Сон будит дремлющие сновидения,
которые с шипением крохотных дракончиков
разлеглись над тяжеловесными постелями,
чтобы спешили вдаль, пока воины
не начали снова их преследование…
Сновидения всегда гневно смотрят на упрямство сна
и вообще на его облик и вялые движения,
но наиболее молниемечущи
глаза предсказателей, которые уже заранее в шествии и
                                                                    воздержании предсказывают
ни в какое желание не укладывающиеся маски-грядущие;
они одеты в стиле ночи —
предсказатели неотвратимые — а
чтобы судить о том, что у них внутри,
должен еще зародиться тысяча и один язык…

Тоска вспышкой невидимого светильника
выводит на марш скрывшихся в расщелине печали, как
лампада веры в дрожащей руке епископа,
который приносит в храм огонь возрождения
вместе с множеством богопоклонников.

Тоска и искра — сестры-близнецы,
хоть и завоевательницы — это первые мишени
                                                         для наводчиков и стрелков,
огненная пара порождает племена и пророков
и рождает непорочных существ, которые
покорно распространяют совершенные цвета пространства…

Во главе даже самой малой группы шагает
                                                                             епископ огня,
и пока обнаружится призрачность его,
кровь холодеет у слепосердого
                                                           наемника во встрепанных венах…

Храмы рушатся от незагорающихся-погасших лампад,
из их молчания каплющая тьма
вызывает ураган, землетрясение, чуму, вулкан и бегство…

День смирено погас в Армении
с мукой утратившего свою старую любовь сердца —
будто рая огневеющие ворота
легко скользнув закрылись перед зваными и жрецами.
Не нужно стучаться в ворота рая,
они не издают ни звука,
только втягивают в неписаную тоску и ломку
тех, кто еще умеет счастья
неуловимыми тенями играть свободно.

…Армении ночь безупречна,
                                                        это черноблистающий смокинг, который
любят надевать высокоствольные горы и
зеркало озера, — они тебе скажут, что сверкающая
тьма эта приходит с гонцами песни и печали,
которые содрогаются от гвалта и съемок —
они достопримечательны и нуждаются в рекламе.
Самопроизвольно или откликнувшись на начавшуюся легенду,
говорливые звезды падают в объятья местности
и ее заставляют раздумывать о небе и морях,
которые давно предпочитают исчезать с помнящих глаз…

…Наш самоход осторожно рассекает темные завесы
и шлифует смысл дороги между домом и бесконечностью,
так куница роет под землей
узенький тоннель своего самовластия —
                                                                        в соответствии с ярким инстинктом.

Темный день садится на хрупкое тело Армении,
словно спецназа черный бронежилет.

Из лазури неба вырезать квадратный кусок,
положить на болящее место
и с закрытыми глазами увидеть, как звезды
из этого разреза в небосводе
текут вниз, к ядру твоей боли —
как целительный-дезинфицирующий джин.

Каждый небокусок — как небоглина —
с мощью панацеи льнет
к очагам боли.

Забвения пасть чудовищней,
чем черная полость космоса —
она поглощает также будущие миры и дух —
с их неизобразимыми силуэтами и избыточной
                                                                   красноречивостью.
И прошлые ужасаются напору забвения —
бессильно осыпаясь пеплом в его пропастях.

Хоть алюминиевые обелиски и глиняные кресты
Вкопать вдоль дорог, на всех
больших и неприметных холмах —
в посвящение сгинувшим существованиям многообразным,
канувшим мыслепотокам, чувствам и памяти,
в возвышение колотящейся душе,
которая из Ничего умело извлекает жизнь и грезу
как восторг и утешение.

Не отчаивайся, еще придет время реальной жизни —
человеческостью полной, с кипящей душой
под твоим владычеством, чистым ликованием,
любви многотомными синонимами — время то, что
нетерпеливо плещется посреди ближней галактики.

Смотри внимательно: отважно продолжается жизни
                                                                    испытательный срок,
как карусель с аварийным тормозом —
с тем же распределением ролей,
                                             воплощениями недальновидными;
игра аватаров непрерывно бурлит,
будто неизменная трагикомедия.

Не отчаивайся, они вовсе не вечны —
сцена любого театра однажды пустеет,
смотри, как аватары по одному исчезают —
потрепанные, исчерпавшиеся,
                                                   с отчаянием наемных игроков, —

их время медленно уходит
будто удушливый дым с поля боя…

Издали доносящийся голос смертного
неузнаваемый, бледный, однолинеен, даже
скорбный вопль доходит
со смирением обделенного, ограбленного, осужденного —
жалкий и безымянный.

Я стою рядом с вами, слишком близко,
слышу, как ваша кожа дышит быстро и аритмично,
и речь моя распространяется под вашими ногами,
будто тутовая водка, льющаяся из полного бочонка.
Давно уже я не любитель откликов,
хотя они похожи на кровотечения —
не восполняемые даже шоколадом.
Величественный, неповторимый голос может
                  даже неактуальным быть для сердца, уха, памяти
(это, может быть, прямое следствие Божьего
субъективного взгляда-человекоисследования).
Значит — голоса-речи-движения кризис снова
душит горло времени…

Голос смертного — издали или вблизи —
в пространстве ломается, как
абсолютный сирота на трассах.

Звезда отдаляется от звезды.
Сон отграничивается от сна
высокими бастионами антипатии.
Мысленно цветок крайне далеко
парит от пестрого цветочного луга,
его дневник недешифруем по задумке и языку.
Земля покидает собственные воспоминания —
так едва вылупившийся птенец страуса бежит
                                                из расколотого материнского яйца.
Младенец отдаляется от стремящихся вырасти сверстников,
он не верит звезде, цветку, Земле, страусу,
вновь ступает по тонким черточкам союза —
он разрыв ненавидит, как и тьмоглазое одиночество.
Душа отдаляется, замаскировавшись в звезде.

Вчера вечером
Я отправил слово Любовь на разведку
(сердце мое сражалось
в высокогорных чащобах времени).
Еще не возвратилась Любовь.
Перед уходом я дал ей наказ,
чтобы в плену не издавала ни звука —
освобожу ее любой ценой…
Пока что Любовь не вернулась.
Она еще собирает сведения
                  в сверхзакрытых лагерях Чувства,
или убили ее снайперы Молчания?..

Март скользит по снегам,
задыхаясь как тоскующий по приюту бродяга…
У каждого месяца есть от марта немного страстей,
но только по нему мы видим, как
наполняются слезами воспаленные глаза дня,
глядящие на пантомиму времени.