Напишут «снег» — и выпадет, как снег:
то пухом, то крупой, то сединою.
Насквозь пройдешь холодное, земное:
за слоем слой, — чем дальше, тем ясней.

Напишут «снег» — и ляжет у дверей
хрустящим утром странная свобода:
нездешний свет, страна и время года,
еще никем не прожитое в ней.

Напишут «снег», а далее — пробел:
не пустота, но таинство. Так просто
ложится их прогноз на этот космос.
Напишут «снег» — и выпадет тебе…

...deja по ниточке возврата,
по тонкой девочке греха,
накроет ночью мешковатой,
в рукав вселенский запихав,
пока височным молоточком,
обратным сжатием спирали,
не станешь к черту черной точкой,
дырой в космической морали,
пока не сможешь испариться,
исчезнуть в поле тяготенья,
цепочку с крестиком нательным
оставив в качестве границы...

Апрельский — имперский — заряженный воздух
подводит к окну, обнимает за плечи.
Ничто не прошло и не сделалось поздно,
пространство растет в голове человечьей.

Растет человек, расширяется время, —
на третьей секунде Великого Взрыва
вселенная знала об этих деревьях.
И в памяти нет никакого разрыва.

Ведь не было, нет и не будет отныне
другого окна. И орбита планеты —
как честное слово пророка в пустыне.
Бумага летит в пустоте кабинета,
рука держит чашу кофейного света...
Когда мир изменится, — кофе остынет.

не сомневайся не с тобой случится маленькое завтра
дешевый фильм спокойной ночи преклонный сон от пирамид
от равнобедренных трапеций до неба умные ступени
еще шажок еще полгода четыре четверти пути
победу празднует свобода под новый свет и конфетти
блестит на кончиках растений еще в тебе так много тени
так много тем для извлеченья корней накопленных обид
что вся материя горит и обрывается внезапно.

не говори, не говори,
не называй по именам,
пусть цифровые пузыри
пускает новая страна, —
мы в стороне, мы в стороне,
на безымянной высоте
печем картошку на огне,
лежим за этих и за тех.
нам хорошо, нам хорошо —
на все четыре стороны
летит небесный порошок,
и мы летим, погребены
в огромном воздухе окрест,
на расстоянии руки
мы ближе к перемене мест,
чем те живые дураки
в автомобилях, поездах —
наивной скорости запас, —
и придорожная вода
рябит, не отражая нас.

Вот так и происходят города:
спускается с небес и входит в камень
твердь, созданная раз и навсегда,
но воспроизводимая руками.

И мы живем в непознанных домах,
заходим в гости, пробуем остаться.
Сырое утро. Первородный страх.
Спокойное тепло электростанций.

Вид из окна — как в самый первый раз:
двор, детский сад, две яблони и верба.
И Бог сидит, как бомж, — не открывая глаз,
но улыбаясь нам, прочитанным мгновенно.

Часы идут. Идут на юг.
Темно и холодно вокруг.
Когда они пойдут на север,
свет станет мягок и рассеян.

И та, которая не здесь,
но непременно рядом есть,
найдет окно, откроет зонтик
и заскользит над горизонтом

звездой не падающей, но
летящей к тем, кому темно.
Туда, где нет ни капли света,
где мир завернут, как конфета,
в бумагу, пластик и фольгу.
Ешь сам, я больше не могу.