Книжно-Газетный Киоск


Перекличка поэтов


Анна ГАЛЬБЕРШТАДТ

В ВОСКРЕСНЫХ ВЫХОДНЫХ КОСТЮМАХ
 
СВАДЬБА В ЧЕЛСИ

Челси,
Знойный августовский полдень
Прохожу мимо здания цвета свернувшейся крови
Высокая акация с угловатыми ветвями
Заслоняет вид.
Католическая школа Святого Ксавьера
Церковь Святого Франциска Ксавьера
Внезапное дуновение знойных духов
Опережает цвета
Желтый ярко-розовый фиолетовый
Платья подруг невесты,
Длинная брюнетка в мини
Спускается согнув колени колесом
С лестницы на каблучищах.
Католическая свадьба
Коренастые мужики
Похожие на ирландцев полицейских
В воскресных выходных костюмах
Жены блондинки в шалях из пашмины
На плечах округлых,
Идут по направлению к банкетному залу
Улыбаясь
В ожидании первой Блади Мэри
Или коктейля Хайбол.
Я выросла в католическом городе
Где разные миры пересекались
Никогда гладко
Единственная брюнетка в море
Льняных блондинок,
Еврейский ребенок
Родившийся
Не более пяти лет после
Резни кровавой.
Как могу я просто
Наслаждаться ленивым знойным полднем,
Глазеть на свадебную процессию не вспоминая?
В моем мире ты мог быть только одним из —
Литовцем, евреем, москалем, поляком.
Когда мне было лет пять
Мы с Альфредкой, моим дружком литовским
Само собой, оба считали себя русскими.
Наверное, в этом был какой-то смысл
В Вильнюсе, в конце пятидесятых.

Школа была миром где говорили на литовском.
Тонкий слой советского
Прикрывал смесь ненависти к власти,
Национализма, немецкой казарменной дисциплины,
Католической строгости,
Минимума сострадания.
Господи, благослови Нью-Йорк за безразличие,
Прохожих которым по фигу
За возможность быть здесь кем угодно.
Тут не нужно пытаться залатывать пропасти
Пытаться сшивать разные миры друг с другом
Прятаться в крепости из книжек и фантазии.



В ВИЛЬНЮСЕ ЛЕТОМ ОЧЕНЬ ПРИЯТНО

…Там прохладно
Кафе и пивные в монастырских двориках
Где пьют Швитурис
Заедая моченым горохом
С беконом в количестве способном
Отштукатурить сосуды у Шварценеггера.
Никакой позолоты
Такие романтические руины
Где со стен ободраны верхние слои
И под ними вывеска, к примеру, керосинной лавки
На польском или идиш.
На улице Страшуно время движется в обратную сторону
Как на идиш буквы
Которые читаются справа налево,
Наоборот.
Когда я прохожу мимо двора где живет американский поэт Керри
Мне видится лестница у которой на меня напала
Злая собака когда мне было года четыре.
Она вероятно помнила,
Мне это рассказывала Рахиль Кастанян,
Директриса Зеленого дома-музея,
Как во время войны
Когда ей было лет тринадцать
Во время облав
Немцы евреев запирали в этих
Трубообразных дворах
И солдаты с овчарками стояли у входа.
Во дворе по-прежнему
Горшки с душистым горошком и геранью
В окнах
На подоконнике кошка ленивая
В черных пятнах на солнышке дремлет
Правда, что изменилось
Так это иномарки
Запаркованные на брусчатке
Простыни на веревке сушатся
Перед покосившимся сараем
На деревянных ступеньках сидит
С сигаретой слегка
Принявшая на грудь дама
И говорит мне
Вы кого тут ищете
Никого ведь нет дома
Правда
Ничего ведь тут не изменилось
За последние лет сто двадцать.



ОДА НЬЮ-ЙОРКУ

Этот город
Куда не приехала я ребенком
Но единственный ставший мне домом
Июльская жара превращающая мозг в студень
Город мой нестерильный, несуразный и непоказушный
Воскресные мешки с мусором на тротуарах
Ждущие утренней уборки
Местные жители в небрежно натянутых
Мятых майках и шортах с дырками
Красотки с ненамазанными в уикенд лицами
Прогуливающие своих терьеров и пуделей
Толстый бородач в клетчатой рубашке
Похожий на раннего амиша-переселенца
На скутере.
Твои обитатели
Это смесь рас, полов и транс-национальностей
Молчаливые англо-саксы
Жестикулирующие латинос
Громко галдящие славяне.
Безумный трафик
Водители лениво матерятся
Но все же, не ездят по обочинам и тротуарам, как в Москве.
Нью-йорк, тебя как человеческий зародыш
Окружают соленые океанские воды
Не сверкающие на июльском солнце лазурью
Как Средиземное море.
Баржа из Баттери Парка медленно переползает
В Стейтен Айленд
Туристы полные пива щелкают тетеньку с факелом
Обещавшую приютить
Всех голодных и усталых
И тех, кто жаждет дышать свободно.
Эллис Айленд, где туберкулезные
Евреи, ирландцы и поляки
Изнывали в ожидании виз на сушу
От бездушных бюрократов.
Элегантные с белыми крыльями-парусами яхты
Проплывают под конструктивистскими мостами.
Вечером мой любимый Крайслер Билдинг
Превратится в бриллиантовую брошку
В стиле арт-деко
На Вашингтон Сквер пианист
Будет играть Бетховена
На выкаченном в парк рояле
Пары на скамейках под старыми
Деревьями будут слушать
За руки держась.



ВИЛЬНЮС

…Город юности моей
туманный аквариум
где сквозь воду просвечивают
готика и барокко
медленно колышутся листья
на мощенных булыжником
кривых переулках
кружевная ювелирка готических игл
Святой Анны
которая так нравилась Наполеону.
Старый песочный замок на холме
над рекою
обрывки разговоров на идиш на улицах
смесь мягких польских и литовских гласных
сине-зеленые клеенки с нарисованными русалками
и голубями несущими в клювах
письма павшим солдатам
на старом рынке.
Город сорока церквей, ста синагог
и иезуитских двориков
чердак старого дома
где я выросла
там ветер раздувает простыни
сохнущие на веревках и замшевую пыль
со следами кошачьих лапок.
Вокруг Зеленые озера
полные утонувших школьников и раков.
Исчезнувшие люди, умолкнувшие голоса,
запахи жаркого и наполеонов тети Иды
звуки застольной «Ло мир иден, ин эйнем ин эйнем...»
Мама танцующая под звуки «Бесса ме муччо».
Итальянский город
построенный на севере по ошибке
ларчик, где ностальгия хранится,
смытый волной.



ТАК БЫВАЕТ ТОЛЬКО ВПЕРВЫЕ

Так бывает только впервые
В семнадцать
Ты влюбляешься как полная дура
Раскрываешь сердце нараспашку
Бесстрашно.
У тебя от волнения текут слезы
В телефонной будке
Когда ты говоришь с ним по телефону
Или вспоминаешь
Как вы болтали и целовались
У родительских друзей на
Московской кухне,
Когда ты слушаешь на ленте
Запись любимой музыки присланную
Им тебе по почте.
И его голос с легким заиканием
Заставляет тебя искать его
В другом мужчине
На годы позже.
В этот раз ты точно знаешь
Ничего хорошего не будет
У тебя есть муж уже
И он неверен
И замуж выходить за него
Было блажью
Ты говоришь ему
Пошла к соседу
Парню который говорит
С той же паузой едва заметной между словами.
Смазливый сын совкового дипломата
Не слишком умный
Любящий выпить
Собиратель фирменных плакатов
Из ни к чему негодной золотой молодежи.
У него на животе шрам от того раза
Когда он чего-то там наглотался.
Увы и ах,
Должна признаться, что, несмотря
На бессмысленность происходящего,
Я тебя любить не переставала
Все те московские годы.
Просто жизнь продолжалась
И я жила
Как партизанка Космодемьянская
Молча и
Стиснув зубы.



Рим, Ноябрь 1979 года

Нас посадили в автобусы в Вене ночью
за несколько часов до рассвета
и всю дорогу мы глядели на эти загадочные
покрытые дымкой пейзажи
как будто взятые с задников картин Кватроченто.
Туман рассеивался постепенно
пока свет не залил все это — холмы и кривые пинии
вдоль дороги.
Я никогда не подозревала
что пейзажи эти были настоящие
а не плоды воображения художников.

Гостиница на Via Flaminia,
в пригороде Рима
звалась Пансион Фламинго
вокруг деревья голые стояли
плоды хурмы оранжевые
висели как фонари на ветках.

Утром иммигранты собрались на завтрак
кофе с пустыми внутри
белыми итальянскими булками
к которым подавали масло и джем.
За нашим столиком иммигрант из Одессы вытащил из
портфеля копченую колбасу
и розовую ветчину.

Во время нашей поездки в ХИАС
пока в автобусе
представители итальянского рабочего класса
коллективно лапали русских баб
мы проехали мимо руин Коллизея
где сотни бездомных котов и кошек
уютно грелись на солнышке.

Позже в этот же день мы шли по Виа дель Корсо
до Пьяцца ди Треви
дома были окрашены в оттенки роскошной кожи
некоторые потемневшие и с облупившейся краской
как старые, руками сшитые из лайки,
перчатки.

В каждой лавке крутили пластинку Пинк Флойда
Тне Wall
сквозь открытые двери звуки плыли
и выстукивали ритм на стенах.
Итальянцы в пиджаках кашемировых
в шарфах, перекинутых через одно плечо,
гуляли с дамами в шубках и
меховых манто, одетых для понта
несмотря на бархатную погоду.

В груди моей какой-то диковинный цветок
похоже, раскрывался потихоньку,
и каждый лепесток
был как бы долей легкого
которое воздухом свободным
наполнялось и расправлялось ежеминутно.



Вена

Саше

Все казалось необыкновенным
на борту самолета Аэрофлота
в нашу первую поездку за границу —
бутербродики с икрой, шампанское
блестящие ножи и вилочки металлические
как бы детского размера,
невероятно приветливые стюардессы
которые обращались к нам
Herren und Damen, то бишь господа и дамы.
Венский аэропорт напугал моего сынишку
не на шутку
девятилетний, он спросил меня робко
Мама, а Австрия не капиталистическая страна случайно?
Он просидел на чемодане тихонько как
испуганный заяц
поглядывая искоса на охранников с автоматами Узи
во время нашей торжественной встречи
где во главе встречающих небритый израильтянин
в кожанке комиссарской нас приветствовал.
Отельчик на окраине назывался Gruner что-то
то ли ворота, то ли лес,
и мокрое шоссе с стеной из валунов огромных
напомнило мне города балтийские моего детства —
зеленые, серые, дождливые. . .
Наше такси был черный Мерседес
он произвел на сынишку впечатление
в письме своему дедушке приемному Мих Миху
описал поездку и преимущества
сверкающего автомобиля перед
старым драндулетом Мишиным.
Я помню старую картину масленую
над гигантской продавленной кроватью
которую мы делили с сыном
в соседней комнате того же номера
поселилась другая пара — Рая
с двадцатилетней дочерью Юлькой.
Иммигрантские дети играли в прятки
в пыльных коридорах
в то время как проститутки
поднимались с клиентами
из ООН — третьего мира — на пятый этаж.
Наш первый поход в продовольственную лавку
с валютой которой не хватило бы
даже на чашку кофе со штруделем
в приличном кафе
оказался незабываемым.
Мы застыли при виде этих сакральных объектов:
изумительных фруктов в бумажных обертках
уорхолских банок томатного супа, фаллических бананов
без пятнышка или царапинки,
ломтиков вестфальской ветчины царской
как крестьянские дети подглядывающие из-за полуоткрытой двери
на елку и стол праздничный в доме барском.



Прощание

В. Ч.

Сквозь времени туман
еле просвечивают виды детства
сосновые леса и пляжик на реке
под Вильнюсом
где я впервые училась плавать.
Тоскливые вокзальные гудки
родителей фигурки отдаляющиеся
на платформе ночного поезда
В Москву.
Я еле различаю нас с тобой
силуэты пары молодой
оба в черных свитерах с воротом
под горло
в спальном вагоне.
Пьют чай из стаканов тонких
в медных подстаканниках с гербами
держатся за руки
еще не зная имени младенца
пока свернувшегося в утробе почти невинной
матери-студентки.
Дым десятилетий глаза мне застилает
еле видны сугробы
обои вышедшие из моды на стенах
московской квартиры нашей
кот Гришка греется на ковре
В круге света
Падающего из торшера.
Ты потом вернулся туда один
когда я сворачивала в подземный переход
Шереметьево
который разделит нас с тобой
и сына моего с отцом разлучит.
А я тебя запомню навсегда
случайно выйдя не туда, где для советских граждан
а на балкон для иностранцев
рыдающим
сжимающим в руках с костяшками
побелевшими от напряжения
синюю вязаную шапку лыжную.



Транзит

Нью Джерси Транзит
автобус Нью-Йорк-Монтвейл
проезжает мимо зеленой стены из деревьев
летящих навстречу,
мимо кладбища,
мимо странного растения с желтой каемкой
по краю листьев
у железнодорожной станции.
Муж сидящий рядом говорит мне
жизнь пролетела
за несколько мгновений.
Прошла мимо, ушла куда-то, в каком направлении?
Куда девается время
спросил Эйнштейн,
деревья у школы в Хантигнтоне
выглядят древними
не менее старыми
чем Нью-Йорк
которому на несколько лет больше чем
Санкт-Петербургу,
во что русским
почти невозможно поверить.
Я думала что юбилей
в честь семидесятипятилетия хозяйки
будет тоскливым.
Двадцать два русских и один
почетный член-туземец
ирландец, бойфренд Галины Фрэнк.
А он ничего не имел против
чтоб его оставили в покое, не считая
нескольких вежливых попыток гостей
обращаться
к нему на английском.
Раз в год он может себе позволить
выпить как следует
и Галина не бьет его ногой по лодыжке.
Женщина с огромными дынями
в низко вырезанной блузке
читала стихи хорошо поставленным голосом
актрисы обученной в школе Станиславского.
Гости пели советские песни и что-то на идиш
и режиссер-документалист когда-то получивший
приз в Каннах
показал нам коллаж из фотографий.
На одной из них, на экране телевизора,
я узнала себя с мужем,
недавно поженившихся, моложе и лучше, кажется,
улыбающихся, глядящих с надеждой
в новое тысячелетие
еще из-за той стороны порога.



Анна Гальберштадт — поэт. Переводчица с английского языка, автор многих публикаций. Живет и работает в США.