С прозаиком Вячеславом Шугаевым я виделся один раз в жизни. Мы делали с ним интервью для газеты «Семья». Потом я прочитал его книги. «Любовь в середине лета», «Паром через Киренгу».
Долгое время он вел передачу на московском канале. Теперь писателя нет. Но мысли его остались. И светлая память о нем осталась.
Печатаю наше интервью без купюр.
Говорили мы тогда о детстве, из которого родом, конечно, не только замечательный француз Антуан де Сент Экзюпери, но и все мы, жители маленькой планеты.

— Действительно, когда я думаю о своих детских годах, — рассказывал мне Вячеслав Максимович, — а я жил, учился в начальной школе до четвертого класса в небольшом городке Мензелинске в Татарии, то понимаю, что именно детские годы предопределили всю мою дальнейшую жизнь. Это особый воздух, особая атмосфера, краски, запахи и особые нравы. Беда всех сплотила, сделала одной большой семьей. И несмотря на то, что шла тяжелейшая война, атмосфера в нашем махоньком провинциальном городке царила очень дружественная, радушная. Мы были душевно открыты светлым идеалам. Вбитые в нас с детства понятия о морали, нравственности, добре и зле стали моей нитью Ариадны, которой я стараюсь следовать всю свою жизнь. Отец мой умер рано, в сорок первом году, мама все время работала (она была бухгалтером). Воспитывала нас со старшим братом бабушка Татьяна Алексеевна. Очень ироничная, мудрая женщина. Никогда не забуду, как она кормила нас с братом. Она наливала нам немного молока, разбавляла его водой и давала по ломтю горчащего хлеба, замешанного вместе с мякиной, соломой. И приговаривала:
— Горького-то побольше кусайте! А сладкого-то поменьше глотайте!
Так мы и питались: больше горьким, меньше сладким. И ничего, выдюжили. Видимо, потому что не хлебом единым жили. Поедим, бывало, и тут же к бабушке приставать:
— Бабушка, почитай книжку, почитай!
Она всегда подолгу отмахивалась от нас, отнекивалась, но потом доставала свои старомодные очки с заушинами. И читала. Помню, как мы с упоением слушали в ее исполнении рассказ Льва Толстого про Жилина и Костылина. Порой она так увлекалась этой замечательной книгой, что начинала читать про себя, забывая про нас. Тогда мы ее нетерпеливо хватали за подол, за руки:
— Бабушка, ну, бабушка, читай же и нам!
Она опять читала вслух. Так мы и жили, не мысля себе ни дня без книги, ни дня без воплощения в жизнь прочитанного.
Воспитывала нас также и улица. Она диктовала свои жизненные законы (весьма суровые, но все-таки романтичные, высокие), не следовать которым было нельзя. Если ты выходил гулять и держал в руках хлеб, то тебе немедленно говорили загадочную татарскую фразу: «Отколь мандры!» Это означало — отломи от своей краюхи. И если ты не откликался на этот призыв, то улица начинала тебя презирать, ты становился персоной нон грата. Так волей-неволей в нас воспитывался — не лозунгами, не школой — дух коллективизма.
— Вячеслав Максимович, Вы провели свои детские годы в тяжелое, голодное военное время. Радостным, благополучным его никак не назовешь. Но, говорят, что именно в тяжелые, голодные годы особенно активно растет духовность. Интересно узнать, что Вы читали, помимо «Кавказского пленника» Льва Толстого, в детстве, как у Вас вообще складывались отношения с Книгой?
— Научился я читать только в первом классе. Когда научился — читал сутки напролет. Любимая книга детства — «Волшебник изумрудного города». Однажды я раздобыл «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Книга меня потрясла. Я начал стремиться во всем подражать Маресьеву... Мы тогда снимали квартиру (вообще, все детство мое прошло на квартирах) у славного, очень острого на язык человека — Ивана Михайловича Красильникова. И вот однажды, сидя на полатях и слушая разговоры Ивана Михайловича со своими родственниками, которые на Пасху и другие религиозные праздники собирались у него дома со всех окрестных деревень, я принял участие в беседе (меня выслушали до конца, тогда вообще умели слушать), рассказал прочитанную мной историю про мужественного летчика Алексея Маресьева. Только после того, как я закончил свою «тираду», Иван Михайлович предложил мне пари:
— Если доползешь помаресьевски до школы (это где-то четыреста метров. — В.Ш.) и обратно, тогда я поверю, что ты не заливаешь, и буду целую неделю давать тебе деньги на кино.
Надо ли говорить, что я тут же согласился, ибо сходить в кинотеатр «Победа», который все у нас в городке по-дореволюционному называли «Фурор», было высшим мальчишеским счастьем.
Я натянул старые штаны, телогрейку. И пополз. Конечно, я очень старался. Но сил, увы, хватило только на то, чтобы доползти до школы. Назад я уже не смог. Силенки истощились, штаны я трагическим образом продырявил на коленках. Я чуть не плакал от досады. А Иван Михайлович торжествовал и философски изрекал:
— Пока сам не поползаешь, сам не испытаешь — ни одна книжка на пользу не пойдет!
После этого случая я стал соотносить слово и реальность. Осознал, какая мощь таится за каждой конкретной фразой. Я поражался собственному открытию. Как поражался потом, прочитав «Детство Багрова-внука» Сергея Аксакова. Там я встретил описание нашей родной речки Ик. Когда я увидел на одной из страниц слово Ик, я был просто ошарашен и тут же примчался к Ивану Михайловичу и, запыхавшись, выпучив глаза, затараторил:
— Я... я... я... нашел книгу, где написано про Ик.
— Не может быть, — спокойно парировал вечно рассудительный Иван Михайлович. — Это  н а ш а  речка, кто еще может что-то про нее знать, тем более про нее написать?
Я подсунул ему книгу. Он читал долго, внимательно, я бы даже сказал — настороженно. Теперь уже торжествовал я.
— Хорошая литература, хорошие книги, как правило, побуждают к действию (увы, не всегда к достойному). Я вспоминаю, как мы с моим приятелем, ныне известным футболистом, прочитав в возрасте одиннадцати лет Льва Шейнина, в частности, рассказ про Леньку Пантелеева, тут же вышли на улицу и попытались отнять деньги у одного пацана из соседнего двора. За что потом угодили в детскую комнату милиции. Интересно, как влияли книги на Вас, к чему побуждали?
— Знаете, может быть, это очень странно, но мы, голодные дети войны, обладали неким загадочным романтизмом в душе, и книги нас побуждали к соответствующим поступкам. Например, прочитали мы с неописуемым восторгом повесть «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Фильм посмотрели. И всех нас, я помню, больше всего потрясла сцена, когда ночью тимуровцы шли ловить Мишку Квакина, включив свои карманные фонарики. Вскоре и у меня, и у многих ребят с нашей улицы появились такие фонарики, мы их выменяли на последние продукты. И Юрка Елхов, наш верховода и отчаянный сорвиголова, не пропускающий ни одной драки, предложил:
— Давайте мы тоже ночью при свете фонариков что-нибудь сделаем хорошее. Ну, например, вскопаем какой-нибудь одинокой бабке огород.
Решение было принято единогласно. И мы пошли на «дело». Тьма стояла кромешная. И, конечно, нам пригодились наши фонарики... Мы чувствовали себя тимуровцами. Огород мы вскопали в лучшем виде. От гордости нас просто распирало. Мы так хотели, чтобы наш труд заметили, чтобы нас похвалили. Поэтому мы — не сговариваясь! — все вместе собрались утром за плетнем, дабы посмотреть на реакцию «нашей» бабульки. Собрались и стали ждать ее появления. Наконец она вышла. И аж присела от изумления. И запричитала:
— Да что ж это такое творится? Кто же эти добрые люди? Кто же, кто же?
Кто-то из нас не выдержал и закричал:
— Да это мы, мы сделали. Мы тут, рядом!
Бабка порядки знала туго. Скоренько скрылась в доме. И через мгновение появилась:
— Сейчас, ребятки, я вас буду угощать!
И достала узелок со сластями. Мы долго и упорно отказывались от угощения, отдавая себе отчет в том, что если мы его примем, то наше благородство от этого станет неполноценным, ущербным. Мы стоически боролись с бабкиными уговорами и с самими собой. Боролись, боролись, но, конечно, не устояли. Сласти мы тогда ели очень редко.
— А самое вкусное лакомство военной поры?
— Конечно, мороженое. Оно у нас в Мензелинске было совершенно особенное, незабываемое. Лед перемешивался с медом — вкуснота! Честно говоря, ничего вкуснее я больше в своей жизни не ел!
— Вячеслав Максимович, а в детский сад Вы ходили?
— Ходил, но только два дня. Сбежал. Очень мне там не понравилось. И не потому, что люди там плохие работали, вовсе нет. Просто когда знаешь, что кто-то в это время строит плот, кто-то рыбачит, кто-то роет пещеры (вот что я в детстве просто обожал делать), строит подводную лодку (а мы потом действительно построили подлодку, как и герои книги Николая Носова «Архимед Вовки Грушина»), а ты бездарно и бесцельно сидишь в детском саду, то становится не по себе.
— Вот я слушаю Вас, слушаю — удивляюсь, уж больно Вы и Ваши друзья положительные были в детстве. Помогали старшим, читали хорошие книжки. Знаете, что в таких случаях говорил Станиславский?
— Знаю, конечно. Но я рассказываю о том, что происходило на самом деле. Хотя это не исключает того, что мы позволяли себе разного рода шалости. Дрались, как я уже говорил, по чужим садам, случалось, лазили. Кстати говоря, расскажу Вам, как однажды мы с другим моим закадычным дружком Володькой Сумзиным полезли в соседский огород и попались. Володькина же мать нас и поймала. Тут же надавала сыну подзатыльников, а я убежал. Как же мне было стыдно! Я не знал, что делать. Как жить дальше, как возвращаться домой? Что же скажет мама? Как я посмотрю ей в глаза? Я бродил по лесу до темноты, грустил, жалел самого себя, представлял, как дома меня потеряли, волнуются. Потом все же вернулся, тихонько, незаметно пробрался в комнату, чтобы мать не видела, и прилег на сундук — отдохнуть немного. Думаю: «Полежу чуть-чуть, а потом пойду прощения просить». И уснул. А утром мама мне ни слова в упрек не сказала, и Вовкина мать тоже не ругала. Они, видимо, решили, что я раскаялся и уже сильно наказан тем, что слонялся по лесу до самой ночи. Я очень хорошо помню благородство взрослых, до сих пор им очень благодарен за это. Я действительно тогда очень сильно раскаялся...
— Мензелинск сороковых... Тыл. Война там не проходила. Но, конечно, было много эвакуированных, госпитальных... Видимо, они отличались от вас, местных жителей?
— Да нет, эвакуированные ребята учились вместе с нами в школе. Они были такими же детьми, участвовали во всех наших делах, проказах, приключениях... Кстати говоря, вместе с моим старшим братом училась ныне знаменитая актриса Алла Ларионова. А однажды у нас на квартире, которую мы снимали, остановился один замечательный молодой лейтенант. Он так меня поразил своей бравостью, своей выправкой, что я бегал за ним по пятам, как хвостик. Просил рассказать о фронте, о войне... У лейтенанта было и еще одно неоспоримое достоинство — боевое оружие. Настоящий пистолет, который я мечтал подержать в руках. И все время приставал к лейтенанту по этому поводу. И однажды он не выдержал моего агрессивного мальчишеского натиска.
Он сказал:
— Хорошо. Коли ты так грезишь солдатской жизнью, то я тебе дам подержать пистолет. Но... Я сейчас посплю часочка два, а ты бдительно охраняй мой сон. Стой по стойке смирно. Если выдержишь — дам оружие подержать.
Я стоял как вкопанный. Не шелохнулся. И дождался своего звездного часа.
Лейтенант слово сдержал.
Вообще, про детство я могу говорить часами. Именно детство дает мне темы, сюжеты для многих книг. Впрочем, какой смысл говорить о книгах — их надо писать! И читать!