Мы теряли сердца золотые
в подмосковной траве шелковистой.
И в суглинок родной, как влитые,
Все вошли они. Аста ля виста!

Шли прилично пешком, сутки с лишним,
через Волоколамск на Мытищи.
Наливалась смородина, вишня,
муравей на Москву пер по тыще.

По дороге ежи попадались.
С танк размером, и были поменьше.
С топографией, видно, бодались
швед, китаец, туземец. Кто больше?

Потому окопался здесь ельник,
в блиндаже схоронились березы.
Моросило. Не дождь, а бездельник,
словом, геопоэзии слезы.

Это все что-нибудь означало,
было схожим с завещанной книгой,
что поможет вернуться к началу,
бейби, чика, мучачо, амиго.

Душа обманута дарами
и азбукою ботанической.
Но если бы ты знал заранее,
чего я так боюсь панически, —

ты не доверил бы латыни
рисунки и глаза девичьи,
где нумибийская пустыня
лежит в объятиях вельвичии.

Жизнь обводила души смежными
узорами стальных лекал.
Ты бледен думами безбрежными, — у триумфатора лик ал.

Песчано, постно и настойчиво
дышать и не считать потерь,
бессмертья пригубив настой. Чего,
кого страшиться нам теперь?

Того, кто заострил изгрызанный
до музыки свой карандаш,
насквозь безумием пронизанный,
вычерчивал такую блажь:

прямой, как шрамы на запястьях,
короткой как глоток воды,
соединял чертой пристрастья
и наши смешивал ряды.

И то последняя баталия,
где рифмою всему — любовь…
Там то ли в Тибр впадает Алия,
то ли Москва впадает в кровь.

Ты слушал весну как подсказку —
и голова как шпаргалка.
Но все это старые сказки
весны про любовь. И не жалко

навеки разбитое сердце,
в конце-то концов, ты поймешь,
что жизнь исполнялась, как скерцо
слепым музыкантом за грош.

Что просто безумием было
себя ненавидеть всерьез,
за тех, кого сердце любило,
за все, к чему сердцем прирос.

За то, что орущее племя
бессовестных маленьких птиц
летело булыжником в темя…
За этот репейник ресниц…

За то, что движений небрежность
себе ты не в силах вернуть.
За эту упрямую нежность,
отростком пронзившую грудь!

Ты знаешь, вспомнился пустяк —
причал в Милютинском заливе.
Вечерний бриз, и чей-то стяг,
и снег не снег, а снежный ливень.

И смех не смех, а все по Фрейду:
и паруса, и звуки рынды,
и джонка вся в огнях на рейде
с далеких берегов дурынды…