Книжно-Газетный Киоск


Штудии


Камиль ХАЙРУЛЛИН



КОСМИЗМ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО

Ты посмотри, какая в мире тишь!
Ночь обложила небо звездной данью.
В такие вот часы встаешь и говоришь
векам, истории и мирозданию…
В. В. Маяковский

Владимир Владимирович Маяковский (1893 — 1930) как человек и поэт — фигура совершенно уникальная, сложная, противоречивая и, может быть, даже до конца неразгаданная, хотя маяковедение насчитывает сейчас уже сотни книг и тысячи статей. Ушло в прошлое советское время, когда Маяковский всячески возвеличивался, и его именем назывались улицы, площади, станции метро и театры. Тогда был создан и восторжествовал его во многом мифологизированный образ как великого поэта великой революции и страстного борца за дело коммунизма. А начало формированию такого образа было положено сталинской оценкой: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Этот образ, явно служа идеологическим целям, носил односторонний характер, сглаживающий противоречия жизни и творчества Маяковского и не стремящийся глубоко вскрыть суть его поэзии. Хотя следует сказать, что в советское время был написан ряд содержательных работ о Маяковском (см. книги Ю. Тынянова, В. Шкловского, В. Альфонсова, Ф. Пицкеля, К. Петросова и некоторых др.).
При жизни Маяковского у него было немало критиков, таких, как Г. Шенгели, А. Воронский, Л. Сосновский и др. Ядовитые критические стрелы в Маяковского были выпущены и со стороны русских писателей-эмигрантов (И. Бунин, Вл. Ходасевич и др.). В 90-е годы прошлого века, когда в нашей стране изменилась идеологическая обстановка, об отрицательных отзывах о поэте вспомнили. Стали появляться новые работы, весьма критически оценивающие творчество Маяковского, принижающие значение его поэзии и направленные даже на дискредитацию и очернение личности поэта. В этом отношении надо назвать книгу Ю. Карабчиевского «Воскресение Маяковского», опубликованную у нас в стране в 1990 году (книга переиздана в 2001 году), статьи А. Жолковского, Ю. Халфина.
Я против сугубо негативных оценок Маяковского и его творчества, хотя и мне далеко не все в этом творчестве нравится, прежде всего, панполитизм, т. е. стремление рассматривать и оценивать все с политической точки зрения. Он проявляется во многих стихотворениях и поэмах Маяковского советского периода. Панполитизм отводит поэзии служебную роль, и он делает поэзию Маяковского одноплановой и часто лишает многозначной глубины, присущей его дореволюционным стихам.
Но хочу констатировать то, что к началу XXI века в российском литературоведении сложилась все-таки более или менее объективная, взвешенная и обоснованная точка зрения на творчество Маяковского (см. сб. «Творчество В. В. Маяковского в начале XXI века: Новые задачи и пути исследования». М., 2008). Маяковский в истории нашей культуры был и остается одним из лидеров русского авангарда ХХ века, поэтом-новатором большого масштаба, оказавшим влияние на все последующее развитие отечественной поэзии, и интерес к нему сохраняется. В настоящее время готовится к изданию академическое двадцатитомное полное собрание сочинений поэта, и уже вышло в свет несколько его томов.
Существует большое разнообразие точек зрения на жизнь и творчество Маяковского, которое невозможно охватить в ограниченной статье. Но я далее приведу высказывания некоторых известных поэтов и писателей о Маяковском, важных для заявленной темы статьи.
М. Цветаева, назвав Маяковского «первым в мире поэтом масс», страстно зовущим эти массы к революционному преображению мира и жаждущего скорейшего наступления светлого будущего, заметила: «И оборачиваться на Маяковского нам, а может быть, и нашим внукам, придется не назад, а вперед (Цветаева М. Соч. в 2 т. Т. 2, Минск, 1988, с. 356). И далее она подчеркнула то, что поэт масштабен, космичен: «Гулливер среди лилипутов», способный орудовать «массами и массивами». «Сам Маяковский — завод Гигант» (там же, с. 364—365).
Сходную точку зрения высказал и К. Чуковский: «А Маяковский — поэт-гигантист. Нет такой пылинки, которую он не превратил в Арарат. В своих стихах он оперирует такими громадностями, которые и не мерещились нашим поэтам. Похоже, что он всегда глядит в телескоп. Даже слова он выбирает максимальные: разговорище, волнище, котенище, адище, шеища, шажище…» (Чуковский К. И. Соч. в 2 т. Т. 2 М., 1990, с. 317). Придавая планетарно-космический характер своим стихам, обращенным к миллионам людей, Маяковский ощущает себя гражданином Вселенной (там же, с. 319).
П. Антокольский вспоминал о том сильном впечатлении, которое в 1918 году на него и других произвело выступление Маяковского со своими стихами: «Он читал неистово, с полной отдачей себя, с упоительным бесстрашием, рыдая, издеваясь, ненавидя и любя. Конечно, помогал прекрасный, натренированный голос, но, кроме голоса, было и другое — несравненно более важное. Не читкой это было, не декламацией, но… очень трудной работой… демонстрацией себя, своей силы, своей страсти, своего душевного опыта… Как только Маяковский кончил, Андрей Белый взял слово. Он сказал, что еще в годы мировой войны ждал “такого поэта” с кругозором, распахнутым на весь мир…”» (выделено мною — К. Х.). (Антокольский П. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. М., 1973, с. 37).
Все эти высказывания выявляют космизм поэзии Маяковского. Кстати сказать, его ощутили летчики и космонавты, полюбившие поэзию Маяковского, в которой немало стихов об авиации, и звучит призыв: «Даешь небо!» Вот точка зрения трижды Героя Советского Союза летчика И. Кожедуба: «Он был огромным, безграничным как небо. Его стихи дарили нам ощущение полета — задолго до того, как мы поднялись в воздух… В этом поэте есть какая-то магическая сила. Она устремлена вверх, к звездам» (Маяковский В. В. Собр. соч. в 12 т. Т. 12. М., 1978, с. 256—257; далее при ссылках на это издание будут указываться только номера тома и страниц). Дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт В. Севастьянов писал о Маяковском как о «поэте раскованной и дерзкой мысли, умеющим изменить прежний способ видения мира» (там же, с. 261—262).
Я подвожу читателя к мысли о том, что встает задача рассмотрения космизма Маяковского как такового, определения его особенностей в сравнении с космизмом других русских поэтов и мыслителей. Решение этой задачи и составляет содержание данной статьи. Насколько мне известно, в маяковедении нет работы, специально посвященной анализу космизма Маяковского. (Подробнее о космизме как направлении развития мировоззрения см.: Хайруллин К. Х. Космизм: жизнь — человек — ноосфера. Казань, 2015).
Сразу перечислю особенности космизма Маяковского и далее постараюсь их содержательно представить.
1. Гигантизм.
2. Обращенность к небу, Солнцу, звездам и Вселенной. Единство земного и космического.
3. Антропоцентризм: человек вместо бога как смысловой и силовой центр мироздания.
4. Бунт против существующего миропорядка, против буржуазного общества, войн и мещанского быта.
5. Революция как кардинальное преображение мира и общества. Вера в светлое будущее.
6. Задача объединения человечества на коммунистической основе.
7. Необходимость формирования нового, более совершенного типа человека.
8. Вера в могущество научно-технического прогресса. Создание утопических картин человеческого будущего, где небо играет главную роль в жизни потомков.
9. Возможность управления временем и научного воскрешения умерших людей в будущем.
Маяковский представлял себя, мир и события, происходящие в нем, как бы через увеличительное стекло и ощущал себя гигантом, соизмеримым с огромными объектами: Землей, Солнцем и др. Гиперболизм — существенная черта поэзии Маяковского. Вот примеры: «…уйду я,/ солнце моноклем/ вставлю в широко растопыренный глаз» (т. 1, с. 240), и у меня «гремит,/ приковано к ногам,/ ядро земного шара» (т. 1, с. 296). Поэт оперирует огромными числами: «…будущее загорланило триллионом труб» (т. 1, с. 360) и хочет, чтобы его стихи выражали чувства и мысли миллионов людей: «…это сквозь жизнь я тащу/ миллионы огромных чистых любовей/ и миллион миллионов маленьких грязных любят» (т. 1, с. 317). Он рисует фантастических гигантов — русского богатыря Ивана, изнутри наполненного людьми, домами, броненосцами, лошадьми и у которого «голова в Казбек» и не менее огромного буржуя Вудро Вильсона, участников «чемпионата всемирной классовой борьбы» (поэма «150 000 000»). Интересен и такой мегаобраз, созданный поэтом: «Вселенная спит,/ положив на лапу/ с клещами звезд огромное ухо» (т. 1, с. 249).
Гигантизм Маяковского тесно смыкается с его обращениями к небу и звездам. Поэт часто использует понятие вселенной (т. 1, с. 181, 249, 255, 278; т. 2, с. 142, 260, 273, 300). В его раннем лирическом стихотворении, ставшим знаменитым, звучат такие строки:

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
Значит — это кому-нибудь нужно? (т. 1, с. 90).

Звезды нужны людям, они зовут их ввысь и вдаль. Звезды как бы говорят о безграничных возможностях человека при его устремленности к небу. Красота звездного неба является источником наслаждения и радости и служит стимулом творчества. Свою любовь к звездам Маяковский позднее выразил так: «Если б я поэтом не был,/ я бы стал бы звездочетом» (т. 5, с. 363).
Поэт не сомневается в единстве земного и космического и включает все небесное в контекст происходящих на земле событий, рассматривая небесные светила и облака как зеркала их отражающие (т. 1, с. 242, 249, 269). Он обращается к ним с призывами или полагает их в качестве объектов активного воздействия со стороны человечества (т. 1, с. 170, 308 — 309; с. 102, 142). Допускается такая фантастическая возможность: «Мы солнца приколем любимым на платье,/ из звезд накуем серебрящихся брошек» (т. 9, с. 10). Будущее человечества Маяковский связывает с перспективой свободных полетов потомков в небесном пространстве, а в поэмах «Человек» и «Пятый Интернационал» он рассказывает о своем потустороннем пребывании в космосе после смерти, а также о попадании туда в облике фантастического «Людогуся» со сверхдлинной шеей, называющего вселенную — «громаднейшая радиостанция». Любопытно отметить, что потустороннему «центру всех явлений» поэт приписывает технические детали: «путаница штепселей, рычагов и ручек» (т. 1, с. 305).
Своеобразие космизма Маяковского заключается в том, что в нем совершенно отсутствует мотив поклонения величию природы и нет чувства человеческой малости перед лицом громадной Вселенной, что имеет место, например, в космической поэзии Ф. Тютчева. Главным в космизме Маяковского является бунтарство как характерная черта мировоззрения поэта, что особенно ярко выражается в его дореволюционной поэзии. Молодой Маяковский бросает гордый и смелый вызов небесам, выступает против бога и существующего миропорядка, проявляет гнев и ожесточение и кричит о своем одиночестве:

Кричу…
Слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть…
<……………………………………>
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека! (т. 1, с. 78).

Под влиянием известного произведения Ф. Ницше Маяковский назвал себя кривогубым Заратустрой и посчитал себя мятежным пророком-бунтарем, «тринадцатым апостолом», «глашатаем грядущих правд», выражающим дух тотального отрицания всего старого и традиционного. По мнению самого поэта, суть знаменитой поэмы «Облако в штанах» заключена в лозунгах: «долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию». Маяковский высоко ценил свою поэму и даже назвал ее «катехизисом сегодняшнего искусства» (т. 11, с. 80).
Бунтарство Маяковского часто связывают с его принадлежностью к футуристам, радикально и эпатажно выступивших против традиционной культуры и ратовавших за создание принципиально нового искусства. На мой взгляд, оно возникло гораздо раньше знакомства с футуристами — еще в его детские и отроческие годы. На формирование мировоззрения Маяковского оказали влияние революция 1905 года и тяжелое материальное положение, в котором оказалась его семья после внезапной смерти отца от заражения крови в 1906 году. Чтение революционной литературы, арест и пребывание в течении 11 месяцев в Бутырской тюрьме из-за участия в подпольной работе партии большевиков укрепили протестные настроения поэта и способствовали накоплению в его душе ненависти к монархическому и буржуазному строю России. В «Облаке в штанах» звучат страстные, грубые призывы Маяковского к бунту:

Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
<……………………….>
Выньте, гулящие, руки из брюк,
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук —
пришел чтоб и бился лбом бы! (т. 1, с. 240 — 241).

Маяковский хотел жить совсем в другом мире. В противовес реальности он рисовал свой художественный мир, в котором разворачивается мистерия бытия и все возможно: происходят чудесные трансформации, оживают улицы, дома, орудия труда и предметы домашнего быта, поцелуи становятся самостоятельными существами, можно превратиться в собаку или во всевидящего и всеслышащего Людогуся. В этом мире происходит вознесение поэтического героя на небо и возвращение его на землю, к нему на даче приходит в гости Солнце, с которым пьется чай, осуществляется путешествие во времени с попаданием в будущее, в XXX век, воскрешается умерший и т. д. Свой художественный мир Маяковский проецировал на Вселенную, включая образы своих героев в космический, а порой и в потусторонний контекст (загробный мир, ад, рай, чистилище). Отсюда очевидно, что космизм Маяковского имеет мифопоэтический характер и несет в себе элементы фантастики, утопии и религиозных представлений.
Маяковский был максималистом, и в нем кипела не только «Громада ненависть», но росла и «Громада любовь». Поэт считал жизнь без любви неполноценной и утверждал, что любить надо так, что даже ревновать свою любимую к самому Копернику (т. 5, с. 362). Он искал в мире высокую любовь, а находил подлость, хитрость, игру, измену, наталкиваясь на уродующие людей лживые отношения, на несправедливое деление на нищих и голодных и богатых и сытых («жирных»). Маяковский даже выражал готовность пожертвовать собой во имя утверждения справедливости, высокой любви и правды:

…вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам. Как знамя (т. 1, с. 239).

Молодой Маяковский жил с ощущениями приближения революции, называя дату ее свершения — 1916 год (только на год ошибся!) и сожалел, что его многие не воспринимают и не понимают его стихов, выражающих боль столь несовершенно устроенного мира и дыхание приближающейся революции.

Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу…
<………………………………… >
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас — его предтеча,
я — где боль, везде… (т. 1, с. 238).

Особое внимание Маяковский уделяет соотношению «человек — мир». И здесь он — принципиальный антропоцентрист, поскольку без всяких сомнений в центр вселенной, в ее фокус ставит человека. Как отмечал В. Альфонсов, «Маяковский смотрит на мироздание не снизу вверх, а сверху вниз… Метафоризм поэтического мышления Маяковского не соотносит человека с “иным” (обладающим собственным смыслом) миром, а, наоборот, стягивает весь мир к человеку, — мир без человека для него пуст и беспредметен, при всем своем номинальном разнообразии… Образы космоса здесь — средство гиперболизации чувств, мирозданию отказано в самостоятельной жизни …Маяковский меняет местами традиционное чудо и не-чудо — небо и землю, бога и человека» (Альфонсов В. «Эй, вы! небо…» (О раннем Маяковском) // В мире Маяковского. Сб. статей. Кн. 1 М., 1984, с. 176).
Точно определено мировоззренческое кредо поэта, для которого человек и все созданное им искусственное выше природного (т. 1, с. 204). В то же время природа очень нужна человеку, поскольку без нее он ничто (без тела, дарованного природой, человек существовать не может), и надо хорошо относиться к природе, в частности, к животным, к лошадям (т. 1, с. 174). «…Говорю вам: мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я делаю и сделал!» — вырывается признание Маяковского (т. 1, с. 237).
Но если природа нужна, то нужен ли бог в его традиционном понимании в роли Абсолюта? Маяковский, отвергая старую религию, уверен, что нет. Слишком много претензий можно предъявить богу, неспособному наполнить мир любовью:

…отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик (т. 1, с. 248).

А на Земле царит незримый злой «Повелитель Всего», утверждающий культ денег, богатства, защищающий неравенство, заставляющий нищенствовать и страдать миллионы и миллионы людей, сеющий вражду и разжигающий войну между государствами и народами. Но кто его может победить? Это — новый бог, к которому обращен призыв Маяковского:

Выйдь
не из звездного
нежного ложа
боже железный,
огненный боже,
<………………… >
боже из мяса —
бог-человек (т. 1, с. 324 — 325).

В стихотворении «Наше воскресение» говорится о новой религии, в которой утверждается право человека на власть над миром, и звучит обращение к людям: «Вырывай у бога вожжи!/ Что морочить мир чудесами!/ Человечьи законы — не божьи! —/ на земле установим сами» (т. 2, с. 92).
С. Семёнова назвала Маяковского «поэтическим пророком человекобожия» (Семёнова С. Г. «Третья Революция Духа»//Творчество В. В. Маяковского в начале ХХI века. Новые задачи и пути исследования, с. 40 — 51). На место ниспровергаемого бога поэт сначала ставит самого себя, апостола нового «религиозного сознания», который должно освободить от власти «Повелителя Всего», совершив переворот в мировоззрении людей. Богоборческие мотивы переплавляются в человекобожеские, и звучит призыв обновить весь существующий миропорядок:

Эй!
Человек,
землю саму
зови на вальс!
Возьми и небо заново вышей,
Новые звезды придумай и выставь… (т. 1, с. 138).

Жизнь человеческую на Земле нельзя признать гармоничной. Молодой Маяковский рисует уродливо-отталкивающий мир, где царят «свиные рыла», «быкомордая орава», «желудок в панаме» и т. п. В трагедии «Владимир Маяковский» действуют такие персонажи, как «Человек без глаза и ноги», «Человек без уха», «Человек с растянутым лицом» и даже «Человек без головы». Окружающая реальность представлена в мерзких образах: «прокисший воздух плесенью пахнет», «улица провалилась как нос сифилитика», «шершаво-потное небо» и др. Но самым ужасным явлением в человеческой жизни является война с ее узаконенным массовым убийством, безумством и кошмаром. Война — это море крови, место битвы, где в земле «…на сажень человечьего мяса нашинковано», а «в гниющем вагоне на сорок человек — четыре ноги» (т. 1, с. 275 — 276). Уже после окончания Первой мировой войны Маяковский заявил: «Я/ от первых дней/ войнищу эту проклял,/ плюнул рифмами в лицо войне» (т. 2, с. 43).
Но, увы, войны изгнать из истории нельзя, пока существует капитализм (т. 3, с. 54). Бунт против наличного миропорядка, страстный призыв к его изменению, осуждение войны как безумной бойни и осознание необходимости разрешения международных противоречий мирными средствами — это характерные черты русского космизма, в частности, философии «Общего Дела» Н. Фёдорова, и они в яркой поэтической форме проявились в творчестве Маяковского.
Поэтические гиперболы раннего Маяковского выражают великий пафос коренной, до самого основания, переделки мира.

Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова (т. 1, с. 158).

По мнению поэта, наступающая революционная эпоха порождает новый тип людей. «Люди родятся, настоящие люди, бога самого милосердней и лучше» (т. 1, с. 281). К ним относятся, прежде всего, футуристы, будетляне, страстно призывающие отвергнуть все старые порядки и ценности и своим революционным искусством устремляющие людей к новому жизни, к будущему. Будетляне — «силачи будущего» (т. 11, с. 59). Маяковский, ставший со временем вожаком будетлян, больше выдавая желаемое за действительное, заявляет:

Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни (т. 1, с. 238).

Сила будетлян — в их новаторстве и страстном бунтарстве, в том, что они выражают веления революции. И когда столь желанная и ожидаемая революция в России произошла, то они ее с восторгом приняли, конечно, встали на ее сторону и со временем стали спорить с группировками пролетарских поэтов и художников по поводу того, чье же творчество вернее и лучше выражает суть нового революционного искусства. Футуристы сформировали Леф (Левый фронт искусств), преобразованный затем в Реф (Революционный фронт искусства).
Революция как социальный переворот в истории, меняющий ее ход, связана с появлением у тех, кто ее положительно встретил или в ней участвовал, завышенных ожиданий, касающихся будущего, с созданием разного рода утопий, рисующих радужные перспективы грядущих времен. Это нашло свое отражение и в творчестве русских поэтов, вставших на сторону Октябрьской революции, среди которых наиболее известными являются А. Блок, В. Брюсов, В. Маяковский, В. Хлебников и С. Есенин.
Поэты поверили в то, что революция есть универсальный способ разрешения всех человеческих проблем (социально-политических, экономических, антропологических), позволяющий скакнуть обществу далеко вперед в своем развитии, тем более что в результате Октябрьской революции впервые в истории к власти пришел трудящийся класс — пролетариат. Каждый из них в той или иной мере поверил в коммунизм, в возможность установления такого социального строя, при котором окончательно гармонизируются все взаимоотношения между людьми и покоряются стихии природы благодаря достигнутому научно-техническому могуществу. Но у этих поэтов достаточно быстро стало проявляться разочарование от всего происходящего в постреволюционной России, хотя они прожили недолго в условиях новой власти. Иначе говоря, их надежды не оправдались. Дольше остальных прожил Маяковский, проявивший себя достаточно верным и последовательным защитником коммунистической идеологии и большевистской власти, воспевавшим гимны Ленину, партии, пролетариату. Но даже у Маяковского в его стихах можно обнаружить моменты разочарования, сожаления и усталости в последний период его жизни. Но об этом речь пойдет дальше.
Очень близки представления о революции и будущем у Маяковского и Хлебникова, которого вполне надо относить к русским поэтам-космистам (подробнее об этом см.: Хайруллин К. Х. Космизм Велимира Хлебникова//Культура и время, 2013, № 4, с. 66 — 73). И Хлебников, и Маяковский абсолютизировали революцию, рассматривая ее в планетарно-космическом масштабе. Более того, они оценивали ее как онтологический сдвиг, способный кардинально изменить жизнь человека и человечества и дающий людям власть над временем, пространством и Вселенной. Напомню выше приведенные слова Маяковского: «Сегодня перестраивается миров основа». И у него есть еще такое высказывание: «Солнцем встает бытие иное» (т. 1, с. 361).
По сути, поэт боготворит революцию. Как замечает Альфонсов: «…Маяковский ниспровергает бога, но при этом сохраняет “память” о боге, она заключена в масштабе и характере самой мысли, в привычке искать непременный центр бытия» (Альфонсов В. Указ. соч., с. 194).
В художественном мире Маяковского революция становится божественным онтологическим центром, вокруг которого происходит пульсация не только истории, но и всего наличного бытия, включая землю, небо, далекие звезды и даже потусторонние реалии. В поэме «Мистерия-буфф» она представляется всемирным потопом, могучей силой, расплавляющей земной шар, т. е. глобальной катастрофой, изменяющей привычную реальность. Маяковский охотно использует библейские сюжеты (в частности, легенду с ковчегом) и образы, в том числе образ Христа, чтобы мифопоэтически показать путь творцов революции, названных в мистерии «Нечистыми», к желанной цели — «земле обетованной», которая оказывается «Миром-коммунаром» — сказочной коммуной, обеспечивающей полную гармонию и всеобщее счастье для трудящихся классов. Революция наделяет своих творцов божественными энергиями и способностями, и они взлетают («сквозь небо — вперед»), проходят уверенно и победно через ад, чистилище и рай, испытывая чувство своего превосходства перед обитателями потустороннего: чертями, ангелами и святыми. «Нечистые» (Плотник, Кузнец, Шахтер, Прачка, Швея и др.) заявляют им, что они теперь хозяева всего и «Мы сами себе и Христос и Спаситель» (т. 9, с. 183). До этого к ним является «Человек будущего», прочитавший им своего рода Нагорную проповедь, в которой звучит призыв к уничтожению врагов нового мира:

Ко мне —
Кто всадил спокойно нож
и пошел от вражьего тела с песнею!
Иди, непростивший!
Ты первый вхож
в царствие мое
земное —
не небесное (т. 9, с. 161).

Маяковский утверждает идею превосходства мира физического, плотного над миром тонким, призрачным, потусторонним и право революционного народа на беспощадную жестокость по отношению к его противникам, стремящихся сохранить или восстановить старый миропорядок. Переход к новому — совершенному и справедливому — мироустройству без богатых эксплуататоров и паразитов, без нищеты и угнетения невозможен без тотальной классовой борьбы, в которой можно победить, только проявив всю силу воли, решимость, беспощадность и организованность. Коммунизм оказывается тем будущим желанным земным раем, о котором мечтали все верующие, правда, принимая его за небесный. В представлениях Маяковского коммунизм рисуется как триумф не только социального, но и научно-технического прогресса, что выражено символически превращением в живых существ орудий труда, машин, видов транспорта. В финале «Мистерии-буфф» звучит марш всемогущих победителей-коммунаров, в котором есть такие строки:

Мы — зодчие земли,
планет декораторы,
мы — чудотворцы,
лучи перевяжем пучками метел,
чтоб тучи небес электричеством вымести.
Мы реки миров расплещем в меде,
земные улицы звездами вымостим (т. 9, с. 217).

В итоге коммунары провозглашают себя солнцепоклонниками т. е. язычниками, и здесь опять имеет место религиозный мотив. Вся фантасмагорическая история «Мистерии-буфф» описана в несколько утрированном, а порой и в сатирическом ключе. Возможно, таким своеобразным способом Маяковский отрицал христианство и утверждал новую коммунистическую веру языческого характера. Как писала С. Семёнова: «И в своем отрицании христианства, причем карикатурно-уплощенного, поэт остается личностью религиозно заряженной. Его вера в земной рай, в человека-чудотворца, разумеется, превращенно-религиозна. Вместе с тем, отказавшись от христианства, он как бы регрессирует по лестнице религиозного чувства и культа, впадая в язычество…» (Семёнова С. Г. Указ. соч., с. 48). Мне кажется, что неявная религиозность Маяковского, сочетающаяся с отрицанием традиционного бога, обусловлена тем, что поэт всегда нуждался в Абсолюте в качестве опоры своего мировоззрения, и он его находил в революции, грядущем коммунизме и чаемом образе всемогущего человека будущего. А в советское время в пору увлечения антирелигиозной пропагандой Маяковский в своих агитках бичевал веру в бога наряду с разными человеческими пороками, в частности, вместе с алкоголизмом (т. 6, с. 86).
Революция, произошедшая в 1917 году, разделила жизнь Маяковского на две неравные части (приблизительно 24 и 12, 5 года) и существенно отразилась на его мировоззренческих установках и характере творчества. Если в первой части Маяковский сформировался как яркий представитель футуризма, выступающий с проповедями бунтарско-анархического свойства, отрицающими старый мир, то во второй в его творчестве стали нарастать тенденции конструктивности, защиты и прославления нового строя, и на передний план вышли коммунистические идеи. Если раньше в дореволюционное время Маяковский отстаивал свободу искусства от политики, то после революции он начал безоговорочно исходить из принципа классовости, партийности искусства. Из одиночного поэта-бунтаря, выпячивающего свое «я» и желающего быть пророком-сверхчеловеком, Маяковский превратился за достаточно короткий срок в поэта-коллективиста, стремящегося к слиянию с народными массами, в идеолога-пропагандиста, воспевателя коммунистического строительства и гневного обличителя тех, кто этому строительству мешает: классовых врагов, вредителей, бюрократов, мещан-обывателей и др. Поэт пришел к убеждению, что не отдельные личности, а пролетариат, многомиллионные народные массы в пору кардинальных социальных перемен становятся главными творцами истории, и его задача как поэта выразить волю, цели и мечты масс. Эту задачу Маяковский решил, прежде всего, в поэме «150 000 000», где он выступил именно таким выразителем.
Революция расколола человечество на две половины: на тех, кто за создание нового мира и кто за сохранение старого. И середины, по мнению Маяковского, быть не может. «…И тот, кто сегодня поет не с нами,/ тот против нас» (т. 4, с. 255). Каждому человеку надо определяться — на чьей он стороне. Силы старого и нового нарождающегося мира у Маяковского — это планетарно-космические силы, борющиеся между собой и включающие в себя природу, животных, машины, орудия производства и даже домашний быт. Все подлежит перестройке: и политика, и экономика, и культура, и искусство, и быт, и даже любовные отношения. Маяковский отвергает старую поэзию, определяя ее как какое-то «из любовей, соловьев варево» и утверждает свою поэзию как художественное средство борьбы за новый мир, как активное оружие классовой борьбы. Он осуждает пассивно-созерцательное отношение художника к миру и хочет видеть в искусстве могучую мобилизующую силу в деле изменения существующего положения вещей. Революционному времени нужна новая поэзия, выступающая именно такой силой. И в этом отношении надо признать новаторство Маяковского и его формулу: «Поэзия — вся! — езда в незнаемое» (т. 4, с. 29). Ему удалось создать новый тип тонического стихосложения со своей ритмической структурой и достаточно адекватно выразить в своих стихах дух эпохи войн и революций. Маяковский готов поднять значение поэзии до космических высот, заявляя о ее родственности свету солнца (т. 1, с. 200) и о том, что «Поэт всегда должник вселенной…» (т. 4, с. 32). Его задача — соединить в своем творчестве вселенское и земное:

Чтоб поэт перерос веков сроки,
Чтоб поэт
Человечеством полководить мог,
Со всей вселенной впитывай соки
Корнями вросших в землю ног (т. 2, с. 238).

Будучи максималистом в своем страстном желании скорейшего наступления «прекрасного завтра», Маяковский не смог избежать крайностей. Поэт в своем мировоззрении впадает в панполитизм и предлагает вообще все рассматривать и оценивать с политической точки зрения. И даже собственную любовь к женщине. В «Письме Татьяне Яковлевой» есть такие начальные строки: «В поцелуе рук ли, губ ли,/ в дрожи тела близких мне/ красный цвет моих республик/ тоже должен пламенеть» (т. 5, с. 357).
Маяковский не сомневается в космической сути любви, как и Вл. Соловьёв, А. Блок и другие русские поэты-космисты, мечтает о тех временах, когда любовь, преодолев свои низшие плотские формы, станет в мире преобладающей духовной силой: «Чтоб не было любви-служанки/ замужеств, похоти, хлебов./ Постели прокляв,/ встав с лежанки,/ чтоб всей вселенной шла любовь» (т. 2, с. 300).
Но мечтая о таких временах, Маяковский призывает к насилию, жестокости в деле революционного преображения миропорядка, к уничтожению всех тех, кто этому делу сопротивляется, поскольку «…ключ к победе — в железной диктатуре» (т. 3, с. 309). Антигуманный радикализм звучит в таких словах: «В будущей битве хватит решимости,/ хватит людей, умения хватит —/ дряблых, жирных снять и вымести» (т. 5, с. 319). Но что тогда этим «дряблым, жирным» делать: покорно ползти на кладбище? Маяковский утверждает и такое: «Я пол-отечества мог бы снести,/ а пол — отстроить, умыв» (т. 4, с. 422). У него не встает такой вопрос: а можно ли вообще построить счастливое общество-коммуну на основе огромных жертв и несчастии других?..
Маяковский разделял иллюзию своего времени о мировой революции, веря в то, что пролетарии разных стран вдохновятся победой революции в России и свергнут свои антинародные правительства. Мировая революция откроет путь к формированию единого человечества. Он назвал пролетарский интернационализм «непобедимым оружием» и надеялся на то, что рабочему классу всей планеты родной станет «первая наша республика трудящихся» и успешной будет деятельность Коминтерна (т. 2, с. 134 — 135; т. 5, с. 300 — 302). Увы, интернационализм оказался гораздо слабее, чем национализм, как показал ход всемирной истории в XX веке, да и в начале XXI века. Сейчас вообще перестали говорить об интернационализме и о какой-то пролетарской солидарности. По национальному признаку распались Советской Союз, Югославия, Чехословакия и некоторые другие государства. Практика существования человечества в виде национальных государств, которые нередко конкурируют и даже враждуют между собой, совсем не собирается уходить в прошлое, хотя возникли и межгосударственные объединения: ЕС, СНГ и др.
Маяковский мечтал об объединении человечества в одно целое на коммунистической основе, о создании ЗФК — Земной Федерации Коммун. Он выдвигал цель: «это — чтобы в мире без Россий, без Латвий,/ жить единым человечьим общежитьем» (т. 4, с. 69). В творчестве Маяковского коммунизм соединялся с космизмом, поскольку задача сплочения человечества вокруг «общего Дела» и превращения его в общину, выдвигалась и русским космизмом (Н. Фёдоров и его последователи Н. Сетицкий, А. Горский и др.). Пролетарский коммунистический космизм пытались выстроить и поэты Пролеткульта (подробнее об этом см.: Камиль Хайруллин. Революция, космизм и поэзия Пролеткульта//Дети Ра, 2015, № 11).
В соответствии с установками космизма Маяковский ставит задачу переделки человека как в духовном, так и в биологическом плане. Ведь революция как кардинальный онтологический сдвиг не может не выступать революцией духа и не касаться изменения человеческой природы. «Я ненавижу человечье устройство,/ ненавижу организацию, вид и рост его», — заявляет Маяковский и далее говорит; «Довольно! — зевать нечего:/ переиначьте конструкцию рода человечьего!» (т. 3, с. 17 — 18). Поэт хочет видеть в человеке будущего существо гораздо более крепкое, долговечное, устойчивое по отношению к болезням, более сильное и энергичное, чем современный человек, существо, способное «…отдыхать, в небеса взлетая ракетой» (т. 3, с. 19). Этот наш потомок, являясь членом будущего коммунистического общества, должен стать убежденным коллективистом и активным борцом за всеобщее благо и счастье.
Но кто из современников по своим способностям и масштабам своей личности может служить примером для подражания даже для наших потомков? По убеждению Маяковского, это — Ленин. Свою любовь к Ленину он выразил в одноименной поэме и в целом ряде стихотворений. Маяковский утверждает, что он совсем не хочет обожествлять Ленина, заявляя, что тот — земной, «самый человечный человек», хотя «… меж равными был первейший по силе воли, ума рычагам» (т. 3, с. 313)*. В то же время Маяковский, избегая слово «вождь», обрисовывает Ленина в виде сверхчеловека с огромной головой: «Он в черепе сотней губерний ворочал,/ людей носил до миллиардов полтора» (т. 3, с. 303 — 304). Поэт считает, что планета Земля, человечество должны гордиться Лениным и приписывает ему вселенское значение: «Ленин с нами, бессмертен и величав,/ по всей вселенной ширится шествие —/ мыслей, слов и дел Ильича» (т. 6, с. 161).
Конечно, здесь имеет место выдавание желаемого за действительное, но это было обусловлено тем, что Маяковский был уверен в том, что дорога в будущее, указанная Лениным, верна, а бессмертно все то, что имеет значение для наступления светлого будущего. Поэт жаждал скорейшего прихода «прекрасного коммунистического завтра», торопил время, и в этом причина его таких призывов: «Клячу историю загоним», «Выволакивайте будущее!» и др. Следует сказать, что перед Маяковским общечеловеческая коммуна будущего встает в довольно туманном романтическом свете. Абстрактны даваемые им определения коммуны, которая есть «огромная высота» и «глубочайшая глубина», «место, где исчезнут чиновники/ и где будет много стихов и песен» (т. 4, с. 59 — 60). Хотя выделяется в соответствии с марксизмом фундаментальная особенность человеческого бытия при коммунизме: в его условиях исчезнет частная собственность и все мое будет твоим за «исключением зубных щеток». Тогда не будет классов и государств, и сформируется всемирное братство людей труда.
Картина будущего несколько проясняется и конкретизируется, когда Маяковский начинает рисовать ее архитектурные, производственные, научно-технические и бытовые детали. Он верит в научно-технический прогресс, в его силу, способную преобразить весь образ жизни людей будущего. В поэмах «Пятый Интернационал», «Летающий пролетариат», «Про это» и стихотворениях «Два мая», «Красная зависть» и некоторых других им предпринимается попытка представить будущее человечества. Тема путешествия во времени в грядущее рассматривается Маяковским в его пьесах «Клоп» и «Баня». Его лики будущего во многом носят аэрокосмический характер и очень похожи на футуристические зарисовки В. Хлебникова.
По мнению обоих поэтов, небо должно стать главной сферой жизнедеятельности потомков. «Небо будет ваша жилплощадь —/ не зажмет на шири воздушной» (т. 3, с. 117). «В Москве не будет ни переулка, ни улицы —/ одни аэродромы да дома» (т. 3, с. 358). Потомки станут свободно передвигаться по небу, совершать прогулки, путешествия, «ходить» на работу, используя аэротехнику (самолеты, дирижабли, аэростаты), а при желании летать даже вместе со своим домом (т. 3, с. 372).
Каких же вершин могущества, с точки зрения Маяковского, достигнут люди будущего? Они научатся зажигать искусственные солнца, летать со скоростью света и посещать иные планеты, делать «воздух прессованный для междупланетных путешествий», вырабатывать «из облаков искусственную сметану и молоко», вызывать дожди, превращать пустыни в оазисы, управлять климатом, наконец, воскрешать мертвых. Полностью будут электрифицированы бытовые условия в виде электрощеток, электробритв и других приборов. Люди, неозадаченные добыванием и приготовлением пищи, будут питаться только в столовых. Их рабочий день составит четыре часа, а досуг включит в себя игры, небесные танцы, просмотр кинофильмов, порой проецированных в огромных масштабах на облака, и прослушивание аудиокниг. Потомки вместе с жителями других планет будут проводить свои праздники. Например, на празднование 1 Мая могут прилетать марсиане (т. 3, с. 109). Веселье будет поддерживаться без употребления алкогольных напитков.
Маяковский подчеркивал большое значение изобретательства для будущего и сетовал на то, что очень часто внедрению изобретений в производство, в жизнь мешает «бюрократизм». «…На самом важном, видном месте/ должен стоять изобретатель», —— говорил он, утверждая необходимость защиты его прав и интересов со стороны государства (т. 5, с. 210).
Маяковский следил за появлением в мире технических новинок. В частности, он приветствовал создание в США человекоподобных автоматов, названных «Телевоксами» (т. 5, с. 74 — 78). Поэт высказывал предположения о тенденциях развития техники. «Может быть, завтрашняя техника, умильонивая силы человека, пойдет по пути уничтожения строек, грохота и прочей технической внешности» (т. 6, с. 374). По-видимому, речь здесь идет о том, что новые заводы и разные технические устройства будут становиться все более бесшумными и миниатюрными.
В своей драме «Баня» Маяковский представил изобретателя Чудакова, создателя фантастической Машины времени, и его друзей-рабочих как энтузиастов строителей социализма, как веселых и хороших ребят, противостоящих бюрократу Победоносикову и его компании, для которых карьера, пустозвонство, показуха, чинопочитание, подхалимаж являются главным делом и единственной заботой. В конце драмы бюрократы терпят поражение: Машина времени и «Фосфорическая женщина», фантастическая представительница будущего, их забраковали и не взяли в путешествие в грядущие времена. Но я думаю, что Маяковский неслучайно ведущему бюрократу драмы дал фамилию «Победоносиков». Здесь есть намек — в Советской стране бюрократизм чувствует себя комфортно и продолжает цвести и размножаться.
Заветная мечта Маяковского — это установление власти человека над ходом времени, которая открывает возможность преодоления смерти и воскрешения умерших. Мечта, характерная для русского космизма. Поэт серьезно относился к утопии Н. Фёдорова и впервые картину воскрешения мертвых представил в своей поэме «Война и мир»:

Это встают из могильных курганов,
мясом обрастают хороненные кости (т. 2, с. 283).

Вставшие из могил восклицают:

В старушечье лицо твое
смеемся,
время!
Здоровые и целые вернемся в семьи! (т. 2, с. 284).

К теме воскрешения Маяковский позднее вернулся в поэме «Про это». В ней обрисовывается пребывающая где-то в небе «недоступная для тлений и крошений мастерская человечьих воскрешений» из будущих времен. Маяковский, точнее сказать «его дух с портрета поэта в книге», обращается к сотруднику этой мастерской «большелобому тихому химику» с горячей просьбой «Воскреси!» «Сердце мне вложи! Кровищу — до последних жил./ В череп мысль вдолби!/ Я свое, земное, не дожил,/ на земле свое не долюбил» (т. 2, с. 298). Поэма заканчивается мыслью о том, что, если к XXX веку любовь станет вселенской силой, а все люди ощутят себя единой семьей, то человечество станет бессмертным. Маяковский задумывал изобразить картину воскрешения и Ленина в неоконченной поэме «Пятый Интернационал» (остались черновики, рисующие эту картину), но замысел остался до конца неосуществленным (Семёнова С. Г. Указ. соч., с. 63 — 64). По свидетельству Р. Якобсона, в ходе его разговора с Маяковским по поводу общей теории относительности и возможности изменения хода времени последний заявил: «А я совершенно убежден, что смерти не будет. Будут воскрешать мертвых» (Михайлов А. А. Маяковский (ЖЗЛ). М., 1988, с. 218). Таким образом, можно полагать, что Маяковский очень верил в науку, в ее будущую способность побеждать смерть.
Финал жизни Маяковского был трагическим. 14 апреля 1930 года поэт застрелился, покончив жизнь самоубийством. Тогда это шокировало многих. Как такое мог сделать человек — страстный глашатай нового мира, наполненный пафосом революционного созидания и устремленный в будущее, заявлявший: «Ненавижу всяческую мертвичину!/ обожаю всяческую жизнь!» (т. 3, с. 46), причем сам недавно укорявший Есенина за его самоубийство? Я не буду подробно останавливаться на конкретных причинах, приведших к добровольному уходу Маяковского из жизни. Об этом написано немало (см., например, Сарнов Б. Маяковский. Самоубийство. М., 2006).
Думается, кризис у Маяковского, причем мировоззренческого и творческого характера, стал нарастать гораздо раньше 1930 года. В «Разговоре с фининспектором о поэзии» (1926), «Разговоре с товарищем Лениным» (1929), во вступлении к неоконченной поэме «Во весь голос» (1930) чувствуются нотки усталости, разочарования и недовольства жизнью. Фининспектору поэт заявляет о том, что «машину души с годами изнашиваешь» и «все меньше любится, все меньше дерзается…» (т. 4, с. 31). Обращаясь к портрету Ленина на стене, Маяковский говорит о том, что «очень много разных мерзавцев/ ходят по нашей Земле и вокруг» и устаешь отбиваться от них (т. 6, с. 16). В указанном вступлении он называет себя «ассенизатором и водовозом, революцией мобилизованным и призванным», который «вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката» и, занимаясь «агитпропом», становится «на горло собственной песне» (т. 6, с. 175 — 180). Маяковский очень сердился и обижался, когда его называли попутчиком революции и социалистического строительства и хотел подчеркнуть, что он есть подлинный поэт-революционер, подчиняющий себя чувству долга служения делу социализма, адекватная оценка творчества которого принадлежит будущему.
Маяковский стал понимать, что его многочисленные стрелы критики в сторону советского мещанства и бюрократизма не достигают цели. Он всей душой ненавидел самодовольное «мурло мещанина», которое и не собирается исчезать из жизни, и с тревогой наблюдал, как после десяти лет со времени Октябрьской революции советский строй все более превращается в фабрику по производству бюрократов, топящих в бумаготворчестве, в бесчисленных заседаниях, отчетах и резолюциях дело революции. Маяковский даже считал, что «рай чиновников с недели на день/ аннулирует октябрьский гром и лом…» (т. 4, с. 66). В то же время, выдавая желаемое за действительное, он продолжал утверждать, что «и в 29-м длится и ширится Октябрьская революция…/ Мы живем приказом октябрьской воли» (т. 6, с. 6). Увы, время революционной бури и натиска, волны народного энтузиазма прошли, как бы этого не хотел Маяковский.
Многие полагают, что главную причину самоубийства Маяковского следует видеть в психическом складе его личности. Как известно, поэт на людях очень часто вел себя грубо, вызывающе и заносчиво, но за этим пряталась его застенчивость, ранимость и неуверенность в себе. М. Горький называл Маяковского «хулиганом от застенчивости», а другие его современники добавляли: его грубость и бесцеремонность служили «защитным приспособлением вроде противогаза» (Михайлов А. А. Указ. соч., с. 133 — 134). Мнительный, легко поддающийся наедине своим страхам и подозрениям, Маяковский очень нуждался во внимательном отношении к себе, в поддержке и помощи в трудные минуты, а равнодушие и безразличие к нему переживалось им даже острее, чем критика. Будто бы в вакууме, отчуждающим от всего, Маяковский ощутил себя в последние дни и часы своей жизни. Ему показалось, что его «никто не любит, и он никому не нужен». В одном из своих стихотворений поэт высокопарно назвал себя «советским заводом, вырабатывающим счастье» (т. 3, с. 251), и вот теперь у него могла возникнуть мысль: какой же он завод, если даже для самого себя не может обеспечить счастья?!
Глубокие экзистенциональные метания поэта могли приводить его к идее смерти как освобождению от земных тягот и несчастий, и этим объясняется то, что Маяковский неоднократно обращался к мысли о самоубийстве. В поэме «Флейта — позвоночник» он признается:

Все чаще думаю —
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце (т. 1, с. 250).

В поэме «Человек» Маяковский повторяет свое самоубийственное устремление: «А сердце рвется к выстрелу,/ а горло бредит бритвою» (т. 1, с. 300).
Выстрел, произведенный Маяковским в свое сердце, на мой взгляд, стал последним актом его бунта против наличного бытия. Дух протеста и отрицания всегда жил в поэте, и порой он захватывал его самого, вызывая желание самоотрицания. В итоге это самоотрицание и произошло.
Нет, Маяковский не разочаровался ни в революции, ни в компартии, ни в коммунизме. Но он стал понимать, что уже служит не столько делу революции, а сколько существующей власти, которая использует его, а в случае своего недовольства его игнорирует, как это произошло в случае с бойкотом юбилейной выставки «20 лет работы Маяковского». Поэт начал чувствовать, что дело с «переплавкой человеческого материала» в духе коммунизма оказалось гораздо более сложным. Слишком неподатливым выступил этот «материал», и для его изменения недостаточно только культурно-просветительских и агитационно-пропагандистских методов. В связи с этим коммунизм уплывал от него все дальше и дальше в будущее.
Самоубийство Маяковского совсем не означает, что поэт хотел изничтожить себя как личность и свое творчество. Он ушел добровольно из жизни, поскольку ощутил невыносимость и безысходность своего существования в определенных условиях и обстоятельствах. В то же время Маяковский жаждал своего бессмертия в прямом и переносном смысле. Во-первых, вспомним, что он верил в возможность научного воскрешения людей в будущем, в том числе и себя. Во-вторых, он хотел, чтобы его стихи звучали в веках. Пафосом бессмертия проникнуто его уже упомянутое вступление к поэме «Во весь голос». Поэт торжественно заявлял, что он придет в «коммунистическое далеко» и над «бандой поэтических рвачей и выжиг» подымет «как большевистский партбилет/ все сто томов своих «партийных книжек» (т. 6, с. 180).
В заключение скажу, что поэтическое наследие Маяковского имеет право на свое место в истории развития русского космизма.

*Маяковский, несомненно, идеализировал Ленина. При этом «самом человечном человеке», вставшем во главе Советского государства, был развязан жестокий «красный террор», который нельзя в полной мере оправдать даже суровыми условиями гражданской войны. В частности, при подавлении тамбовского восстания крестьян впервые была применена практика концентрационных лагерей и расстрела заложников.



Камиль Хайруллин  — философ и литературовед. Пишет также стихи и песни.  Родился в 1946 году в Казани. Кандидат философских наук. В течении 35-ти лет преподавал в казанских вузах. Был заведующим и профессором  кафедры философии Казанского педагогического университета (1987-2011). Почетный работник высшего профессионального образования РФ. Автор книг «Философия космизма», «Космизм: жизнь-человек-ноосфера» и  «Космизм Александра Блока».  Издал два сборника своих стихов и в соавторстве два нотных сборника песен. Публиковался в коллективных поэтических сборниках  и в философских и литературных журналах и газетах.  Автор статей о жизни и творчестве Ф. Тютчева, М. Лермонтова, А. Блока, В. Хлебникова, Н. Заболоцкого,  В. Мустафина и др. Лауреат премий журналов  «Дети Ра», «Зинзивер», «Зарубежные записки»  и газет «Поэтоград» и «Литературные известия». Член  Союза писателей  ХХI  века.