Книжно-Газетный Киоск


Андрей Тавров

Поэт, прозаик. Родился в Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ. Работал как журналист, художник по мозаике, редактор на TV. Сейчас — главный редактор поэтической серии издательского проекта «Русский Гулливер». Ведет авторскую программу на «Радио России», пишет сценарии для телеканала «Культура». Член Союза писателей Москвы и Международной федерации русских писателей (МФРП).
Стихи печатались в журналах «Футурум АРТ», «Дети Ра», «Новая Юность», «Октябрь», «Дружба Народов», «Комментарии», «Воздух», «Арион» и др.
Автор поэтических книг «Настоящее время» (1989), «Эль» (1996), «Театрик» (1997), «Две серебряных рыбы на красном фоне» (1997), «Звезда и бабочка — бинарный счет» (1998), «Альпийский квинтет» (1999), «Sanctus» (2002), «Ангел пинг-понговых мячиков» (2004), «Парусник Ахилл» (2005), «Самурай» (2006), «Зима Ахашвероша» (2007). Опубликовал также книгу сказок для детей «Май, драконы и волшебное зеркало» (2005), романы «Кукла по имени Долли» (2008), «Мотылек» (2008). Участник антологий «Строфы века» и «Антологии русского верлибра». Один из учредителей литературного направления «Новый Метафизис». Живет в Москве.



Из книги «Часослов Ахашвероша»
 
БОГИНЯ

Тополя в июле на Беговой шумят,
идет богиня с лошадиной головой — сына несет,
учит его пальцами воздух держать живой, остальной —
для остального мира небоскреб, силикон воздушный.

А в ней колеблется океан, как ночью в целлофане луна —
то в млечный ее сталактит обратит, то в струю,
то из стекла она, то из ампул, а то из сна.
Я ей голову васильковую отдал навсегда свою.

Пальцами, как волосами, хватает воздух моя голова,
чтоб в медузе воздушной нащупать сладость и власть
быть никем и цветком, и от красного зева льва
оттолкнуться скобой и волной Одиссея стать.

И я точку бездействия в громаде волны ищу,
а она в животе ускользает, как кость алычи,
и в пятку Ахилла, как в лузу, спускается по лучу,
и в ней, до дыры сгустившись, втягивает лучи.

Она сгущена всем ужасом дней и зверей,
стоит их вовне и лишь из себя состоит —
глядит на волну, свою дочь, как из дальних дверей
Полифем одноглазый на Галатею глядит.
И бездействует глаз — лишь в таком основанье волне,
лишь такому звезду удержать и траву раскачать,
и рождает лишь в нем львица льва, как костер на холме,
Гавриил вносит весть, словно ветвь, чтобы Деве сказать.

Времена в этой точке обратны. В ней улиткой чревата звезда,
в ней беременна ночь Эвридикой и бомбой стекло,
она — камень замковый восставшего в небо костра,
и цезура гекзаметра, где от дыханья тепло.

Языком лошадиным мне богиня, мать говорит —
человек не фиалка, не Боинг, не кость, не слизь,
и не твердая вещь, говорит, а он весь состоит
из пространств меж одним и другим, куда вложена мысль.

И волна, как гора, дышит, крепнет в растяжках пружин,
и мячом мускулистым играет, как небом герой,
на боку ее танкер, как муха по фортке кружит,
в ней забыл себя ветер с наставшей, как ветер, горой.

Носорожье сердце зарыто в ней пополам,
и глотает его волна, а оно ее мнет, как холмы,
и толкает слюду по аорте и гул по горам,
и бежит, топоча, зверь по Африке, полный слюды.

Точка, косточка, мама, лен,
неразменный покой олив,
я стою носорог без имен —
океан, мотылек, залив.

В подоле ты меня унеси,
мою голову в царскую ночь,
мать-богиня, кобыла Руси
с головой, как любимая дочь.

А я в воздух пустот вопьюсь,
чтобы жить как река и бык,
соразмерюсь и разовьюсь,
как держащий бабочку клык.

И я буду пространство держать,
выпрямляясь, как луч и волна,
шкурой конской вдоль мира дрожать,
воскресать родником холма.

Чтобы волчьих небес простор
уходил словно хрящ, в коня,
и согрел бы сирот костер,
что шевелит, как тьму, меня.



ВОЛНЫ

Е. Р.

Волна за волной, песок
сквозь воду — золото, ржа,
набрать этих волн глоток,
все равно, что разжать ежа,

что тысячей игл пробьет
пришельца, как солнце дуршлаг,
примерится и вожмет,
как силомер в кулак.

Жадная чайка кричит
среди желтой листвы.
Все из вас состоит,
из чего состоите вы?

Все состоит из вас —
свет и крик на ветру,
сам ветер, его галс,
раскачивающий ветлу;

амфитеатр и шлепок
грязи, журчащий клик
журавлиного клина, вбок
идущего от пустых

лодок на берегу;
судорога через край
ворочанья, как в снегу,
меж белых, как горностай,

ног, которых не взять
ни Аресу, ни Сфинге, ни —
кому. Вы бежите вспять.
Единственные. Одни.

Иллюзия — этот бег.
Точнее — ножной насос,
или тот самый снег
при колыханье волос —

два положенье одной
вещи — могилы: холм,
а только что — яма с тобой,
или с другим. У волн

есть дар — не слова, а жест:
что движется, то стоит,
но распадаясь в свет,
из которого состоит.

Из чего состоите вы?
Я думаю, из любви,
что стоит ниже волны,
как свет стоит на крови.

Потому что она — уже
то, чему не распасться, ведь —
не на что. Как душе,
когда все отняла смерть.

Ветер треплет штаны.
Волны, волной, волна,
волнами, у волны —
Зевс, и белее льна

та, в которую Илион
входил как лебяжий ген,
а выходил как слон —
сугробом у римских стен.

Лоно, струится свет.
Яблоко гложет червь.
Череп растет, как ветвь.
Ты завершен — ничем.