Михаил Вяткин. После абсурда. Ред.-сост. Владимир Климов. Вст. статья Сергея Бирюкова. — М.: Библиотека журнала “Дети Ра”, 2008.

Свершилось!
Русский литературный абсурд наконец-то изжил сам себя и перешел в качественно новую стадию: постабсурда. Об этом недвусмысленно заявил в авторском предисловии к своей первой книге стихов «После абсурда» поэт Михаил Вяткин: «... я решил бесповоротно попрощаться с традиционным подходом к стихосложению и одновременно попытался осознать, что представляет собой литература абсурда. Возможно ли здесь и сейчас ее новое развитие? Чтобы как-то называть такие поиски, использовал термин «постабсурд».
Несмотря на то, что «личных» сборников у этого оригинального словотворца раньше не выходило, новичком в литературе его никак нельзя назвать. Михаил Вяткин выступал как куратор и организатор поэтических вечеров и выставок, экспериментировал по части визуальной поэзии, публиковался в журналах «Дети Ра», «Журнал ПОэтов», альманахах «Перелом ангела», «То самое электричество» — и заработал себе звучное имя. А также три псевдонима: Хамиил Тявкин, Человек Пространства и Мишон Дома. Но дебютный сборник постабсурдист подписал своим «паспортным» именем.
Книгу «После абсурда» читателям представляют солидные и известные единомышленники Михаила Вяткина: поэты, теоретики литературного авангарда, разработчики визуальной поэзии, литературоведы. Елена Кацюба: «Михаил Вяткин — дрессировщик букв… Впрочем, буквы не очень-то его боятся, и еще неизвестно, кто кем командует». Сергей Бирюков: «Михаил Вяткин не боится обращаться к давним пластам народной поэзии, в которых абсурд содержится, можно сказать, в прирученном виде… прирученный абсурд в смягченном виде представляет сложные взаимодействия внутри механизма мира». Георгий Геннис: «Михаил Вяткин называет себя постабсурдистом. Но абсурд, бессмыслица в его стихах — это сгущенный, спрессованный до предела смысл». Кстати, эти цитаты, вынесенные на четвертую страницу обложки книги, смотрятся вполне абсурдно — красные на цветной фотографии Михаила Вяткина, их довольно сложно читать. Но отзывы собратьев по цеху носят характер вспомогательный. Главное содержится меж обложками. Авторский текст отлично читается — или смотрится, так как добрая половина стихотворений Михаила Вяткина дана в лучших обычаях визуальной поэзии. Стихотворение:

не напечатано, а прорисовано — и таких «текстовых композиций» (их автор — Николай Вяткин) в сборнике предостаточно.
Впрочем, даже в текстах, что поданы традиционно — построчно, в столбец — визуальная составляющая подчеркнута столь сильно, что ее нельзя не заметить:

Михаил Вяткин насыщает информацией каждую выделенную в тексте букву, каждое стоящее в неожиданном месте на листе слово, каждое изменение размера кегля. В результате при чтении улавливаешь, прежде всего, эти авторские «знаки». Начинаешь угадывать их смысл, закономерно приходя к бесконечному множеству правильных толкований — в том числе и к такому, что смысла изначально не предполагалось. И лишь в последнюю очередь понимаешь, что большую их часть автор (осознанно?) сделал исключительно визуальными, то есть не воспринимаемыми на слух. А как автор еще может передать свою собственную интонацию через книгу?.. Особенно автор, отвергший такие «старомодные» приемы интонирования, как рифмовка, образность, актуальное членение предложения, инверсия?.. Остается, вероятно, один лишь способ — артикуляция на бумаге…
Хотя у меня вид текстовых композиций Михаила Вяткина рождает ассоциации другие — не фонетические и не семантические, а механистические. Что-то в этих страницах есть от мгновенного лабораторного снимка броуновского движения под сильнейшим микроскопом… И сразу вспоминается, что Михаил Вяткин — «технарь» по образованию и закончил станкоинструментальный институт. Вообще, я давно уже боюсь, что поэзия буквально на глазах рассыплется — на те атомы, что являют собой слог, буква, шрифт. И понадобится микрометр, чтобы усваивать такую поэзию…
Иначе говоря, когда начинают ломать слова (если принять их за устоявшиеся формы), то целостная форма становится все менее осязаемой. Филолого-графические эксперименты со словом — это увлекательно, однако… не придем ли мы по ним в сторону Хаоса? И каким будет этот Хаос? Животворящим, как в начале начал? Или мертвым и бездушным, как в конце технократической цивилизации?.. Недаром же Елена Кацюба обмолвилась: еще неизвестно, кто кем командует — художник рассыпанными буквами, или наоборот?
Вот каким «сгущенным» смыслом дохнула на меня книга Михаила Вяткина «После абсурда».

Виталий Владимиров. 12 АПОСТОЛОВ. – М.: Вест-Консалтинг, 2009.

В аннотации к роману-фэнтези «12 АПОСТОЛОВ» Виталия Владимирова, автора двадцати двух изданных книг в самых разных жанрах — среди них сборники поэзии, сборники новелл, роман-эпопея, эротический триллер, мемуары — и сценария художественного телесериала «Супермаркет» — говорится: «Второе пришествие Христа» — событие, которого миллиарды людей ждут с надеждой. «12 АПОСТОЛОВ» — книга… о том, кого бы избрал Христос в число своих учеников, случись его явление в наше… время. И как бы отнесся к явлению Христа каждый, кто зовет себя человеком».
Итак, неутомимая фэнтези «добралась» и до библейско-евангельских сюжетов. В романе Виталия Владимирова действие происходит в некоем мега-отеле, называемом «12 апостолов». Главного менеджера отеля зовут Кристиан. Его портрет, данный автором в словах, напоминает описание изображения с Туринской плащаницы. Его приключения напоминают… сами понимаете, какой архетип: почитание толпы сменяется провокацией, предательством, отречением и казнью (посредством медикаментозного усыпления приговоренного на стоящей вертикально доске с поперечиной). Последним артефактом, доказывающим земное существование Кристиана, остается деревянная чаша, превращающая все, налитое в нее, в «живую воду». Все это действо — от проповеди до появления Грааля — занимает ровно семь дней. К счастью, в отеле проживает очень много детей, которые в своей непосредственности понимают истинность Кристиана — и становятся его адептами:
«…они стали, не сговариваясь, в круг,  и всем двенадцати одновременно было видение.
Словно поднялись они в свободном полете, подобно Кристиану, над Землей и увидели, что Земля — сад, сотворенный и подаренный человечеству Всевышним.
И что сад, в котором они живут, запущен и может погибнуть не от зверства бездушных стихий, но от рук наделенных разумом…
Кто спасется, тот спасет не только себя, и никто другой, кроме себя самого, не может спасти (? — Е. С.) — каждый сам к своему идет итогу.
И есть высокое предназначение у избранных — помочь заблудшим, в этом их великая миссия.
…Они знали, что едины, что отныне они — новая, шестая раса на Земле, что миллионы пополнят их ряды, что их вера примет под сень шатра и католицизм, и православие, и ислам, и буддизм…»
Кончается книга молитвой двенадцати детей-апостолов единому Господу о вразумлении человечества и прощении его, избавлении от беды (какой-то конкретно или всякой — не пойму). Трогательно кончается, возвышенно… Однако ощущение недопонимания не покидает и после того, как книга закрыта. Очень многое в романе Виталия Владимирова, продиктованном, без сомнения, лучшими человеческими чувствами, остается не проясненным. А кое-какие «допущения» вызывают вежливое удивление. Например, почему отель, где дислоцировано действие книги и, стало быть, зарождение новой истинной религии, называется «Двенадцать апостолов» задолго до того, как в нем формируется новая команда (говоря современным языком) Учеников? В знак Божественного предвосхищения дальнейших событий? Но почему эти дальнейшие события так скрупулезно совпадают с уже известными христианскими легендами о Сотворении мира и Спасении мира — когда речь заходит, в общем-то, об экуменизме? Как еще трактовать посыл: «их вера примет под сень шатра и католицизм, и православие, и ислам, и буддизм…»?
Доподлинные ответы, вероятно, ведомы лишь автору. Но что делать читателю?
Мне представились две возможности понимания смысла романа «12 АПОСТОЛОВ».

Всякое сложное время тяготеет к простым решениям затруднительных вопросов бытия, в том числе — особенно! — морально-нравственных коллизий. Ибо, несмотря на победительный материализм и прагматизм нашей эпохи во всех странах, от решения морально-нравственных вопросов зависит будущее человечества. Роман «12 АПОСТОЛОВ» предлагает одно из таких простых решений. Можно даже сказать — упрощенное, схематизированное до предела, сведенное к повторению широко известных и ставших привычными до того, что как будто и не нужны уже, христианских постулатов. Вытекающее из признанных, канонизированных Евангелий. Или я ошибаюсь? Или следует считать аллюзией к запретному «Евангелию от Иуды» (казначея Христова братства) помещение сюжета в обстановку одной из самых прибыльных индустрий современности — роскошного гостиничного комплекса?.. Нет, наверное — слишком сложно…
При таком подходе получается, что Виталий Владимиров пересказал все четыре Евангелия в одной книге, стремясь осовременить их и сделать таким образом более понятными, доступными и привлекательными для молодежи. Заодно решив и проблему туманного церковнославянского языка, на котором традиционно пишутся богослужебные книги и требы в Православии, — но бегло читать, а тем паче воспринимать его на слух умеют разве что выпускники семинарий. Но вообще-то существуют переводы Евангелий на современный язык, близкий к разговорному. При том необыкновенно поэтичный, завораживающий — эту поэтичность в остросюжетном романе, конечно, воспроизвести не удалось…
Итак, первая версия: роман «12 АПОСТОЛОВ» является популяризаторским пересказом Евангелия. Тогда его художественная ценность стремительно затмевается нравственным содержанием и, так сказать, воспитательным посылом. Но, прошу прощения, кто благословил автора на перетолкование Евангелия? Вопрос явно не к рядовому читателю…

Виталий Владимиров предлагает новому поколению новую идеологию, прельстительную отсутствием религиозных различий в едином нравственном Законе, царящем в земном саду. Используя традиционные, ставшие неотъемлемой частью мировой культуры ходы он написал роман о зарождении этой сверхрелигии. Такой глобальной религии есть название — экуменизм. Нечто подобное предлагают также бахаи. Чем чревато «светское», художественное распространение экуменистических убеждений, также не под силу ответить среднестатистическому читателю. Это, скорее, к отцу Андрею Кураеву, автору книги «Размышления об экуменизме».
Самое интересное — что и при втором угле зрения художественно-литературная ценность романа «12 АПОСТОЛОВ» уходит на дальний план, так как на первом плане — все равно идеологическая агитация. Пусть не агитация, но — концепция.

Задача герменевтики, понимаемой как искусство толкования текстов, двойная: исследование языка как элемента определенной языковой системы («объективное», или «грамматическое» истолкование) и как обнаружения стоящей за ним уникальной субъективности («техническое», или «психологическое» истолкование). Грамматическое истолкование анализирует текст как часть определенной лексической системы, психологическое — как индивидуальный стиль автора. Но что делать, если роман Виталия Владимирова «12 АПОСТОЛОВ» построен «на стыках» двух лексических систем — бытовой, повествовательной — и молитвенно-богословской? Приключения Кристиана и его молодых друзей переданы без изысков, какую страницу ни открой: «Дрессировщик пошептался о чем-то с Раджем, посадил ребят в круг на манеже, поставил в центр плетеную круглую корзину и вручил Раджу пузатую дудочку. Снял крышку с корзины и отошел в сторону». «Ближе к ночи конферансье объявил выход примадонны шоу, певицы и танцовщицы Лолиты». Но зато беседы Кристиана с детьми стремятся к прототипам миссионерских проповедей: «Получается так, что, о чем бы вы ни говорили, пытаясь открыть для себя истину, заканчиваете всегда войною? — спросил Кристиан. Глаза его были полны глубокой печалью». А молитвы, которыми, чем ближе к финалу, тем гуще пересыпан текст, — и есть молитвы со всей подобающей лексикой и фразеологией: «Вознесем же молитву Всевышнему, чтобы благословил он нас на свершение подвига нам предназначенного…»
Даже поверхностное грамматическое исследование «12 АПОСТОЛОВ», по-моему, свидетельствуют о том, что психологическое истолкование (выделение индивидуального стиля автора) этого романа практически невозможно — не считать же уникальным стилем стереотипно притянутые к описываемым ситуациям «глаза, полные глубокой печалью»? Психологическое истолкование могло бы стать интересным действом, имей мы право и возможность «вторгнуться» на подкорку автора, понять, что подвигло его на этот шаг — написание Евангелия для «поколения пепси». Ибо смысл данного романа, как мы уже выяснили, не художественный, а идеологический. Однако всякая экстраполяция на личность автора с одной стороны непрофессиональна — так как выходит за рамки литературного анализа — с другой безнравственна, так как посягает на свободу мысли.
Итак, герменевтический круг замыкается в следующей точке: как роман «12 АПОСТОЛОВ» может повлиять на свободу мысли его потенциальных читателей (и рецензентов — как первых по времени читателей)?
Честно сказать, лично меня удручает мысль о художественной книге, которая должна чему-то «учить» и что-то пропагандировать. Конечно, духовные и политические лидеры наций периодически пишут книги назидательного характера — для формирования в «массах» должного образа мышления, — но каков процент читателей, находящих искреннее удовольствие в их прочтении? И какие чувства порождают оное удовольствие, помимо чисто эстетической радости от встречи с хорошей книгой?..
Как следует из биобиблиографии Виталия Владимирова, он обладает опытом творения в различных литературных жанрах — но жанр «поучения» вряд ли стоит считать чисто литературным. Как и замысел и цель создания таких книг. Как и меру успеха автора после издания книги…
Иными словами, как рецензент я бы предпочла работать с литературными произведениями, все подтексты которых лежат в сфере удачного/неудачного воплощения, а не с теми, где просматриваются цель и средства ее достижения.