Книжно-Газетный Киоск


Перекличка поэтов


Александр ГАБРИЭЛЬ

СКВОЗЬ ВРЕМЕНИ РАЗЛОМЫ
 
МОМЕНТАЛЬНЫЙ СНИМОК

День лаконичен, словно примечание,
ремарка терпеливого ума.
Гляди в окно на серое молчание,
вползающее в серые дома,
на чаек, онемевших, словно кондоры,
скользящих в небе, как в реке форель,
на то, как ветер обретает контуры,
пытаясь дуть в незримую свирель.
Рассматривай в шершавой полутемени,
как будто это выдалось впервой,
гримасу остановленного времени
на скорбном лике мокрой мостовой.
По лобным долям молотком из войлока
стучит пока терпимая мигрень...

И, словно кепи, твидовое облако
на небоскреб надето набекрень.



ВЕСЫ

Время сказок прошло.
Ни тебе Белоснежек, ни Санты.
Вместо роста — одни только трудности роста.
А стихи... Что стихи? Ведь они, как и сам ты,
состоят из воды
процентов на девяносто.

Да и эта вода — к сожалению, не питьевая,
с никому не приятной на вкус
концентрацией соли.
Разве ж только сойдет для какой-нибудь глупой Ассоли
меж коротеньких двух
остановок трамвая.

Перечти «Фигаро». Последи за игрой «Барселоны»,
пустотелой бездарности
больше ни словом не выдав...
И не нужно,
не нужно взирать на высокие горные склоны,
где орел золотой да животные сказочных видов.

И не нужно ни пошлой киношной тоски,
ни безудержной спеси,
ни панических взглядов на быстрые стрелки часов...
Просто жить,
то, что хочешь, и то, что умеешь, на чашках весов
до приемлемой скромной погрешности
уравновесив.



АЛЕКСАНДР И ИОСИФ

От стены до стены по извечной бродя тропе,
все пределы свои отмерь самому себе.
Закорючка на первой стене: Александр П.
На второй деловитый автограф: Иосиф Б.
Ни окон, ни дверей. Топография такова,
что взамен потолка и пола везде слова —
и летят, и текут сквозь нас, как вода в реке,
на любимом, немного варварском языке.

Все случилось до нас. В этом царстве огня и льда
тени сказанных слов так изысканны, так просты...
А излучина Черной Речки ведет туда,
где на кладбище Сан-Микеле кресты, кресты.
Ну, а мы — как умеем: вброд, по-пластунски, вплавь,
но слова наши вновь и вновь отторгает явь.
Мы экзамен сдаем. Только гамбургский счет ли, суд
в аттестатах наших выводит отметку «уд.»

От стены до стены — мифотворческий древний Рим,
в нем занозу стиха из себя тяжело извлечь...
Александр с Иосифом создали свой Мальмстрим.
Для того ль, чтоб мы гибли, постыдно теряя речь?
Мы застряли в середке, нас держит двойной магнит.
Отчего эпигонство так сладостно нас пьянит?
Но мы снова взрастим свой нездешний, избитый пыл,
чтоб начать свои «Стансы к Августе» с «Я Вас любил...».



ЗИМНИЕ КОТЫ

Зима, куда ты без руля и без ветрил?
Агата Кристи убивает негритят.
В бетон растерянно вмерзают города...
Коты хотели бы на юг, но не летят,
поскольку аэродинамика их крыл
несовершенна. И не деться никуда.
Щекой к щеке к входной двери свистят ветра;
треть суток — сумрак, дальше время темноты,
непостижимое ни сердцу, ни уму.
Коты пружинят мускулистые хвосты,
коты могли до середины бы Днепра,
но дальше вряд ли. Дальше камнем, как Муму.

А ты сиди, глотай бурбон, года вини
за серебро, что истончилось у виска,
за сонный разум, не наживший своего.
На подоконниках, ссутулившись слегка,
сидят коты, и гармоничней, чем они,
нет в этом мире никого и ничего.

В большой трилогии пошел последний том,
и горизонт любых событий застил смог.
Уже не сбудется, о чем мечталось встарь...
Когда б судьбу я попросить о чем-то мог:
реинкарнация, позволь мне стать котом,
в котором время застывает, как янтарь.



ПОКА ВЛЮБЛЕН

Опершись безупречной ножкой о парапет,
она говорила: «Ну зачем тебе знать о том,
кто со мной до тебя? Ну, Володя, ну, пара Петь,
был и Саша, твой тезка, и залетный старлей Артём.
Я ведь, в общем, собой недурна вполне
и присяги не приносила монастырю.
Ты спросил — и я лишь поэтому говорю.
Но ведь это на дне. Это прошлое — все на дне».

Я трагично молчал, только голову в плечи вжал,
сам себе говоря: «Только ревность являть не смей!»,
и стоял на ветру, тихо корчась от сотен жал,
под болезненными укусами сотен змей,
как боксер, для которого враз погасили свет
оттого, что ему прилетел в подбородок разящий кросс...
Но тогда я еще не понял: каков вопрос —
таков, если малость задуматься, и ответ.

Ибо только в излишнем знании есть печаль,
ибо ежели меньше знаешь, то лучше спишь...
Но тогда я ушел. Дома пил раскаленный чай
и глядел, ничего не видя, в ночную тишь,
где с трудом шевелил листвою античный клен,
где дождинки окошко метили, как слюда...
Если ты идиот — то это не навсегда,
а всего лишь на дни или годы, пока влюблен.



СОН О ПАНИКОВСКОМ

Что за дьявольский сон? Что случилось со мной?
«Антилопа», фемины, обноски...
В пять утра, перед самым подъемом, весной
мне приснилось, что я — Паниковский.
Нет жилья, нет друзей, нет единственной, той,
без которой мир плоский и зыбкий...
Лишь сверкает убожеством зуб золотой
в эпицентре щербатой улыбки.
В жалком мире моем — беспредел и бардак,
нет простора моим эмпиреям...
Как же можно судьбе издеваться вот так
над безденежным старым евреем?!
Кто я в прошлом? Считай, беспородный акын.
Через миг — окончанье концерта...
Лейтенанта ли Шмидта законный я сын,
или, может, Зиновия Гердта?
Не желают со мной дел иметь наяву
парижане, берлинцы и венцы...
Неужель оттого, что я глупо слыву
нарушителем важных конвенций?!
Я мудрец. И мне ведомо все обо всем.
Так зачем же, не видимый Богу,
все бегу я куда-то с тяжелым гусем,
припадая на левую ногу?



КАЧЕЛИ

Став благообразным, чинным, как епископ,
прошлое уходит, видится нечетко...
Чистовик недлинен, черновик исчеркан.
То кольнет под сердце, то в район мениска:
человек эпохи развитого диско.

Он пока немного грациозней краба,
может улыбаться, боли убаюкав,
ощущать блаженство и цветов, и звуков.
Во дворе качели мастерит для внуков
человек эпохи «Бони М» и «АББА».

Шмель нектар вкушает, летний воздух замер
чутким дирижером пред концертным залом...
Жизнь почти сложилась и в большом, и в малом;
оттого имеет право быть усталым
человек эпохи «Смоки» с Донной Саммер.

Ни шальных поступков, ни решений резких,
в голове все тише мартовская одурь.
Просит о посадке устаревший модуль...
От взрывных соблазнов держится поодаль
человек эпохи группы «Арабески».

Хоть не чужд бессонниц, он давно нашел ту,
что приворожила древней ворожбою,
без которой плохо старому ковбою
и с которой просто можно быть собою,
не изображая из себя Траволту.

Вдалеке от Стикса, но близ устья Леты,
словно Водяному, полетать охота...
Но взамен — качели да в альбомах фото...

Хорошо, что может радовать кого-то
человек эпохи ВИА «Самоцветы».



СТРУТУРА СЛОВА

Учили в школе всех структуре слова,
будь ты отличник или маргинал.
Познания дракон многоголовый
без остановок пламя извергал.
Вновь видится сквозь времени разломы
назло любым сегодняшним вестям:
в начале было Слово. И его мы
разбойно разбирали по частям.
Меняются события и лица,
лишь остаются прежними слова.
Все было просто. Veni, vidi, vici.
Приставка, корень, суффикс... Дважды два.
Прошли года. Промчались, как лавины.
Скрипит от ветра терем-теремок...
Земную жизнь пройдя до половины,
ее структуры я понять не смог.

Смешалось все на донышке реторты:
любовь и горе, анекдот и стих...
Земную жизнь пройдя до трех четвертых,
не понял я ее на пять шестых.
Сошлюсь на то, что так угодно Богу,
прожорливому, словно саранча...

И мчится, мчится Слово к эпилогу:
приставка, корень, суффикс, оконча...



Александр Габриэль — поэт. Родился в Минске. Живет в Бостоне (США). Инженер-теплотехник по образованию, в настоящее время занимается тестированием программного обеспечения. Публиковался в газетах «Форвертс» и «Новое Русское Слово» (США), журналах «Вестник», «На любителя», «Чайка» (США), «Гайд-Парк» (Великобритания), «Настоящее Время» (Латвия), «Зарубежные записки» (Германия — Россия), «Крещатик» (Германия) и многих других. Член Международной Ассоциации Писателей и Публицистов (МАПП).