Книжно-Газетный Киоск


Александр БАЛТИН
ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ ПИСАТЕЛЯ



 Александр Балтин родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале "Литературное обозрение", как прозаик — в 2007 году в журнале "Florida" (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5-ти томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США.
Дважды лауреат международного поэтического конкурса "Пушкинская лира" (США). Лауреат золотой медали творческого клуба "EvilArt". Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала "Парнас". Номинант премии "Паруса мечты" (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки.
В 2013 году вышла книга "Вокруг Александра Балтина", посвященная творчеству писателя.



ЖИЗНЬ, ПЕРЕПУТАННАЯ СО СМЕРТЬЮ…

Критикесса с хищным, щучьим лицом остро понимает, как хорош этот провинциальный поэт, сколь тонко чувствует он поэтическую эмоцию и сколь совершенно владеет стихом, но…
— Он же не из тусовки, — говорит ей главный редактор толстого журнала. — Да и вообще, какое значение имеет качество стихов?
Она уже не удивляется — действительно: какое? Важнее всего премиальный процесс, шорох презентаций, деньги — такие желанные, такие конкретные… а то, что премии скоро каждый ДЭЗ давать будет, — ничего не значит — как ничего не значат и эти премии: пустые, договорные, тусовочные.
Кодекс тусовки пострашнее омерты: коли решено, что такого поэта или прозаика нет, значит, не будет его, сколь бы талантлив он ни был.
И ни яд, ни пистолет здесь не нужны — просто молчание: вязкое, как болото.
А провинциальный поэт?
Ну, поборется немного, поборется, и уедет к себе в провинцию — спиваться, как все такие.
А что написал много алмазных стихов? Да помилуйте, кому до этого есть дело?
Поспеть бы — там фуршет, там банкет, там спонсоры выступают, тут презентация — успевай поворачиваться!
Если литература не приносит жизненных благ — к чему она?
В мире перевернутых ценностей проигрыш, по сути, есть выигрыш, а отказ от действий приводит к сохранению души.
Провинциальный поэт действительно вернется к себе — к избяному, потаенному, никому не нужному, талантливому, светлому… Но кто выиграет от этого?
Вальяжный полнолицый главный редактор толстого журнала получит очередной грант (о! он большой мастер договариваться), чтобы печатать под видом стихов филологические эксперименты, и не подразумевающие читателя…
Критикесса с щучьим лицом вкусно полакомится пресными текстами, составляя статьи, густо набитые терминами и никак не касающиеся сути — такой простой, такой разумной: если литература не возвышает душу, она не нужна — если вообще не вредна.
И сколько выпито на презентациях и банкетах — тут совершенно ни при чем.
Пиши, провинциальный поэт, прорывайся в неведомые, но от того не менее реальные дали! Пусть шуршит низкопробными эмоциями тусовка! Пусть по венам ее персонажей давно уже течет не кровь, а корысть! Пусть, пусть…
Дано — пиши, пусть это страшно, рискованно; "Блажен муж…" — помни строгую запись первого псалма, не нарушай ее…
Живущая своей жизнью тусовка и не заметила, что эта жизнь больше похожа на смерть — на затянувшееся, грязное, муторное умирание…



О ПОЭЗИИ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА

Густота платоновской прозы прорепетирована в его поэзии.
Проза Платонова  — феноменальная, обжигающая, корневая, шаровая — имеет два противоположных вектора: один — земельный, пищевой, нищий, мечтающий стать толстым, другой — сияющий в направлении русского космизма, своеобразие философской линии, перекликающейся с мыслями Н. Фёдорова и К. Циолковского.
Но — проза Платонова тяжела, порой кажется, что это заговорили глина, корневища, кора.
Или скорбь.
А поэзия?
"Мы будем есть пирожного куски"
Серебрится надежда, играет, становится радужной, переливается.
Да и время, сквозь жуть и кровь его, сквозь поход за всемирным счастьем, обернувшимся трагедийной гаммою бытия, было насыщено огромной энергией радости.
И куски пирожного казались само собой разумеющимися.
И, хотя взрыва, который произошел во прозе Андрея Платонова, сделав ее ярчайшей в своем веке, в его поэзии не произошло — она, платоновская поэзия, была тем репетиционным залом, где он настраивал инструмент своих будущих романов, повестей, рассказов.



ДОСТОЕВСКИЙ КАК ПОЭТ

Достоевский, вероятно, очень удивился, коли назвали бы его поэтом — тем не менее, капитана Лебидкина не представить без его кривобоких, шатающихся стишат, как самого Достоевского не представить без эпилепсии.
Органично вотканные в разноплановую и вместе с тем единую ткань великого романа, стихи эти — сумасшедшие вирши, скорее служат дополнительной характеристикой одного из важных персонажей…
А коли стихи не характеризуют автора — то грош им цена.
Жажда Достоевского быть поэтом в изначальном — рифмующем, в столбикпишущем смысле — очевидна, и именно она придает поэтическим опусам его персонажей естественность, даже при налете графомании.
И (из Карамазовых уже) эта ножка, которая разболелася немножко — также важна, как встреча Ивана Карамазова с чертом.
Достоевский был во многом поэтом — если под поэзией понимать стихию, из которой возникает гармония; но и собственно поэтические его тексты интересны: дополнительным штришком к гигантскому космосу, что нес в душе классик.



АЛЬФА АНИЩЕНКО

Абсурдные словосочетания — будто разряд тока, получив разряд поэтической подлинности — становятся естественными, как подорожник во дворе. Трагедия дымится полыньей; но если сердце не нарывает болью — строки лишены соли. Соль — самая крепкая субстанция мира; разбавленная в современном варианте стебом и псевдоинтеллектуализмом, теряет она свои качества — но только не у Михаила Анищенко, чьи стихи — будто синоним поэтической соли. Дуги ассоциаций создают причудливый рисунок стиха — причудливый, но не капризный, а естественный, как рисунок судьбы, какая порой выступает в роли не очень ласкового художника…
Усилья постичь, как сделаны эти стихи, — напрасны, ибо они не сделаны, а рождены, как живое существо, чье дыханье мерно сливается с дыханьем мирозданья; как существо, чье существованье уже не отменить…



ПОЛЯ ПОШЛОСТИ: ВСЕВОЛОД ЕМЕЛИН

Ныне у нас поля пошлости многообразны, но производимое ими всегда отличается разной степенью ядовитости, ибо духовно питательные злаки на подобных полях не растут.
Реакция тех, кто вынужден в большей или меньшей степени соприкасаться со взращенном на полях пошлости, троякая во времени: сначала: как такое можно печатать? Потом: осознание, что кому-то это выгодно, и, наконец, равнодушная привычка с пустым пожатием плеч.
Один из стеблей этих полей пошлости — Всеволод Емелин.
Как реагировать на такой, к примеру, опус, посвященный Пушкину:

Застрелил его пидор
В снегу возле Черной речки,
А был он вообще-то ниггер,
Охочий до белых женщин.
И многих он их оттрахал,
А лучше бы, на мой взгляд,
Бродил наподобье жирафа
На родном своем озере Чад.

И не в том дело, что Пушкин — наше все. Уже давно не все. Ни Пушкин. Ни дети. Деньги — это действительно наше все.
Но какое-то подобие пиетета к сакральному имени все же сохраняется в русском сознанье, и, сталкиваясь с подобными словесными поделками, думаешь, что творится в голове сочинявшего?
Сознательно провоцирует?
Действительно так считает?
Стеб, будучи низкой, предельно низкой формой юмора, вообще опасен — "обстебать" можно что угодно: болезнь, смерть, классика.
Но жить-то приходится всерьез, даже стебающимся.
И вот Всеволод Емелин пишет так, будто ничего серьезного в жизни нет и быть не может — все криво скатывается в мутные воды стеба, все тонет там…
Почему существует подобное рифмоплетство?
Да потому, что все правила отменены, все поэтические каноны разрушены — громозди, что хочешь, самовыражайся от души, кто-нибудь да напечатает, а еще, глядишь, найдется критик, что потирая лбину, объявит стеб высшим проявлением мысли, и — виршеплет на коне.
Между тем, снижение уровня поэтической грамотности чревато окончательной потерей читателя.
А без него, и так замученного жизнью, никакая поэзия — в традиционном понимании этого слова — не сможет существовать.



СРЕДНЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ

Поэзия предполагает яркость, запоминающуюся индивидуальность, взрыв и горение. Интенсивное уплотнение мысли, а если нет — к чему она?
Может ли быть серая, однообразно-монотонная, усредненно-профессиональная поэзия?
Наше время доказало — может.
Вроде все есть: техническое владение формой, умение рифмовать, способность передать свой уникальный, экзистенциальный опыт, и — с тем — нет поэзии.
Километры стихов, заполняющих километры газетно-журнальных страниц и бесконечные поля монитора, никого не занимают, никуда не влекут, не заставляют приподняться над обыденностью.
Не мудрено: версификационные схемы русского языка развиты чрезмерно, печататься стало не сложно: есть интернет, да и изданий тьма: прояви расторопность, или заплати — и напечатают; а читатель давно превратился в мираж.
И поэзия точно стала собственной изнанкой: средне-профессинально, скучно, серо… Зачем-то написано, а зачем — не поймешь; для чего-то опубликовано, а для чего — не ясно.
Точно расфокусировался сложнейший оптический прибор, или сдвинулась невидимая грань — и вместо чуда, идет нудная словесная жвачка; точно и не сияла поэзия никогда.
Конечно — борьба за выживание, внешняя яркость жизни, масса развлечений задвигают интерес к поэзии на 121-е место, но и эта масса среднепрофессинальных текстов создает ощущение: подлинная поэзия в современном мире невозможна.
Увы.

Статья иллюстрирована картиной М. Клодта "Пушкин у Гоголя".