ПЕРМЬ НА КАРТЕ ГЕНЕРАЛЬНОЙ. Поэзия
Дети Ра АСЛАНЬЯН
БЕЗ КОНВОЯ
Солдат
Я — сын ссыльного пацана,
Стал солдатом Империи.
Крал патроны, не пил вина,
Посылал капитана на,
Воздавая кэпу по вере.
Я порвал на сорок дорог
Сапоги — и стою на том.
Сделал все, что смог и не смог,
Шел один и всем поперек
С автоматом и штык-ножом.
Я видал Урал и Байкал,
Уходил в запой и в бега,
На постах Толстого читал
и вставлял золотой металл
Вместо выбитого клыка.
Я лежал с большой головой
В боксе смертников, как в гробу.
Торговал бессмертной душой,
"Беломор" курил с анашой
И срывал с бутылок резьбу.
Я живу в жестокой стране
Без успеха и без пристанища.
И молюсь, отвернувшись к стене,
Чтоб узнать, что достанется мне,
Что, даст Бог, не достанется.
Стал солдатом Империи.
Крал патроны, не пил вина,
Посылал капитана на,
Воздавая кэпу по вере.
Я порвал на сорок дорог
Сапоги — и стою на том.
Сделал все, что смог и не смог,
Шел один и всем поперек
С автоматом и штык-ножом.
Я видал Урал и Байкал,
Уходил в запой и в бега,
На постах Толстого читал
и вставлял золотой металл
Вместо выбитого клыка.
Я лежал с большой головой
В боксе смертников, как в гробу.
Торговал бессмертной душой,
"Беломор" курил с анашой
И срывал с бутылок резьбу.
Я живу в жестокой стране
Без успеха и без пристанища.
И молюсь, отвернувшись к стене,
Чтоб узнать, что достанется мне,
Что, даст Бог, не достанется.
* * *
Памяти поэта Николая Бурашникова
Я в шубе буду —
не позабуду,
как в эту зиму
птенцы чирикали,
селитрой чиркали,
курили "приму"
у барака…
А поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел
в Чикаго.
Не кони — яки,
сижу в бараке:
дым, чад —
и только зубы
да балалайки
стучат.
Туда везут гурты
скота,
телята лезут
из гурта,
а мы не видим
ни черта
мясного…
Уже с утра
идет игра —
я ставлю слово,
пацаны!
Меня, конечно,
наградят
за вклад
кромешный
в детский ад
страны.
Жгу коноплю,
пшеницу пью,
окрест
я даже сукам
не сулю
венок на крест.
Крепка веревочка,
прозрачна водочка —
и в стакане
сверкнула мне
иголочка
на дне.
Пошла рука —
не до УКа —
чирик-чик-чик —
я достаю из сапога
свой ножичек.
Один удар —
за божий дар,
другой — за наглость!
И сразу кончился
базар,
как гласность.
Я не запомнил,
как потом
меня ломали —
это лом,
печальные слова,
Шопен, соната номер два,
"Прощание славянки"
на вокзале.
Легко мне,
Боже,
пылью книг
дышать в прихожей.
Я не запомнил
этот миг,
не понял, Боже,
не постиг,
что выдержит бумага…
А поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел
в Чикаго.
не позабуду,
как в эту зиму
птенцы чирикали,
селитрой чиркали,
курили "приму"
у барака…
А поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел
в Чикаго.
Не кони — яки,
сижу в бараке:
дым, чад —
и только зубы
да балалайки
стучат.
Туда везут гурты
скота,
телята лезут
из гурта,
а мы не видим
ни черта
мясного…
Уже с утра
идет игра —
я ставлю слово,
пацаны!
Меня, конечно,
наградят
за вклад
кромешный
в детский ад
страны.
Жгу коноплю,
пшеницу пью,
окрест
я даже сукам
не сулю
венок на крест.
Крепка веревочка,
прозрачна водочка —
и в стакане
сверкнула мне
иголочка
на дне.
Пошла рука —
не до УКа —
чирик-чик-чик —
я достаю из сапога
свой ножичек.
Один удар —
за божий дар,
другой — за наглость!
И сразу кончился
базар,
как гласность.
Я не запомнил,
как потом
меня ломали —
это лом,
печальные слова,
Шопен, соната номер два,
"Прощание славянки"
на вокзале.
Легко мне,
Боже,
пылью книг
дышать в прихожей.
Я не запомнил
этот миг,
не понял, Боже,
не постиг,
что выдержит бумага…
А поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел —
чирик-чик-чик,
а поезд шел
в Чикаго.
* * *
"Выхожу один я на дорогу…"
М. Лермонтов
М. Лермонтов
Мне не хватило на бутылку пива,
когда начался ядерный распад…
Кому светила эта перспектива,
тому, наверно, не уйти назад.
Как уклониться, если для курсива
мне не хватило виноградных лоз?
И я молчал, чураясь коллектива
и этих трезвых, бесполезных слез.
Я перешел из андеграунда в обоз!
Я постарел, заматерел и побелел
С тех пор, когда размеры звезд
определял в оптический прицел.
Я примерял свой личностный изъян!
Жевал с похмелья клюкву и глядел
в пустое небо, как шахтер в стакан,
как в межконтинентальный беспредел.
Страна пустот и газовой заслонки,
Страна господ, как говорил один поэт,
ты мне простишь дешевые коронки
и мой недорогой менталитет.
Не беспокойся! Пачку сигарет
я приобрел на средства синекуры
и не оставил самобытный след
в контексте мировой литературы.
Что энтропия! Мифология фактуры,
натуры в морозилках этих моргов.
Мне все равно — бутылка политуры
безвредна для бессмертных йогов.
Мне не хватило суффикса и слога
с фигурой своевольного покоя,
когда я тоже вышел на дорогу
один — как говорится, без конвоя.
когда начался ядерный распад…
Кому светила эта перспектива,
тому, наверно, не уйти назад.
Как уклониться, если для курсива
мне не хватило виноградных лоз?
И я молчал, чураясь коллектива
и этих трезвых, бесполезных слез.
Я перешел из андеграунда в обоз!
Я постарел, заматерел и побелел
С тех пор, когда размеры звезд
определял в оптический прицел.
Я примерял свой личностный изъян!
Жевал с похмелья клюкву и глядел
в пустое небо, как шахтер в стакан,
как в межконтинентальный беспредел.
Страна пустот и газовой заслонки,
Страна господ, как говорил один поэт,
ты мне простишь дешевые коронки
и мой недорогой менталитет.
Не беспокойся! Пачку сигарет
я приобрел на средства синекуры
и не оставил самобытный след
в контексте мировой литературы.
Что энтропия! Мифология фактуры,
натуры в морозилках этих моргов.
Мне все равно — бутылка политуры
безвредна для бессмертных йогов.
Мне не хватило суффикса и слога
с фигурой своевольного покоя,
когда я тоже вышел на дорогу
один — как говорится, без конвоя.
Зрелость
Замечаю: походка не та…
Взгляд не тот — напряженней и строже.
Оценила меня немота,
Что заметно по каторжной роже.
Отошла от плеча темнота
И рука не дошла до стакана.
Расширяет сосуды вода,
Что течет из холодного крана.
Понимаю, что, может быть, рано
Поднимаюсь и даже встаю —
И гляжу, из какого тумана
Нож выходит, а я не галю.
Не печалюсь за песню свою,
Не глумлюсь над чужими молитвами,
Не сижу со жлобами, не пью,
Будто долг перед Родиной выполнил.
Взгляд не тот — напряженней и строже.
Оценила меня немота,
Что заметно по каторжной роже.
Отошла от плеча темнота
И рука не дошла до стакана.
Расширяет сосуды вода,
Что течет из холодного крана.
Понимаю, что, может быть, рано
Поднимаюсь и даже встаю —
И гляжу, из какого тумана
Нож выходит, а я не галю.
Не печалюсь за песню свою,
Не глумлюсь над чужими молитвами,
Не сижу со жлобами, не пью,
Будто долг перед Родиной выполнил.
Игрек бессмертия
Как вязнут в скользкой глине сапоги,
и царствуют, урочища очистив,
тяжелый дождь и запах липких листьев
в черемуховых сумерках реки.
Как трещина небес подобна мигу,
так наступает горлом торжество:
теперь тебе не надо никого —
ты равен собственному крику!
И в озареньях молнии мгновенной
уже не спрятать мокрого лица,
и яблоня мерцает без конца
цветущим куполом Вселенной.
И в уравненьях непрерывных молний
я раскрываю тайну без труда:
и как родился, человек не помнит,
и как умрет — не вспомнит никогда.
и царствуют, урочища очистив,
тяжелый дождь и запах липких листьев
в черемуховых сумерках реки.
Как трещина небес подобна мигу,
так наступает горлом торжество:
теперь тебе не надо никого —
ты равен собственному крику!
И в озареньях молнии мгновенной
уже не спрятать мокрого лица,
и яблоня мерцает без конца
цветущим куполом Вселенной.
И в уравненьях непрерывных молний
я раскрываю тайну без труда:
и как родился, человек не помнит,
и как умрет — не вспомнит никогда.
Юрий Асланьян — поэт, прозаик, журналист. Родился в 1955 году в городе Красновишерске Пермской области. Служил во внутренних войсках — охранял зону особого режима в Красноярском крае. В конце 80-х начале 90-х входил в творческую группу "Политбюро". Участник Первого Всесоюзного фестиваля поэтических искусств "Цветущий посох" (Алтай, 1989 год). Публиковался в столичных и региональных изданиях. Со стихами — в книге "Приют неизвестных поэтов (Дикороссы)", вышедшей в московском издательстве "Грааль". Автор книги повестей "Последний побег" и романа "Территория Бога".