Не сон ли видимое мной,
Когда, задумчиво пестрея,
Оканчивает круг земной
Пространство памяти и зренья,

Где извивается по дну
Внезапная подвижность рыбья,
И верность скользкому пятну
Готовится расправить крылья,

И сруба мшистая бадья
С мошкой, вертлявой по-холопски,
Выдавливает забытья
Несбывшиеся отголоски.

И письменностью явь искрит
Через бугрящиеся своды,
И дни, читаясь, как санскрит,
С мучительным экстазом сходны?

Нас энхаэльским игроком
Раскидывала, бортовала
Земля, простертая кругом
И овощно, и промтоварно,

И только вера мой покров,
Когда себя осознаю я
Листом, что осенью багров,
И ледником в конце июня,

И верен, как слюна плевку,
Тивердиатскому яхтсмену,
И тления не избегу,
И общей доли не избегну.

Полуразомкнут, полузамкнут,
Через кварталы напролом
Откатывается на запад
Рассветный шквал, бия крылом,

Туда, где, радужно хрустален,
Вколачивался в корпуса
Слепящий столп, что в ночь истаял,
Сбегает млечная роса,

И, обреченный умаленью,
Ни дня собою не пробыв,
К ручью, измученному ею,
Небесный катится порыв,

И в ледянисто-серой дымке,
Недостижим, как взмах платка,
В подножье горного владыки
Расталкивает облака.

Причастный скорбному веселью,
Что крови павших солоней,
В который раз покинув Землю,
Припомнишь ли, что знал на ней:

Мелькание фигурок полых,
Молящихся на мозгляка,
И в небе морщащийся полог,
Накидываемый слегка

На мглу времен, где утешенье
Напрасней скаредных молитв,
И безучастие дешевле,
И торг всечасно гомонлив.

…И ветер, шепчущий тончайше,
И солнце, что едва взошло,
Забыл бы я, забыл тотчас же,
И не вернулся ни за что.

Как руки солдат, на которых
Пикировал в сумрак ночной
С единственной мыслью — как долог
Последний рывок на Ачхой.

Трясло. Расставаясь с рассудком,
Я видел, как светоч потух.
К нему, госпитально разутым
Вздымался израненный дух.

Дана нам умеренность вдовья,
Но счастье земное дано ль?
…И выл я, бессмертию вторя,
И склянка тряслась надо мной.

Где птаха местная алкала,
Истаивала синева,
Стелился дым в тени ангара,
Рассеивавшийся едва,
Расчислено огнеопасны,
От блеклой слепли кислоты
Заброшенной авиабазы
Палатки, модули, склады.

Рюкзак собрав, стволы промазав,
На койке выгорев дотла,
Я ждал пришествия УАЗов,
Всеведущ, как аятолла.
Кто был один, тот, страх шифруя,
Поет и пляшет за стеной.
Как мальчик, спрятался в шкафу я,
Внимая тишине степной.

Затвор украдкой колупая,
В метафизическом говне,
Услышал — встала головная,
С подножки спрыгнули ко мне.
…Неслась тоска аккордеонья,
Клубилась пыль из-под колес,
И глобус перекати-поля
Мне в ноги тыкался, как пес.

Когда закончатся скитанья
И лопнет шарик надувной,
Земля советская, святая
Сомкнется, молча, надо мной,

Я, не ужившись даже с этим,
На лишнее не посягну,
А, сдержанно кивнув соседям,
К пустому обернусь окну.

Не туч тасуемой колодой —
Отливкой в облачных тисках
Восходит март во мгле холодной,
Поблескивая, как тесак.
И ежась между околесиц,
Что в ночь составами текли,
Душа, как мрачный конголезец,
Выходит из густой тени,

И застывает на просторе,
Где, изморозь полям стеля,
Распахивается раздолье,
Потягивается земля —
И я, без денег, документов
Стою, дивясь, как пилигрим,
По серости недокумекав,
Кто распростерся перед ним.

Отчизна, мать моя родная!
Любой, свята или подла,
Какими б низкими врунами
Оплевана ты ни была,
Я твой росток, я твой изгнанник,
Наколотый на лезвия
Чудес твоих, чудес бескрайних,
Протянутых через меня.

Еще не верится в снега
Среди безветреных безмолвий,
Где молнии известняка
Безвестнее небесных молний,

Еще не слышен во дворах
Ни лыжный скрип, ни санный посвист,
И листопадный кавардак
От ливней ноздревато оспист,

И там, где свет, мигнув, потух,
Боярышниковой кулисой
Сокрыты пепел и паук,
И папоротник тонколистный.

Когда понедельник зябок
И душно от батарей,
О, мальчик семидесятых,
Зачем тебе эта хрень?

Туманности иноходья
В царапающей стерне,
Бессолнечные угодья,
Их изморось на стекле,

Где ткань бытия промерзла
И тучи с небес текли,
Шлифуют свои ремесла
Никчемные октябри...

О, мальчик! И мы иссякнем.
Над нами взбурлит поп-арт.
К чему ж обольщаться всяким
Быкующим невпопад?

Но там, где свеча потухла,
Ты слышал, как пронеслось —
«Чрез все искушенья духа
Ты должен пройти насквозь»?

Сияньем океанских бликов,
Пригрезившихся молоком,
Октябрь, сиренами окликнув,
Сбирается с холма на холм,

И с вожделением лягавой,
На полусогнутых дрожа,
Изгибом провисает гавань,
Устойчивая, как правша.

И кладбище перекопали,
И снова прах земля взяла,
Но линия береговая
Изогнута лукой седла —

Гремит хмельная шалашовка,
Цветет вокал ее, кустист,
Под неумолчного флагштока
И хлопанье, и чахлый свист.

И кажется — под братским камнем
Покоятся не моряки,
А те, кто вещим издыханьем
Весь мир скитаньям обрекли.

Из тысячи осенних парадигм
Я выберу единственную — ту, что,
Когда ноябрь уже неотвратим,
Перебирает подати подушно.

…Мужчина поздней осенью смирен,
И нищ, и наг, и свергнут непогодой —
Не вслушиваясь в пение сирен,
Он бредит снегом, брошенным поодаль.

Сиротский выкрик с городской стены!
Лопата, прислоненная совково
К декадам, что безвинно казнены
Прокосновеньем холода сухого!

Поклясться бы, что зиму претерплю,
Дробя шипами инистые лужи…
Но может ли вся верность бытию
Быть самого небытия не лучше?

В собраньях шумных, дебрях антиномий,
Где неизбывна мысли пестротца
И слышится, как выстрел, одинокий,
Петардный треск печного изразца,

За окнами, бесчувствен, как андроид,
Безродный, ни из этих, ни из тех,
Шепча о том, что тайну приоткроет,
Ложился на поля великий снег.

Не любопытен до интриг дворцовых,
Он зрелищ убегал, и, прочь летя,
Не признавал ни мастерских фарцовок,
Ни вескости вельможьего ломтя.

И на газоне плавясь, точно в тигле,
Шершавым, будто контуры мелка,
Он мельком видел дверь, куда входили
Сугробы, облаченные в меха.

Некому пенять на простоту,
Вот она — работа, гастроном.
Только снится десять раз в году
Дом забытый, узнанный с трудом.

Будто бы судьба иных свобод,
Гладкая, как стадо на холме,
Пасанет в штрафную, даст на ход,
Мастерски пристроившись ко мне…

Дом забытый! Вспомнить и войти,
Вынюхав средь аминокислот
Будни с девяти до девяти,
Налафетник, траурный эскорт.

Кремовой глазурью талых свеч
Прерывая книжное спанье,
Сдвинуть ящик и на свет извлечь
Маузер, наследие свое.

Обстоятельствами мучимый,
Ни ленивым, ни любопытным,
Зарекался я быть мужчиной,
Но томительно был и был им.

Но не бабой же, в самом деле,
Урожденному с волчьим взглядом?
Впрочем, это такие дебри,
Что куда там хромым-писклявым…

Измочаленный, в кровь избитый,
Ни в словах, ни в делах не складен,
Развороченной бронеспинкой
Прикрывался от новых ссадин…

Только ими и опровергну,
Хоть всего меня изглазейте,
Разглагольствования про эру
Гуманизма и милосердья.