Книжно-Газетный Киоск


В лад, да не так...


Михаил МАТВЕЕВ

О ДАВНО ПРОШЕДШЕМ
 
Из сборника «Эскалатор».
ДУРНЫЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
 
О дружбе

У меня есть друг. Друга зовут НинСанна.
Она весьма многогранна.
Она тетка моего друга, а тетка моего друга —
мой друг. Буду в формулировках четок —
Эта максима верна на множестве, состоящем из одной
НинСанны, и не верна на множестве всех прочих теток.
Мы знакомы с моего рождения,
Вернее будет сказать — она знакома со мной.
Все-таки. Тем не менее.
(Тетка — это такой английский литературный персонаж,
Кочующий аж,
Не знаю, с какого века, из книги в книгу,
порождение английской ментальности —
слово плохое! — склада ума,
Что, конечно же — ведь она преподавала английский —
знает НинСанна сама).

НинСанна человек весьма сложный, чтоб
Не сказать, что она мизантроп.
Она может без малейшей тени сомнения, раздражения,
гнева или досады,
Произнести свою любимейшую сентенцию: «Все гады!»
С усмешкой. С удивлением. Как можно в этом усомниться.
Здесь ничего личного!
«НинСанна, неужто все?». — «Ууууу… Все!». Скажет, не теряя
расположения духа отличного.
А какой-нибудь очевидный вывод сделает с такой интонацией,
 что будет похоже на
Превосходную негативную степень.
«Роса — мокрая», «Кофе — черный», а «морожено —
Холодное». И ведь все будет сказано с таким
ярко выраженным окрасом,
Что по сопровождающим высказывания гримасам
Станет ясно, что роса — наимокрейшая
Мерзейшая,
Мороженое холодное —
В пищу совсем не годное,
А кофе черный, но как-то слишком черен.
Как будто именно здесь кроется зла вселенского корен.
НинСанна безусловно пессимист,
но все-таки чуть-чуть играя, нарочито, невсерьез.
Курьез?
Вовсе нет, просто она жизнь свою и окружающую
во всех ее проявлениях приемлет
Предпоследние семьдесят пять и последние семь лет.
В голову не придет назвать ее бабушкой,
она по-прежнему тетя Нина.
Она любит сладкие (превосходные степени помните?)
крымские вина.
НинСанна не любит современную литературу,
(любит классику), а вот злободневную
беллетризированную квазипублицистику
Зачитает до дыр, от корки до корки, разберет по листику.

Я, бывает, приношу НинСанне, скажем, коньяк,
И мы беседуем о том, о сем или просто так.
Когда беседа тянется эдак уже с полчасика,
Я привожу решающее утверждение:
«НинСанна, Сэлинджер — это классика!»
«Какая же это классика?». Таково возражение.
«А, по-вашему, что же, классика — это ругательство?»
«Для вас — конечно!». Говорится так,
что не требует доказательства.
Есть скрытый парадокс в таком диалоге.
Попробуем быть в рассуждениях строги.
Классика — это плохо. Пусть так
Тогда получается, что я Сэлинджера ругаю,
а НинСанна хвалит. Ну да ладно! Но этот пустяк
Будет тревожить теперь меня.
Требуется уточнение значения термина.
Простите, я, кажется, отвлекся
На обнаружение пустячного парадокса.
Что имеем в сухом остатке? Каково же сальдо?
Мы оба любим Бердслея и Уайльда.
Правда, Бердслея она любит стыдливо, как будто
она читательница «Ледиз будуар», то есть, леди, а
Я — во всем хулиганском многообразии его наследия.
Альбом Бердслея, подаренный мной, тщательно отцензурован
Так что он теперь не таков, на самом деле каков он.
У меня такое подозрение, что больше всего
НинСанна любит тление, декаданс, модерн и ар нуво.

Вряд ли я раскрыл все нинсаннины грани.
Но у нее наверняка отыщется повод
поговорить о каком-нибудь изъяне
В моем стихотворении. А как же иначе?
А может быть раскритикует все подряд.
Но я все же льщу себя надеждой, что я либо не все, либо не гад.

Декабрь, 2004



О давно прошедшем

Памяти Раисы Михайловны Охлобыстиной,
единственной на фотографиях, кого я знал
в своем сознательном возрасте

Я думаю о желтом человеке…
                                                     Х. Л. Борхес

Над ворохом старинных фотографий,
Где кто-то обозначен или некто,
Ты приоткрыть попробуй-ка заставь их
Тугую пелену плюсквамперфекта.

Но желтой немотой дагерротипы
Безмолвствуют решительно и строго,
И мнящиеся выдохи и скрипы
Еще не обещают диалога.

Какой-нибудь из прадедов — не тот ли? —
Безмолвие нарушит, и тогда мы
Уловим нам мерещившийся отклик
Из-под густого слоя амальгамы.

Или не он, не прадед, а прапрадед
Чуть приподнимет вздрогнувшее веко,
Слегка морщины времени разгладит,
Прозрев из девятнадцатого века.

Послание сквозь тлен манящих аур.
Вот бабушка (пра-) в траурном вуале
И с тросточкой — хранит глубокий траур —
На вычурном застыла пьедестале,

Громоздком и с перилами. Наверно,
Торжественностью образа проникся
Приверженец эстетики модерна —
Есть даже знак фотографа — А. Сигсон.

Вот комната. Над книгой тетя Рая.
Еще курсистка? Учится? А это?
На столике, в тени желтеют с краю
Весьма замысловатые предметы

Для девичьих покоев. Ровно через
Столетие проглядывают вязко
Еще до снимка пожелтевший череп,
Индейская чудовищная маска,

Почти что скальп, сухой цветок в бокале —
Все образует мрачную картину.
Дань декадансу? Думаю, едва ли —
Девица изучает медицину.

А это брат задумчивой курсистки
И прадед — оба эдакие денди.
На них видны на некие изыски
Совсем не зря потраченные деньги.

Натянуты слегка? Ну что вы! Бросьте!
Представьте, как они походкой вялой
Фланируют, помахивая тростью,
Вдоль по Крестовой или по Стоялой.

А вот поздней… в сохранности нелучшей,
Но приглядевшись: прадед между сакур.
Избрал фотограф (подпись — Nashiguchi)
Какой-то неоригинальный ракурс.

Становятся чуть ярче отпечатки,
И облики под паутиной трещин
Уже не так расплывчаты и шатки,
И контуры отчетливей и резче.

Вглядитесь в фотографии, откройте
То, что сокрыто в них, и обретете
Не пару дат — с такого по такой-то
И что-то там еще на обороте,

А то, что проступает в желтой дымке,
Открывшиеся лица, а не лики,
Все, что таят затейливые снимки,
Которым мы уже равновелики.

Взгляд пращуров из тьмы плюсквамперфекта
Лукав и испытующ: поглядим, как
Ты ищешь взглядом, явятся ли те, кто
И над твоим задумаются снимком.

Март 2005



О недавно прошедшем

Раньше я писал пронзительные строки,
Но как они были от жизни далеки и от прозы жизни далеки.



О Васильевском острове

Мы совершаем еженедельные вылазки
По Стрелке мимо выступающих, как наросты, ростров,
Возвращаясь на Васильевский
Остров.

Все чудесно, но, как ни лги я
Сам себе, получается ностальгия.

Ностальгия по линиям и Большому проспекту В.О.
(В отличие от П.С.: П.С. — Post Scriptum).
Аббревиатура на вывесках сегодня волнует больше всего —
Больше, чем сфинксы, на север отпущенные Египтом.
………………………………………………………………………
Здесь была кофейня, нет, не кофейня, одна из кофеюх,
Не было никаких кофеен,
Но по-прежнему кофейный дух
По 6-й, чувствуем мы, рассеян.

Теперь — кофейни, цивильно, кофе — какой
Пожелаешь: капучино, латте, айриш — однако заметьте,
Нельзя попросить тройной,
Ну, нет, не маленький, а так — на две трети.

Здесь была кулинария, а здесь мороженица — пили вино
Сухое, венгерское. Изредка, редко.
Так было заведено.
К вину полагалась конфетка.

Здесь — пышечная, в большой перерыв
Между парами все вместе, парами или по одиночке
Ели пышки и пили кофе цвета «кофе с молоком» в разлив,
Называвшийся бочковым,хотя наливался из бачка,
а не из бочки.

Рядом располагался пивной ларек,
К нему очередь рассудительных пьяниц стояла обычно.
А нам было невдомек,
Насколько это негигиенично.

Чуть дальше по десятой на углу Большого
находилось кафе «Фрегат».
Солидное. Сюда отправлялись по праздникам.
Когда, например, завершалась сессия,
Если удавалось найти три — три пятьдесят,
То отмечали здесь ее.

Там, где десятая упиралась в Неву,
Частенько, спускаясь по сходням,
Попадали в бар «Корюшка»,
который держался у набережной на плаву.
Где он теперь сегодня?

В «Корюшке» брали коктейль «Олимп»
С отечественным джином.
Вот сейчас угоститься им б,
Но вкус изменился — и наш, и напитка. Увы, нам.

Здесь, от десятой и до второй
По проходным подъездам и проходным дворам,
по набережным мы бродили точь-в-точь, как
Сегодня,
            с той,
Которая и сейчас, по прошествии лет, находит повод,
чтобы покритиковать
            меня за неоправданные переносы
со строки на строку и мои
            длиннющие, так ей не нравящиеся,
безразмерные, неудобоваримые
            стихотворные строчки.

И мы вновь отправляемся, выискав
Что-нибудь, что отложится столь же отчетливо остро в
Нашей памяти, на Васильевский,
На сегодняшний остров.