В феврале 2007-го наше литературное бандформирование "Другое полушарие" прибыло в город Обнинск. Город поразил тишиной и белизной, какой-то нездешней собранностью и убранностью и совершенно немосковским, самоуглубленным ритмом бытия. После выступления в уютном "Литературном кафе" мы, еще разгоряченные, стали общаться с местными поэтами. К нам подсел человек, как мне тогда показалось, намного старше меня, с тонкими, резкими, словно из серой бумаги вырезанными чертами лица и грустным взглядом. Это был Валерий Прокошин, стихов которого я тогда еще, увы, не знала. И как-то удивительно ладно, легко, на одной волне пошло у нас общение, начался разговор. Обо всем сразу, как это обычно бывает. Помню, меня поразил глубокий, печальный взгляд его острых, все подмечающих глаз в сочетании с иронично-философской манерой высказываться. Я не помню, о чем именно шел разговор. Скорее всего, о невыносимой легкости бытия… Но надо было спешить на электричку, уже темнело… Да и сколько таких разговоров бывает у каждого из нас в жизни!.. И, наученная горьким опытом, я тогда подумала: "Глаза-то у тебя хорошие, а вот каковы стихи?" А когда прочла, была поражена, до чего же они соответствуют моему собственному ощущению Родины, жизни, смерти. Быть может, дело в поколенческом единстве –– Прокошин оказался всего на шесть лет старше меня. Сразу захотелось продолжить знакомство, вновь приехать в задумчивый заснеженный Обнинск… Но, как пел Окуджава, "начинается вновь суета, время по-своему судит…" Все, как всегда, откладывается на потом. А в 2009-м раскрыла привычно "Литературку" и, увидев подборку стихов Прокошина, даже не сразу врубилась, почему рядом с фамилией поэта стоят две даты... Вот и еще одна встреча не состоялась. Не сошлось. Поздно.
Но не поздно читать и перечитывать его стихи. Последняя книга Прокошина называется провокационно: "Между Пушкиным и Бродским". А я добавлю –– есть в нем что-то и от Есенина: сквозь строку "В декабре в России пакуют мешками пух…" встает другая: "В декабре в той стране снег до дьявола чист…" Да и "медь церковная льется в озябшую
синь" –– тоже вполне есенинская строчка… Но Прокошин все же ни на кого не похож, самовит и самобытен. И когда он пишет о том, что "стрекочет в душе / Непонятная речь, / Как невидимый глазу кузнечик", или говорит о "райских кузнечиках речи", конечно же, здесь прочитывается отнюдь не только демонстративная отсылка к ставшему уже хрестоматийным Хлебникову. У Прокошина энтомологический мир богат, человечен и, именно в силу антропоморфизма своего, трагичен:

Интонации и мотивы Бродского тоже, разумеется, можно найти у Прокошина; он любит, в частности, закончить стих, а то и все стихотворение характерно подвисшим предлогом: "Неужели так хочется жить, невзирая на?" Любит переосмысливать и развивать философские мотивы предшественников, не прочь взглянуть на этот мир с точки зрения Вечности, как смотрели на него и Александр Сергеевич, и Иосиф Александрович:

Не чужды Прокошину и стандартные постмодернистские изыски, игра с мифологемами и культуремами, со всем неисчерпаемым российским литературным наследием, –– игра, "в полный рост" встающая, к примеру, в стихотворении "Сад осенний, сад вишневый, сад больничный…". Здесь поэт раздвигает рамки приевшегося и почти утратившего смысл от неизбывных повторений высказывания "Вся Россия наш сад", раздвигает до масштабов вполне вселенских, и вечный этот сад внезапно оказывается распростершимся от горизонта событий до горизонта ожиданий:

Однако, и это очень важно, такая игра у Прокошина — отнюдь не самоцель, но средство "зацепить" читателя, расслабить его чувством узнавания и сопереживания, а потом взять да и взорвать все это "узнавание", перевернув мир, наконец, с головы на ноги. Смотрите, как проделывает он это в замечательном, не побоюсь этого слова, программном стихотворении "Акакий Акакиевич":

Но главное в стихах Валерия Прокошина, что он — поэт рубежа третьего тысячелетия, поэт самоуглубленный, но, вместе с тем, открытый ветрам времени –– при всем том поэт очень русский, болезненно, как личную драму, переживающий судьбу и рок родной страны. "Очарованный лох", Калугу спутавший с Итакой, философ, пессимист и патриот, Проко-шин –– плоть от плоти наших грустных заснеженных равнин, средь которых "страшно, страшно поневоле". И когда читаешь цикл "Отречение", горло перехватывает, и становится трудно дышать, несмотря на всю постмодернистскую иронию:

Валерий Прокошин — большой русский поэт, очарованный –– нет, не лох, но странник, до горечи, до боли любящий свое Отечество: этот Боровск, этот Обнинск, этот снег… Именно поэтому он имеет право вслед за Лермонтовым так написать о своей "странной любви", вслед за Блоком так выразить "и страсть, и ненависть к Отчизне":