шляпе и плаще, застегнутом наглухо. Шел он медленно: то ли не мог быстрее, то ли некуда ему было спешить. «Совершенно типажный молодой человек», — сказала Аня себе в тревоге. Тут она вспомнила его глаза на портрете, и, пытаясь сопротивляться охватившей ее жалости, пробормотала: «Манекен. Звезда экрана. Тайный агент».
Пока она провожала красавца взглядом, на стульчик, стоящий перед ней, сел подвижный ребенок, и она начала рисовать. Когда щеголь свернул за угол, рука Ани немного дернулась, и одна щека вертящегося перед ней обезьянкой мальчика вышла толще другой. «Ему и так сложно усидеть на месте, а я вот портрет испортила», — рассердилась на себя Аня. «Just a moment, please!»* — сказала она матери мальчика, торопливо беря другой лист бумаги. Во второй раз мальчик, стараясь меньше шевелиться, наморщил лобик и на рисунке получился совсем похожим на обезьянку. «Да что это со мной?» — мысленно возмутилась Аня. Но добрая мама уже ахала: «He is so cute!»** — и протягивала деньги. «Thank you», — покраснела Аня. — «You don’t have to pay». «Why not?» — удивилась мама. «Your boy is really so cute... It is my gift to you»,*** — пробормотала Аня, готовая провалиться в какой-нибудь люк.

_________________________
* Минуточку, пожалуйста!
** Он такой хорошенький!
*** Он такой хорошенький!



Стакан лимонада

Проработав целый день на жаре, Аня заглянула в пустое кафе. Над головой, сонно гоняя жаркий воздух, вращался вентилятор. Тени, словно призраки прохлады, скользили по стенам и потолку. Когда Аня подошла к стойке, работник повернул вентилятор, и тени задвигались оживленней. Перебегая на пол, они становились совсем прозрачны. Светлые тени льнули к лицу и рукам. «Ластятся», — усмехнулась Аня. Пока она пила лимонад со льдом, работник бросал на нее утомленные взгляды. Наконец он встал и выключил вентилятор. Тени сломались и застыли. Ане стало не по себе оттого, что механическое движение оборвалось — его сменил неподвижный душный сумрак.



Отражения

Аня и Виталик любили гулять в парке «Золотые ворота». Вместе решали: вон той пожилой женщине, сгорбленной, но гордой, посадить бы на плечо ручного орла... Вон той парочке, ну вон же, на скамейке, кошку дать, чтоб сидела между ними и выгибалась дугой. Нет, смотри, они берут друг друга за руку, почти с отвращением, зачем они вместе? Кошка ужасается, дыбится вся, чувствует фальшь. Видишь, вон тот! Только что с метлы спрыгнул. Пыль вокруг него вьется.
— А наша работа — непыльная, — вздыхала она.



*   *   *

Однажды я переходила дорогу. Машины объезжали замотанного тряпьем неподвижного человека. И я услышала, как муж сказал своей жене по-русски: «Надо жить как живется, а ты всего хочешь! Видишь — мумия». А недалеко от моего дома сидит на асфальте другой бездомный, с собакой, каждый день, как на работе. Нередко он лежит. Поэтому рабочее место за ним всегда сохраняется. Он подростковую шапочку себе на голову надевает, а когда потеплеет — снимает шапочку. И то наденет на собаку собачье пальто, то снимет. Знаешь, Виталик, иногда в дождь они всю ночь кружат на автобусах, а некоторые предпочитают метро. Бывают еще полунищие. Они умеют показывать фокусы со змейками или застывать в позах. Виталик, ведь они работают и зарабатывают. Многие играют на инструментах, может, и лачуга у них есть для ночлега. Третьи делают бизнес из своего нищенства, и эти — совсем как все.
Еще раньше был случай, когда мы только приехали... Однажды в автобусе я чуть не наступила на пса, лежащего в проходе. У него на спине была попонка: «Пожалуйста, не гладьте меня. Я не домашний пес. Я сотрудник Общества помощи слепым и инвалидам». Но я погладила. И он мне ткнулся носом в руку... Еду дальше, улыбаюсь и смотрю в окно. Вдруг вижу, посреди мостовой, на разделительной полосе, топчется старик...
— Щеки обросли щетиной и свисали на помятый воротник. Плащ был застегнут в середине живота на одну пуговицу. Ветер безучастно возился с полами и отворотами, — быстро вставил Виталик.
— Да. Откуда ты знаешь?.. Я подумала: «Боится перейти». Выскочила на ближайшей остановке и — к нему. Увидела ящик с табличкой: «Готов работать за еду». Я тогда совсем опешила... Стала шарить в сумке, а там только ключи и засохшая кисточка. Потом я обнаружила, что снова стою на остановке. Представляешь, Виталик? — Аня вдруг замолчала.
— Ты тут мне кончай переживать! — сказал Виталик сурово. — Все равно непонятно, кому твоя помощь на пользу. С оглядкой надо. А если нутром не чувствуешь, тогда по графику: в понедельник жертвуешь, неделю свободна.
Аня, казалось, его не слышала.
— Говорят, что это безумные подонки. Любой сейчас ножом кого-нибудь пырнет. Надо делать зачистку Сан-Франциско. Слишком расплодились. А я знаю, что в Нью-Йорке семнадцатилетние мальчишки облили бензином бездомного и подожгли. Что же делать, Виталик? — Она вдруг достала из сумки маленький пакетик. «Это одноразовые носовые платки», — догадался Воронин. «Можно самим в бомжи податься», — предложил он, проведя ладонями по ее щекам; да так и остался стоять, не решаясь вытереть растопыренные пальцы.
— Это как у нас раньше в народ ходили? — уточнила Аня, быстро пряча пакетик в сумку.
— Только на новом витке, — Виталик старался говорить уверенно. — Вообще-то мы уже и так народ. Если никому не поможем, так растворимся! Возьмем тележку в Safeway’е, положим туда кое-что из одежды и плакатик напишем: «Хочу работать»... Сидеть на солнышке и хотеть работать, что еще человеку нужно? И от бабушки уйти, и от дедушки уйти, опуститься на землю. И чтоб дождик пореже, да тележка чтобы не скатывалась.
— Ты не сможешь, Виталик! На скамейку вскочишь и станешь прыгать, тревожиться.
— Чего тревожиться, ведь зрителей всегда достаточно, — буркнул Виталик.
— А вот я за дерево спрячусь, и будешь беспокоиться! — улыбнулась вдруг Аня.
— А я все деревья в городе вырублю! И не о чем станет тебе заботиться! — вмиг разозлился Виталик.
— Воронин, где же ты совьешь себе гнездо?
— Я его к камню прилеплю. У тебя ведь каменный дом...
— Да что ты, деревянный, как все дешевые апартаменты. А сверху бурой краской покрашен.
— Ночью, в дождь, трудно разобрать, из чего он сделан... На крепость уж точно не похож! — воскликнул Виталик.
И он желал, чтоб ветер выл не так уныло.



*   *   *

Женя, как обычно, работал на пленэре. Отслужив искусству полный рабочий день и выполнив три сверхурочных этюда при усилившемся ветре, он вернулся в гараж и обиженно уснул, не сняв куртки. Он прихварывал в последнее время. То грипп, то бронхит. Виталик недавно купил ему малинового варенья из русского магазина. А сейчас подошел, прислушался. Просто насморк. Прикрыв приятеля старым одеялом, из которого лез пух, Виталик подумал: «Влюбиться ему! — и все пройдет».
Погода совсем испортилась. Ветер ударял в железную дверь с бешеным напором, будто бил в тарелки; дождь барабанил все сильнее. Виталик лег и стал слушать звуки рока, пока не уснул. Ему приснились низкорослые растенья с мокрыми присосками вместо цветов; присоски уже касались его лица и шеи. Виталик вскочил. Сквозь неплотно закрытое, но затянутое паутиной окошко в гараж проникала, подбираясь к картинам, вода. С треском захлопнув окно, Виталик воскликнул:
— Не спи, художник!
Женька вскочил весь в пуху и уставился на друга.
— Теперь ты вылупился, — улыбнулся Воронин. — За работу!
Вдвоем с приятелем они быстро переставили картины и вытерли пол.
— Заодно согрелись, — заметил Женька. — Я недавно три работы одному любителю продал. Скоро мастерскую подыщем, Виталик! На чердаке ты себя почувствуешь вольнее.
— Я и так не стеснен, — вежливо заметил Виталик.
— Сейчас еще чайку попьем, — радостно ворковал Женя. — Когда свистит чайник, чувствуешь себя чертовски уютно.
Виталик не отвечал. Рокот не унимался. Воды вдруг втекли в подземные каналы, и всплыл Петрополь как тритон, по пояс в воду погружен.
— Ты чего такой отсутствующий сидишь? Пей чай! — стал уговаривать его Женька.
— И вправду. Чего я расселся? — подхватился Виталик. — Жень! Ты сам попей сегодня!
— Да я всегда сам! Тоже попей, чего ты!
— Ты вот музыку включи. Я два диска купил: Шуберт. Симфонии. «Трагическая» и «Малая. До мажор». Брамс. «Песни. «Путь к любимой», «На чужбине» и другие. Порисуй пока под музыку, ладно? — бросил Виталик и, приподняв гаражную дверь, быстро шмыгнул в щель, крикнув приятелю: «Закрывай скорее!»
Дорогу он знал назубок. Полчаса бегом, держась за зонтик, рвущийся ввысь, мимо обезглавленных деревьев, воздевших молодые ветки в мутное небо.
Нельзя без приглашения. Пустяки. Главное, чтоб не хлынуло. Скажу, шел мимо и промок. Гробы с размытого кладбища плывут по улицам, — схватился он за голову.



*   *   *

«Хорошая дверь. Недавно заменили. Видать, дубовая», — вздохнул он с облегчением. А потом вздохнул еще раз, с разочарованием: «Ни капли не просочится». По бледно-коричневой, маскирующей ветхость строения штукатурке расползлись пятна. За третьим слева окошком на первом этаже было темно. «Спокойной ночи», — сказал Виталик равнодушному зданию.

Дождь ослабел. Выбросив сломанный зонтик, Виталик философски хмыкнул и отправился в обратный путь. Куртку он выкрутил уже у входа в гараж.



Ранка

— Почему балерины в легких тапочках летают над землей? — спросил Виталик.
— Потому что ходить по земле можно только в кованых сапогах, — ответила Аня.
Тут Виталик споткнулся и, подпрыгнув, грохнулся.
— Ой! — вскрикнула Аня.
— Ничего! — проговорил Виталик, продолжая лежать. — Земля мягкая… Вот послушай, — сказал он, задирая подбородок к небу, чтобы не встретиться с нею взглядом.

Судьба меня хранит,
но предостерегает.
(Казалось, я! — гранит.)
Свет, словно снег, мелькает.
Прозрачно намекает,
поспешно говорит
о том, что я не вечен.
Лучами дождь подсвечен.
Не зря фонарь горит.

— Ты это сам придумал? — воскликнула Аня.
— Сам. Но не сейчас. Вот и накаркал! — пожаловался Виталик, смахивая назойливую мошку с лица.
— Ушибся? — поспешно наклонилась к нему Аня.
— Кровь струится, — прошептал он, задирая ногу.
— Пустяки, — возразила Аня. — Мнительный какой!
Достав из сумки бутылочку с каким-то пахнущим водкой бесцветным желе, Аня быстро обработала ранку на голени и заклеила ее пластырем.
— Запасливая! — восхитился Виталик.
В темноте что-то блеснуло.
— Так это ты на стекло напоролся, — сообразила она.
— Хуже, — мрачно проговорил Виталик. — На железо! Видишь, мусорка переполнена. Вот баночка и выкатилась. От томатной пасты… Нет, нет, кровь настоящая! — заверил он ее...
— Не туда выбросили, — заметила Аня.
— В кусты, что ли, надо было бросить? — удивился Виталик.
— В recycle,*— пояснила Аня.
— Молодец! — похвалил ее Виталик. — А то замусорили все кругом. Вот ведь рядом recycle стоит, а не бросили! Отстоишь планету? — спросил Виталик и даже причмокнул, упиваясь обидой. Что ей его рана: у нее дела поважнее!
— Всех банок не соберешь, — вздохнула Аня.
— Сейчас достанем, дома вымоешь и положишь в специальный чистый бак. — Зардевшись, он нагло добавил: — Или я себе возьму. Буду мыть и пить повторно!
— Если б все так! — рассмеялась Аня.

— О душе надо подумать, — наморщив лоб, проговорил Виталик. — Йогой что ли заняться? Скоро все погибнем. А души усовершенствуем, — вот и не растворятся в сернокислом эфире.
— Сначала сдадим металлолом, а потом займемся йогой, — деловито сказала Аня.
— Еще нашел! — воскликнул Виталик, поддевая носком бутылку от пепсиколы. А вот бумажный стаканчик. Можно все в один бак?
— Раз другого нет... — сказала Аня.
— Ну что ты такая грустная, Анечка? Я сейчас весь парк для тебя очищу! — воскликнул Виталик. Он сегодня то воспарял, то сдувался. Гордость в нем сменялась горечью. «Пока сосу свою обиду, как пустышку, она заботится о среде обитания», — расстраивался он.
Они остановились под фонарем. К черному драповому пальто Виталика прилипли несколько травинок и фантик от конфеты. Фантик Аня заметила и сняла.
— В макулатуру? — уточнил Виталик. — Обычно ему было недосуг чиститься, а тут он вдруг стал быстро отряхиваться, при этом вид у него был какой-то подстреленный.
— А может и зря — фонарь, — пробормотал он.
Аня быстро подошла и почистила ладошкой его пальто.
— Щекотно, — сказал он, смеясь, хотя на самом деле ему казалось, что она мягкой кисточкой проводит по его сердцу.

_________
* В утиль.



*   *   *

После прогулки он обычно долго бродил по улицам.
«Ну что?» — спрашивал Женька спросонок.
«Спи, пожалуйста», — просил Виталик голосом экстрасенса.
«Подольше бы гулять с ней, — неотступно думал он. — Но нельзя. У нее сердце надрывается, когда она видит бездомных, спящих на люках в мешках и дырявых пледах... Я бы дал квартиры всем бомжам Сан-Франциско. Хорошие, не гаражи. Обязал бы их спать в тепле. Лечил бы под симфоническую музыку. Она бы тогда, чувствуя себя в полной безопасности, гуляла со мной до утра. Виталик вздохнул. А утром бы, узнав, куда они подевались, сказала: «Выпусти их, Виталик! Еще вчера у них была пряная свобода, а сегодня только пресная терапия».



Стих нашел

— Я как-то зашла в забегаловку выпить лимонада со льдом. Очень странно на меня хозяин смотрел. Нехорошо смотрел. Понимаешь, Виталик? — спросила Аня.
— Как тут не понять! — воскликнул Виталик, закипая.
— И тогда я подумала, что он меня разгадал.
— Как же это возможно, Аня? — принудил себя улыбнуться Виталик.
— Тунеядка! Зашла в кафе! И приглядывается, ища ласки! — выпалила Аня.
— Так разве ж я бы не... — задохнулся Виталик.
— Не будем об этом, — насупилась Аня. — Поговорим о работе.
— А я тебе не Human Resources!* — вознегодовал Виталик.
— Ах вот как! — опешила Аня и замолчала, не собираясь плакать при этаком грубияне.
Виталик сильно дернул себя за чуб и побледнел от боли. Укоризненно вздохнув, Аня решила продолжить.
— Притворившись художницей, я стараюсь много не замечать... Но разве та, что пробует рисовать, имеет право закрывать глаза?
— Как же ей видеть сны? — как ни в чем не бывало спросил Виталик.
Аня только рукой махнула.
— Иногда я немножко уродую людей, а если мне кто понравится — льщу, — продолжала она. — Одного мальчугана я нарисовала с толстой щекой, словно он заболел свинкой. Неумышленно… Но это еще хуже! Он может потерять самоуважение, глядя на такой портрет, — голос Ани стал тонок, как у молодой учительницы, не могущей совладать с собой.
— Это еще что такое? — удивился Виталик. — В пацане и уже самоуважение!?
— Ну этот их self esteem,** ты разве не знаешь? — робко уточнила Аня.
Виталик только плечами пожал.
— В Америке можно себе многое позволить, — продолжала она. — Тут есть еда, даже бесплатная, и можно выжить. И вот, девица — выпендривается. Всем, что в руки идет, — пользуется!
— Что это ты в рифму? — удивился Виталик.
— Стих нашел!
— Давай поженимся, — сказал Виталик так тихо, что этой фразы вполне можно было не расслышать. Но Аня еще как расслышала:
— Ах, что же ты все мешаешь в одну кучу! Как можно жениться на человеке, который не нашел себя!
— Анечка! Мы найдем тебя! — смело воскликнул Виталик.
— Подожди! — поморщилась она. — Мы проходим сквозь них как сквозь стену. А ведь это стена плача.
— Аня, я ж тебе говорил, я медбрат. Я мигом на работу устроюсь. Будем плакать по одну сторону стены. И потом — я смогу заплатить за твою учебу в Академии Художеств!

__________________
* Отдел кадров.
** Самоуважение.



Репетиция

— Когда я не знал тебя, мне нравилось лицедействовать, — скромно сознался Виталик, останавливаясь перед зеркальной витриной. — Что мы видим? Взлохмачен. Носат и темноглаз, а на подбородке ямочка. Здесь кто-то еще угадывается...
— Многоликий Вранус, — улыбнулась Аня.
— Я не могу больше никого изображать. Лицо осталось, а действия нет. Одно замешательство, — пробурчал Виталик.
— Неужели ты не уверен в себе? — удивилась Аня.
— Нет, не в себе. И не в себе я тоже... Я себя люблю, потому что... — пробормотал он.
— Что?
— А ты разве не знала, что тоже меня любишь? — проговорил Воронин, боясь ее жалости и ее честности. И вдруг воскликнул:
— Какой же я везучий!
Аня взглянула на него испуганно. Виталик сжался и опустил голову.
— Нахохленный Вороненок, как же тебя не любить!..
— Когда ты радуешься, я ликую... когда печалишься, я отчаиваюсь... когда болеешь, я умираю... — пробормотал Виталик.
— А если все это закончится? — спросила Аня.
— Что? — не понял Виталик. — Ах, вот ты о чем, — тут же догадался он. — Да я буду на целый день от тебя улетать, — всплеснул он руками, — лишь для того, чтобы к вечеру ты соскучилась!..
— Да нет же, — нетерпеливо сказала Аня. — вдруг ты меня разлюбишь?
— Как это?.. А-а... Если я тебя разлюблю, Аня, я, конечно, и себя разлюблю. А разлюбив, быстро израсходую.
Перед его глазами вдруг проплыло добродушное лицо Женьки и доброе лицо киевской бабушки; она сидела возле массивной полки, уставленной банками компотов и варенья, глядевшими в темную комнату густоцветными стеклянными глазами. Тут со всех сторон набежали лица зрителей: кто-то недоуменно хмурился, а кто-то доверчиво улыбался. У большого дерева, подсвеченного луной и фонарями, притаился слабо шевелящий пожелтевшими ветками куст.
«Да вас тут пруд пруди, — удивленно подумал Виталик. — Зачем вы здесь? Помирать я еще не собираюсь».
— Почему ты молчишь, Виталик? — встревожилась Аня.
— Репетирую новый номер, — рассеянно улыбнулся он. — Пойдем, провожу тебя. А сам погуляю по набережной.
— Ты сегодня один хочешь?
— Почему-то один хочу, — подтвердил Виталик.



Шанс

— Вообще, смерть — живая, ты знаешь? — спросил Виталик. Он думал, что Аня догадывается. Но она запротестовала:
— Что ты! Это жизнь — смертная!
— Это-то да, — поспешно согласился он. — Я не о том... Когда смерть любит человека, она ему шанс дает! И сама оживает.
— Странно ты как-то рассуждаешь, Виталик, — Аня испуганно посмотрела на него. — Это бррр, если она полюбит.
— Я сказку прочитал, — сказал Виталик. — «Брат и его сестрица».* Брат доктором был. А сестра его — сама Смерть. Хоть он и любил свою сестру больше жизни, а не слушался. Все кровати своих пациентов разворачивал, чтоб она у изголовья не стояла.
Он схватил Аню за руку и быстро заговорил:
— Ты не бойся, Анечка, я вот уже отбоялся. Раньше за тебя все время боялся. Если бы мог, всюду бы следовал за тобой и зонтик над твоей головой держал — от сосулек, самолетов, ну и от солнца, конечно.
— И от птиц? — прыснула Аня.
Виталик улыбнулся доверчиво и заверил:
— Птицы не обидят...
— Я все время боялся за тебя, Аня, — сказал он тихо. — Ведь ты — невероятная, тебя и вообразить невозможно, если не знать.
— Виталик, ты многое навоображать можешь, — ласково сказала Аня.
— Не возражай! — воскликнул он. — Мне выпал шанс! То есть не выпал пока еще! Но почти. На меня свалилось все небо! А если ты не будешь со мной, оно снова ввалится в себя и меня всосет.
Аня слегка прикоснулась к его лбу, словно проверяя температуру, а потом погладила по голове.

_________________________________________________________________
* По мотивам сказки М. Золотаревской «Доктор Бартек и его учительница».



Колокольчик однозвучный

Обычно симфонии навевали на Виталика сладкий сон, но когда Аня предложила ему пойти на симфонический концерт в парке Золотые Ворота, он чуть не подпрыгнул от радости.
Он оттопырил свои немузыкальные уши и шапочкой их придавил: если уши жмут, — не уснешь. К тому же теперь, когда они чутко наставлены, музыка легко проникнет в его сознание. Все было напрасно. Скосив глаза, он замечал, как менялось Анино лицо. «Воспаряешь? Одна? — ревниво думал он. — И меня возьми. Я тихо, я не помешаю.» Он совсем изныл, пока она слушала своих Брамсов с Шубертами. По ее смуглым щекам пробегали бледные пятна — может, просто дрожащие листья отражались...
Когда, после концерта, они решили побродить среди темных эвкалиптов, Виталик вдруг взял, да и спросил ее:
— Хочешь знать, как я люблю тебя, Аня? Ведь правда, ты хочешь знать?
— Правда, — ответила девушка.
— Тебе просто любопытно, да? — сник Виталик.
— Чуть больше, чем просто любопытно, — улыбнулась Аня.
— Но ведь ты любишь другого, — проговорил Виталик, как будто надеясь, что сейчас она все опровергнет.
— Я люблю тебя. Просто иначе, — ответила Аня.
— Ты любишь двоих сразу?
— Хочешь, я тебя поцелую? — виновато спросила Аня.
— Нет. Раз ты спрашиваешь... — Во мне больше нет ничего, Аня. Может, и было когда-то, я не помню. А ты как замок на горе. Столько комнат с высоченными потолками. На стенах — портреты. Кумир твой — на отдельной стене. Как Джиоконда. Брамс с Шубертом рокочут, перебивая друг друга. — Он вздохнул. — Я очень быстро могу тебе наскучить...
— Рыцарь бедный, — проговорила Аня.
— Если по какой-то немыслимой причине то, что есть во мне сейчас, уйдет, я стану как сдутая резиновая игрушка и буду не в силах донести себя до помойки. Но кто-то добрый придет и выбросит меня.
— Бог что ли? — уточнила Аня
Виталик только плечами пожал...
— Мой надутый рыцарь, — проговорила Аня и взяла его за руку.
— Так ты хочешь знать — как? — настойчиво повторил Виталий.
— Ну конечно!
— Если это облечь в слова, получится монотонное пустозвонство...
— Однозвучно звенит колокольчик. Едешь в степи, зимой, замерзаешь, а колокольчик не дает уснуть, — проговорила Аня, не глядя на него.
— В этом случае надо просто тулупчик хороший и зарядку сделать перед сном, — заметил он.
— Виталик! — воскликнула Аня, словно просыпаясь. — Облекай!
— Нежно и трепетно.
Немного помолчав, Аня взглянула на него и спросила:
— Ты не стесняешься своих слез?
— Я — совершенно беззастенчивый тип...
— Я больше не хотела бы при тебе реветь, — вдруг насупилась она отчего-то и, посмотрев ему в глаза, спросила:
— А я — какая?
— На первый взгляд, — ты тонкая и хрупкая, но внутри у тебя горячее ядро, — выговорил Виталик.
— Сердце что ли? — спросила Аня.

— Как хочешь называй. Горячее ядро и тонкая оболочка — это опасно... Поэтому, если хочешь знать — мучительно... Боюсь ранить, — пробурчал он.
Аня вздохнула и чуть заметно улыбнулась.
— И еще, — вдруг осмелел Виталик, — исступленно.
— Это как бык на красную тряпку?
— То есть я всегда чувствую преграду... — поморщился Виталик.
Помолчав немного, он воскликнул:
— Восторженно! Внутри и снаружи — все в тебе красота!
— Мои сосуды подобны трубам органа! — прыснула Аня. — Морозные узоры бронхов украшают мои легкие... Кишечник свернулся, как удав, но никогда не отдыхает...
— Ты веселишь мое сердце, — улыбнулся Виталик.
— Разгоняю твою меланхолию? — уточнила Аня.
— Я весело тебя люблю... Раньше грустно было. Но эту стадию я как-то проскочил... Зато порой (он робко на нее посмотрел) — мрачно и безнадежно.
— Ну пожалуйста, Виталик, не реви как девочка...
— Что же мне тебя стесняться? Ты — родная.
— Ох! — воскликнула Аня.
— Так, может, на... роду написано? — запинаясь, проговорил Виталик.

По дороге домой он придумал стихотворение.

Ты вся ручей:
и голос твой и речи.
Прохлада утра.
Жаркий шепот дня.
В твоих глазах играет чертик вечный,
когда ты нежно смотришь на меня.
Не только щебетание июля!
Неутолимой совести закон.
И чем непоправимее люблю я,
тем больше новых у тебя имен.



Вид из окна

Выйдя из парка, они пошли по неказистой улочке и оказались в тупике, заставленном разномастными домами: одни из них норовили выбежать вперед, к краю дороги, а другие стремились задвинуться подальше, вглубь двора.
— Здесь дорожка обрывается, — сказал Виталик. — Снимем комнату на двоих.
— Ну что ты! — возразила Аня. — Надо, чтоб вид был из окна.
— Чем тебе не вид? — воскликнул Виталик, указав на огромный разлапистый кактус, весь в шишечках и колючках, росший у двери бледно-розового дома, оставляя открытым большое окно.
— Он скорее на человека похож, чем на вид, — заметила Аня. — Громоздкий, колючий. Видишь, сколько надо ему щупалец! А за веточку дернешь, сразу и отвалится.
— Во-первых, без толстых перчаток не дернешь. Во-вторых, оторванную ветку можно вставить в землю, и вырастет новый человек, — возразил Виталик.
— Совсем зеленый, но невыносимо колючий, — сказала Аня.



*   *   *

«Это кого ты имеешь в виду?» — думал Виталик обиженно по дороге домой. Чтобы утешиться, он сочинил стихотворение:

Ярких окон улыбка во весь фасад
прикрыта ветвями от посторонних.
Щит луны блестит, охраняя сад,
заслонив кошелочки гнезд вороньих.

К вам стучится клювом голодный сын.
Он сглотнул туман и ночную сырость.
Уязвленный взглядом судьбы косым,
Не сдается, дерзкий, судьбе на милость.



Дополнительное питание

Последнее время Аня смотрела на Виталика с какой-то усиленной добротой. «Наверное, и солдатам, идущим на смерть, дают дополнительное питание», — пугался своих предчувствий Виталик.
В этот вечер он долго ничего не мог придумать. Поэтому сначала просто ходил и разгонял шляпой чаек, переходивших дорогу перед тормозящими машинами. А потом купил себе приторной сладкой ваты. Она была похожа то ли на белое пламя, то ли на клочья тумана. Он стал задумчиво помахивать ею в воздухе, стараясь загасить или развеять. Прохожие начали на него с любопытством смотреть... И вдруг, ни с того ни с сего, его глаза увлажнились. Он тут же их прикрыл, чтобы быстрее рассосались непредвиденные слезы, но не получилось... Взгляд упал на угрюмую девочку-подростка. Он подумал, что, наверное, и ее, как того клерка, не баловали в детстве. Теперь у нее есть немного карманных денег, но она думает, что детей баловать нельзя, а другие родители просто поступают непедагогично. Девочка тянется к недозволенному и осуждает свои желанья. «Ах, какая сильная воля! — посочувствовал ей Виталик. — Ведь поплакать на людях все же легче, чем слезы свои проглотить». И он стал плакать, уже никого не стесняясь. Вдруг на вату села оса, он осторожно извлек ее и хотел было помыть ей липкие лапки, но она укусила его за палец. Дернувшись, Виталик стал поливать место укуса водой из бутылки. Скучающие зрители, не понявшие смысла его странных манипуляций, начали расходиться. Увидев это, Виталик воскликнул: «И ты, Муза, мне изменяешь!» Он оторвал губами кусочек белой липкой массы — теперь она показалась ему лишь сладковатой — и сел на каменную скамейку. Полы его расстегнутого пальто легли на свежие сорнячки, торчащие там и сям из щелей в камне. «Я хочу ужаться, но как тесто, занимаю слишком много места», — механически срифмовал он. «Ты просто дразнишься? — спросил он Музу. — Кстати, сколько вас?»



Муза

Виталик встрепенулся, когда Аня наконец подсела к нему. Он замерз, ожидая ее, и сел на свои ладони, чтобы их согреть.
— Смотри, поосторожнее, Воронкин, того и гляди, взлетишь! — сказала Аня.
— Не беспокойся, — сдержанно ответил Воронин. — Заземлят...
— Как ты думаешь, Аня, из меня мог бы получиться доктор? — спросил Виталик.
— Ты клоун, — ответила Аня. — Зритель приходит к тебе беспокойный, зараженный ядом. Ты высасываешь из него яд.
— Что ты — яд! — засмущался Виталий. — Я занозы вытягиваю. Клювом.
— Вытягиваешь зло, которое в них засело, — пояснила Аня.
— Поэтому, когда меня укусила оса, они так зло надо мной смеялись? — грустно спросил Воронин.
— В тот момент, — ответила Аня, — они смеялись не вместе с тобой, а над тобой. Им надо было твоего униженья, бедный Воронкин.
— Действительно, — согласился Виталик. — И теперь яд у меня в крови... К тому же царствует в душе какой-то холод тайный, — потерянно добавил он.
— Балансируй, Виталик, — сказала Аня, — Дай им упиться легким превосходством, и они уйдут от тебя излеченные. Будь смешным, но не будь смехотворным! — сказала Аня и почему-то крепко пожала Виталику руку.
«Будто бы коллеге!»! — мысленно восхитился он.*

______________________________________________________________
* Здесь использованы мысли Марины Золотаревской об искусстве шута.



Черные птицы

Назавтра, когда Аня закончила рисовать, они уселись на изображающих пни чурбаках, разбросанных там и сям вокруг пустых, нарочито корявых столиков.
— Руку? — переспросила Аня. — Вот тебе моя рука.
«Кожа совершенно шелковая!» — восхитился Виталик, но руку взял
молча.
— Хочешь погадать? — и она убрала руку.
— Собирался поцеловать. — Аня потрепала его по темным взъерошенным волосам. — Я должна с ним встретиться.
— Да? — только и сказал Виталик.
— Чем бы это ни кончилось, нам с тобой нельзя больше видеться.
— Кто сказал, что нельзя? Друзьями можно оставаться по гроб жизни! — вскричал Виталик. — В этот момент его смуглое лицо показалось Ане и впрямь клоунским. Оно побелело под загаром, как под слоем грима.
— Первый раз слышу, как ты орешь. И уши совсем бледные. Воронкин!.. Ну какой же ты друг? Ты слишком нежный друг, — Аня улыбнулась ему, как немолодая мать так и не повзрослевшему сыну.
«Откуда только взялись у нее эти морщинки у губ и возле глаз?» — забеспокоился Виталик.
— Ты слишком много бываешь на солнце и ветру, Анечка! — глухо проговорил он.
— Что, нос облупился? — уточнила она. — Обычно ты не замечаешь моих недостатков.
— Их нету, — прошептал Виталик.
— Ну-ну, — усмехнулась Аня.
— А теперь один будет.
— Какой же? — мягко спросила она.
— Недостаток меня!
Больше он не мог сказать ни слова. Ни «прощай», ни «до свиданья», ничего... На мгновенье ему вспомнился человек-куст с веревкой на шее. Виталик пошел прочь. И ходил долго: час, или два, или три. Наконец, вышел на пыльный пустырь с узловатым деревом и тремя деревянными ступеньками в центре, оставшимися от какого-то строения и торчавшими теперь как нелепый пьедестал. По ступенькам ползла веточка дикого винограда, на которой оставалось несколько листьев, недоеденных улитками. По земле прыгали черные галки. Виталик уронил чемоданчик на землю. Замок раскрылся, зазвенели монетки. «Нищий, — подумал Виталик, опускаясь на ступеньку. — Только подать некому. Да разве мне теперь что-то надо? Или кто-то». — Так он долго сидел. Иногда он зажимал рот кулаком, чтобы нечаянно не прорвался крик. Потом начинал бормотать: «Пусть без меня, пусть. Лишь бы живая... Здоровая и счастливая, — суеверно добавлял он. — Я только время от времени буду проверять. Если что  — подпитаю... Меня не допустит... А если очень будет надо? Не надо, чтоб было надо. Не надо! Шут гороховый! Ты не сможешь без нее»…
Быстро темнело. Виталик свернулся калачиком на ступеньке и закрыл глаза. В голове гудело, мешая уснуть.

Птицы свернули шеи,
в черное небо глядя.
Птицы летать не умеют.
Крыльями землю гладят.

Белая смерть, дай корма
черным усталым птицам.
Сыты землей по горло! —
дай им воды напиться.

Черную землю птицы клюют
и не поют.

Скоро он проснулся и, решив, что еще успеет к последнему поезду метро, быстро пошел через пустырь. Птицы загомонили, потом немного посторонились, давая Виталику пройти, и опять принялись клевать, не обращая на него никакого внимания.

____________
А. С. Пушкин



Ричард

Аня раньше и слова такого не слышала: аутизм. Будто кто-то аукается с тобой. Да только ответа не слышит. В доме на несколько квартир, где Аня снимала комнату без кухни, жила такая семья. С двумя мальчиками сидел отец. Мама не могла: она слишком расстраивалась. Зато она ходила на работу.
Папа постоянно был начеку: молча разъединит детей и следит, чтобы они снова не напали друг на друга. Одновременно он старался делать что-нибудь еще. Будто доказывая себе, что и у него есть нормальная жизнь, он время от времени читал газету или играл с компьютером в шахматы. Иногда он засыпал, но сразу просыпался от крика или просто оттого, что сидя на стуле спать неудобно.
Старший мальчик, Дэн, немного разговаривал и время от времени решал примеры по математике. Младший, Ричард, не мог говорить и часто бился головой о стену, поэтому ему на голову приходилось надевать шлем. Ричард был худенький, высокий, с большими нежадными голубыми глазами; от их густого и яркого цвета кожа мальчика тоже казалась голубоватой, а губы бледными. «Бедный ты мой инопланетянин!»! — думала Аня. Однажды, взяв кисточку, она обмакнула ее в краску и осторожно вложила в руку мальчика. Ричард, глядя прямо перед собой, немного поводил по бумаге. Получились кляксы, соединенные перешейками. Тогда Аня взяла вторую кисточку. Кое-что подровняв, а кое-где размазав, она нарисовала сосну, мяч, хлеб и несколько других незамысловатых и незаменимых предметов. Солнца было два: веселое и грустное. Веселое нужно было для того, чтобы раздвинуть шторы, а грустное! — чтобы задвинуть: яркий свет быстро утомлял Ричарда. Потом она нарисовала много других картинок и поставила их в коробочку в алфавитном порядке. Она показывала мальчику изображения, когда он неясно требовал чего-то или кричал от несознаваемой боли. Ричард выбирал нужную картинку и успокаивался.
Тонкой рукою принца он указывал на те рисунки, которые нравились ему больше всего. Его особенно интересовала вода. Посмотрит на картинку с бутылочкой, Аня сразу даст ему попить, покажет на изображенное мыло, — пойдут мыть руки или же резинового утенка.
Аня все время разговаривала с Ричардом, робко надеясь, что однажды он начнет ей отвечать.
Устав соприкасаться с реальностью, Ричард совершал рывок к стенке. Аня не позволяла ему удариться. Держала крепко, а говорила кротко, и вскоре мальчик начинал смутно улыбаться в ответ. Вернее, девушке хотелось думать, что эти смутные улыбки предназначались ей, но они были адресованы только небольшой части Аниного существа! — звуку ее голоса. Многим вещам Аня учила его при помощи подкупа.
Мальчик подвинет стул к столу или возьмет тарелку с полки, Аня ему несколько крекеров поднесет.
«Ну что же я делаю, Виталик! — бормотала она при этом. — Дрессирую ребенка!» Неожиданно распахивалась дверь. Аня вздрагивала. «Укротительница! — восклицал отец мальчика, входя. — Теперь Ричард обслуживает себя как человек!»
«Он и есть человек», — отвечала Аня с обидой.



Взгляд в окно

Заказчики один за другим сменяли друг друга, и она сделала много рисунков. Ну и что с того... Она чувствовала себя потерянной. Ричарду прописали какое-то лекарство, он стал очень спокойным, но больше не смотрел на ее картинки. Просто сидел на коврике и дремал. Аня дала себе слово поговорить с отцом мальчика.
Почувствовав вдруг безразличие к работе, Аня решительно встала и отправилась бесцельно бродить. Нечаянно она забрела в знакомый тупичок, беспорядочно застроенный старыми домами. За окнами вспыхивала чужая жизнь. Освещенная, она казалась теплой.
Вот и дом цвета незрелого персика. У входа, растопырив плоские колючие отростки, громоздился тот самый кактус, только из каждой шишечки теперь торчал плотный, похожий на алую лилию, цветок. Вокруг кактуса стояли горшки с розами и азалиями. Аня на мгновенье закрыла глаза, чтобы не смотреть на это причудливое великолепие одной. А когда открыла, подумала: зачем рисовать? Разве может нарисованная картина так преобразиться, оставаясь прежней? А главное, показать свое творенье некому... Ей вдруг нестерпимо захотелось увидеть сразу обоих — Виталика и бабу Зину. Мы бы с тобой ее пригласили и купили билет. Ты был бы рад, я знаю! По дорожке, ведущей к двери, вертясь всем тельцем, бежала саламандра.



*   *   *

Семья собиралось за столом. Окно было раскрыто; весенний сквознячок перебирал редкие волосы бледной хозяйки. Запахло вкусным, и Аня почувствовала, что голодна. Она представила, как разомлевшее мясо в окружении крупнозернистого риса вольготно раскинулось на салатовой лужайке… «Ароматом роз закусим!» — подумала она, даже и не вспомнив о сэндвиче, лежавшем в сумочке с утра.
Чернокожий хозяин зычно крикнул в глубину комнат: «Абби! Таша! Мэрилу!» На его зов выбежали три девочки с кудряшками. Аня отвела взгляд от окна и мысленно дорисовала картину: теперь они что-то медленно пили из синих кружек; над верхней губкой младшей девочки заблестели молочные усики. Это напоминает глянцевую рекламку... На переднем плане кактус, цветы и саламандра. Окошко — в глубине. Дымок, струящийся над тарелкой, делает лица несколько стертыми. Тогда молочных усиков не надо, они просто не видны. И себя нарисовать. Или лучше только тень на асфальте, в самом углу: издали приближается человек. Простое название: «Семейный ужин». Или «Взгляд в окно».
На ходу вытирая рот салфеткой, одна из сестер выбежала на улицу. Она постучала в соседний, еще довольно крепкий дом, и оттуда, подпрыгивая, пританцовывая и гремя бусами, выбежала смуглая девочка лет девяти в платьице с гавайскими цветами. Пройдя по пыльной щебенке, покрывшей убитый газон, они подошли к следующему дому и вызвали двух белых девочек-близнецов с прыщиками на лицах. Все вместе они постучались в измученный хроническим ремонтом дом. Почему-то на их стук никто не отозвался.
Вдруг Аня почувствовала сильный толчок. В воздухе, словно флажки на демонстрации, замелькали крепкие девичьи руки. Опережая друг друга, они опускались на Анину спину. Неловкие детские удары чередовались с сильными, умелыми. Аня удивилась, что не чувствует ни злобы, ни обиды — только боль. Чужая... глазела...
Когда удар пришелся по голове, она еще успела нащупать телефон в кармане и подумать: «Не попрощалась!» В ту же секунду все вокруг стало черно-белым и пропало.



*   *   *

Она очнулась от громкого крика: два голоса, мужской и женский, сливались. И сразу послышался быстрый топот: дети бросились врассыпную.
Вдруг словно кто-то слегка коснулся ее руки губами. «Виталик, — прошептала она. — Я знала, что ты придешь». Слезы, скатываясь по щекам, капали в траву. Он молчал, только сопел сильно. «Простыл?» — спросила Аня, и с трудом открыла глаза. Большая черная собака не сводила с нее преданного взгляда. На земле валялись остатки хлеба и кусочек огурца. Аня вспомнила, что у нее был сэндвич с ветчиной. Вдруг собака быстро лизнула ее в щеку... «Поела хлеба с солью?» — спросила Аня, пробуя встать. Наконец ей это удалось. «Ну пойдем, Воронушка! Вон как ты насорила! Крошки не будешь подбирать? Оставим птицам, ладно?». Собака так и шла за ней всю дорогу. «А если тебя хватятся?» — спросила Аня у порога, впуская ее. В ответ собака грустно посмотрела на нее светло-ореховыми глазами.



Совпадение

Утром раздался стук в дверь. «Это за тобой», — понуро сказала она собаке. Вдвоем они настороженно смотрели, как блестящий черный ботинок, нечаянно подбросив край лилового балахона, осторожно просунулся в дверь. Потом появилась рука с холщовым мешочком; в нем что-то задребезжало и забулькало. Неожиданно в воздухе возник бледно-сиреневый фиолетовый конус, в котором среди робко теснящихся листьев папоротника гордо торчала чайная роза, готовая вот-вот распуститься. «Что за чу... — пробормотала Аня. — Что за чудо!» Из-за конуса показалось чуть запрокинутое, носатое, немного скуластое лицо с ямочкой на подбородке. Виталик вручил Ане розу и пробормотал:

Взгляд! — в зеркало, а розу— в банку.
Уже иду я.
Как на нечаянную ранку,
на счастье дуя...

Затем он достал из мешочка эмалированный судок и громко, но с запинкой, сказал: «Бульон! С красным перцем и куриной стружкой! Чтоб согреться и насытиться сразу! Ты поешь!» — Аня помотала головой. И тут, за каштановой прядью, Виталик, наконец, увидел большой синяк. Ослабев, Воронин опустился на ручку кресла. Он в страхе посмотрел на собаку, но она ничего разъяснить ему не смогла.
«Понял, — наконец пошевелил губами Виталик. — Блондин» — И громко выкрикнул: «Адрес!». Аня даже вздрогнула. Таких резких интонаций она не могла заподозрить в Воронкине.
— Виталик, — испуганно заговорила она. — Я шла, гуляла, засмотрелась в окошко и упала.
— Анечка, — еле выдохнул Виталик и пересел на пол. — Здесь места больше, — пояснил он. — Его землистые щеки чуть порозовели.

Потом они заговорили одновременно. Задали друг другу сразу несколько вопросов, и сразу, по ошибке, каждый на свой же вопрос принялся отвечать.
Вдруг Аня замолчала и, взглядывая на похудевшего Виталика, сказала, протягивая ему судок: «Ты сам поешь! Пожалуйста!». Виталик отказался есть. Аня, вздохнув, поставила судок в холодильник, а розу в банку из-под маринованных огурцов.
— Хозяйственная, — заметил Виталик.
Она улыбнулась. Тогда он приблизился и поцеловал ее улыбку. Анины губы на вкус напоминали немного подсохшие мандариновые дольки.