Книжно-Газетный Киоск


Проза


Михаил ОКУНЬ

СПЕРМАГАЗИН
 
Дом

Он так и не понял, что это был за дом, кем были его обитатели, в каких отношениях друг с другом они состояли…
Поэт с охотой согласился на предложенную поездку в дальний райцентр с выступлением — захотелось встряхнуться. Да и подобные вылазки, в отличие от прошлых времен, когда вариантов на выбор было множество, стали большой редкостью.
Четыре часа из окна электрички он благостно взирал на «знакомые с детства» и «милые сердцу» слабенькие северо-западные пейзажи. Обычное настроение медленно, но верно выправлялось.
В администрации райцентра его сдержанно поприветствовали и, не вдаваясь в подробности, назвали адрес и объяснили, как добираться. Так приезжий очутился в этом доме, стоящем на берегу глубокого оврага.
Дом был одноэтажным, деревянным, старым. Состоял он, как выяснилось позже, из нескольких больших комнат с облезлыми дощатыми полами, замурзанными стенами, голыми лампочками под потолком. Комнаты эти напоминали скорее не жилые помещения, а какие-то безалаберные мастерские — со шкафами, заваленными всяким металлическим хламом, ящиками с железной мелочью, с разбросанными по полу обрезками досок, кирпичами, банками. К мебели можно было бы отнести разве что несколько подобий топчанов, сооруженных из досок, снятых с петель дверей и ящиков — без матрацев и подушек, да ломаные стулья.
Среди этих предметов обитали около десятка подростков разного возраста и калибра и пять-шесть дворняг. Из взрослых гость не заметил никого.
Подростки были немногословны, на вопросы отвечали нехотя, появлением нового лица почти не заинтересовались. Из их скупых ответов он понял, что кто-то должен прийти и ему надо ждать. Что он и стал делать, приглядываясь к аборигенам.
Двое резались в карты. Один усердно рылся в шкафу. Еще один азартно колотил молотком по обрезку металлической трубы — то ли просто наслаждаясь процессом, то ли изготавливая некое грозное оружие для уличных битв. Собаки искательно заглядывали всем в глаза; при его появлении ни одна из них даже не тявкнула.
Неожиданно стриженый деловитый паренек, оставив перетряхивание стеллажей, посмотрел на него в упор и укоризненно произнес:
— Про вас сегодня Жердяев статью в районке написал.
Поэт опешил:
— Какой такой Жердяев?
— Наш журналист.
— И что этот журналист написал? Он же меня совсем не знает…
— Ну, что за поэта такого к нам присылают на выступление, почему не приезжает известный мастер стиха Урченя, который прославился большой поэмой о наших краях.
«Урченя, Урченя… — порылся поэт в памяти, — действительно, есть такой старец».
— И о чем эта поэма — ты читал?
— Ну, какие здесь стройки были, какие замечательные люди жили. Он — поэт крупной формы, не лирик какой-нибудь, четыре строчки в стишке.
«Люди, вероятно, действительно замечательные, — подумал поэт. — Кажется, именно в здешней ЧК придумали способ белым офицерам и прочим «элементам» головы с помощью двух мельничных жерновов расплющивать. Впрочем, к чему эти ассоциации…»
— Да, обличил меня твой Жердяев. А ты, я смотрю, парень начитанный.
— Плавали, знаем! — ответил подросток присловьем, и на том литературная часть беседы завершилась.
— Скажи, здесь детдом? — поинтересовался поэт.
Паренек как-то дернулся, буркнул «нет» и снова углубился в изучение шурупов.
Задумавшись, приезжий не заметил, как в комнате началось какое-то собрание. Подростки и собаки словно по команде исчезли.
Заседание вел старичок в очках и ленинской бородке. Внимало ему несколько строгих старушек. Все появились невесть откуда.
«В тех же декорациях…» — подумал поэт и, дабы не мешать действу, стал пробираться к выходу. Он почти уже дошел до двери, когда одна из престарелых участниц сборища укоризненно проскрипела ему вдогонку:
— А следовало бы и поприсутствовать!..
От неожиданности гость обо что-то споткнулся и замер на месте, не поверив своим ушам.
Тут вступил ведущий:
— Собирался проинформировать вас в конце собрания, но раз вы удаляетесь… Завтра в девятнадцать ноль-ноль вам надлежит быть на выступлении, после которого состоится обсуждение. Ожидается присутствие известного местного поэта Азара Азарцева.
— Какое обсуждение?!
— Товарищ Азарцев уже получил в библиотеке несколько ваших сборников и сейчас изучает их.
«Сплю я, что ли? Какой год-то нынче? Или, может быть, это у меня уже белая горячка? Хотя знающие люди утверждают, что ее прихода не замечаешь».
— Где состоится выступление?
— Здесь.
— А где я могу устроиться на ночлег?
— Здесь же.
— А в гостинице мест нет?
— Гостиница на ремонте.
— Но здесь, видите ли, как-то…
— Живем — не жалуемся.
Последнюю реплику старичок произнес уже совсем резко, тем самым недвусмысленно давая понять приезжему, что корабль собрания пускается в дальнейшее плавание и обойтись без кормчего никак не может, а с этим списанным на берег все вопросы уже решены. Поэт вышел в соседнюю комнату.
Запахло общественно-полезной обязаловкой. Он твердо решил не дожидаться, пока его стихи «изучат», не устраиваться на ночлег с канистрой под головой и немедленно уехать. Но дальше с ним стало происходить что-то совсем уж странное, напоминающее плохо срежиссированный «дурной сон» или строчку из сочинения одного юного пиита, посещавшего некогда руководимое поэтом литобъединение: «Наша жизнь — сплошная Кафка».
Проходя через следующую комнату, гость неосторожно задел стул, стоявший в центре помещения. Стул оказался свежевыкрашенным. То, что приезжий измазал брюки светлой краской, вызвало бурный восторг находящихся в комнате подростков и, кажется, даже собак. Причем ликование это было вовсе не злорадное, а вполне искреннее и радостное — как будто клоун на арене цирка отмочил нечто уморительное.
— Нет ли у вас в хозяйстве какого-нибудь растворителя? — с безнадежной досадой спросил поэт, обращаясь к веселящимся юниорам.
— Есть! — звонко выкрикнул один и ногой подтолкнул к нему литровую банку с мутной жидкостью. Проехав по полу пару метров, банка наткнулась на кирпич и разбилась, при этом завоняло действительно чем-то вроде бензина. Подростков, однако, это нимало не огорчило. Они резко и окончательно потеряли всякий интерес к пришельцу и вернулись к своим занятиям.
Плюнув на чистку брюк, поэт направился к выходу и оказался в больших сенях. Там он обнаружил, что куртка его снята с гвоздя и засунута на полку, прибитую почему-то так высоко, что и ему с его отнюдь не маленьким ростом достать до нее не было возможности. Зато тут же рядом ошивался рыхлый огромный парень с белоглазой сонной физиономией. Его-то и пришлось попросить снять куртку с полки, на что он охотно согласился. Вместо куртки, однако, парень стал доставать с верхотуры какое-то рванье, приговаривая: «Это? Это?» и с наслаждением видя, что его поведение всё более раздражает. Натешившись всласть, он слегка потянул куртку за рукав, и приезжий, подпрыгнув, сумел ее ухватить.
— Вот видите, сами достали, — ласково пропел лукавый дебил и удалился весьма довольный исполнением своего сценария — видимо, уже традиционного.
На крыльце поэта дожидалось последнее препятствие в виде приблатненного плюгавого и прыщеватого типчика в капелюхе, приклеенной к мелкой головенке вырожденца. Поплевывая, он курил. Когда поэт проходил мимо, хулиган похлопал его пониже спины и прогнусил:
— Чевой-то вы меня за гузно прихватываете, гражданин? Интересуетесь этим делом?
— Да кто тебя трогал?! — возмутился поэт.
— Не надо, не надо, мля! Порнушку-то дома крутите?
Поэт спустился с крыльца, посмотрел на разбитую дорогу, на откос с пыльной замазученной травой, спускавшийся к оврагу, дно которого было завалено догнивающими автомобильными скатами и ржавыми обломками неведомых механизмов, и двинулся по направлению к станции.
«Пень иль волк? — думал он. — Если сейчас в киоске увижу еще и опус Жердяева…»



Спермагазин

Под утро снился мерзейший сон: сначала дотла сгорело имение, потом разжаловали в корнеты Азаровы — и в чине, и в смысле пола… Проснулся: все не так уж плохо — мы молоды и талантливы, и похмелье не мучит.
Звоню одному знакомому — тонкому эстету, энциклопедисту, умнице:
— Какие планы на сегодня?
— По обстоятельствам: сумею достать яду, хотя бы элементарной цикуты — отравлюсь. Не достану — придется вешаться, бельевая веревка, по счастью, не продана.
— А кухонный нож на месте? Наточен хорошо?
— Ну, харакири требует детального знания предмета. А операцию на венах, мой правильный друг, гигиеничнее и экономичнее производить бритвенным лезвием.
— «Жилетт»?
— Нет, «Нева» как-то роднее, патриотичнее…
Порылся в ящике письменного стола, нашел американскую десятку. Пропади всё пропадом! Плюнул на нее, ненароком попав в глаз президенту Гамильтону, вышел на улицу, сдал бумажку в обменный пункт.
Подошел к «шайбе», скинулся со знакомыми алкашами на бутылку «Джонни Уокера», пояснив, что в переводе это «Ванька-ходок».
Есть и тут свои эрудиты.
Один сказал, что в юбилей выставят на обозрение мумии Александра Сергеевича Пушкина и супруги его Натальи Николаевны.
— Различить-то их как? — спросил второй, томясь лицом.
— По бакенбардам…
Когда «Ванька-ходок» ушел четверти на три, ушел вслед за ним и я. Холодный ветер смертных пустырей засвистел в заушье.
Раз так, пошел в морг:
— Привет, товарищ мой Серега! Гостей у вас, как вижу, много…
— Это после праздников — скоропостяги. Представляешь, что теперь бандюганы удумали: кладут своим убиенным браткам пейджер во гроб и посылают сообщения с поминок на девятый и сороковой день.
Та-ак, они уже и загробный мир осваивают.
Пришел домой.
Внезапно охватил писчий зуд. Бросился к столу, написал поэму из одной строки:
«Поставить памятник не спившимся в России!»
Перечитал — хороша!
Позвонил ей:
— Здравствуй, Кильси!
— Здравствуй, любимый! Как поживают твои вечно эрегированные ушки?
Заплакал, стал попрекать, что не уходит от мужа.
— Не волнуйся, — сказала, — когда мы с ним трахаемся — это не более, чем грязный онанизм. Не то что с тобой…
Успокоился, заснул. Когда проснулся, за окном было уже темно, только во мраке светилась гигантская красно-зеленая надпись «СУПЕРМАГАЗИН ОФИС КЛАБ». «Вот так, — подумалось, — „клаб“».
Внезапно в первом слове погасла вторая буква. Новообразование, возникшее в результате, напомнило, что не поздно еще включить телевизор и посмотреть «Плейбой».
Включил. Не понравилось: повсюду натолкан силикон. Выключил. Заснул окончательно.