Книжно-Газетный Киоск


Эссе




Сергей БИРЮКОВ



ПОЭТИЧЕСКАЯ ФОРМА КАК ПРОЦЕСС*

Если поэзия начиналась изустно, то следовательно исполнительская традиция старше письменной, которая якобы и является традиционной. Такое бывает и довольно часто: перепутки следствий и причин.
Таким образом — исполнение стиха, его голосовое воплощение — это просто осознание поэзией и поэтом своих родовых начал.
Поэзия — это собственно вибрация материи. А значит поэзия телесна и природна. Недаром Павел Флоренский сопоставлял речь с семенем, исходя при этом из наблюдений анатомов и медиков.
Проблема в том, как передать голосом эту вибрацию в наиболее адекватном виде. Признаем, что это не всегда удается. Есть талантливые авторы, которые принципиально не стремятся к исполнению и ничто их на это не подвигает. Они уверяют, что стихи надо читать в книге глазами и этого достаточно. Правда, я не встречал поэтов, которые бы совсем не выступали с чтением стихов, хотя теоретически можно себе представить, что таковые есть на свете.
Есть другие талантливые авторы, которые считают, что стихи исполнять нужно, но делают это таким монотонным образом, что уже третий текст не отличаешь от первого и второго, а на пятом чакры восприятия окончательно закрываются.
Однако так называемый регулярный стих прямо толкает либо на монотонное чтение, либо на «артистическое» в стиле самого артистичного шестидесятника. Насыщенное смысловыми оттенками, «качественное» стихотворение, написанное нормальным ямбом или анапестом, все-таки подвигает к некоей усредненной исполнительской манере, иногда более пафосной, иногда менее...
Придется признать, что новизна и свежесть звучащего стиха таится в интонационных и голосовых сдвигах, а следовательно сам стих предполагается сдвинутым с точки регулярности. На этой сдвинутости, собственно разрушении канона, выстраивается индивидуальное произведение. В идеале каждое новое произведение данного автора отлично от других его же вещей. Понятно, что это труднодостижимо. В еще большем идеале — каждое исполнение — это создание именно нового текста (исполнение здесь полагает текстопорождение).
Таким образом, сознательная работа с голосом порождает и особый тип текста. Этот текст уже нельзя назвать стихами. Здесь нет ориентации ни на один из традиционных размеров силлабо-тонической системы, хотя эти размеры могут спорадически возникать. Ничто не отрицается, но нет и непременного следования любому канону. Автор создает собственный канон по внутреннему чувству соразмерности и гармонии или же деразмерности и дисгармонии.
Путь к такому варианту поэтического был не коротким и не простым. Была школа театра и так называемого художественного чтения, а также авторского чтения, затем изучение опыта и теоретических построений в русском и мировом авангарде, современной экспериментальной поэзии. Чрезвычайно стимулирующим явилось также обращение к музыкальным формам различных времен и направлений, равно как и к теории музыки. В частности, одним из ранних стимулов была книга Б. Асафьева «Музыкальная форма как процесс», а затем и новейшие теории и разработки. Все это вместе дало понимание голоса и тела вообще как инструмента, равно музыкального и поэтического. Причем не застывшего и раз и навсегда данного, а преодолевающего различные преобразования.
Две, периодически сменяющие друг друга, системы поэтического: «технэ» и «мании» сложились в своеобразное единство: «технэманию». Да в общем в поэзии как высшей форме искусств их разделение и немыслимо.
Если поэзия как термин в своем реальном значении есть объединительное синтезирующее деяние (делание, творение), то значит этим термином возможно объять и наши действия по воспроизведению текста, то есть наиболее полному выявлению текста. Ведь написанное и типографски оттиснутое на бумаге это: а) один из вариантов того, что могло быть, б) но и в этом варианте, якобы единственном из, таится еще несколько вариантов, возможных к озвучанию.
Итак, автор текста пытается извлечь из того варианта, который он однажды записал, некоторые другие варианты — по слуху, по телесному и духовному чувству. «Поэт зависит от своего голоса и горла», — как говорил Алексей Кручёных.
Эта работа близка к музыкальному действу в самых радикальных его проявлениях. Но в то же время надо учитывать, что музыка так же питается поэзией, как и поэзия музыкой. Искусства взаимозависимы. И то, что музыка берет из поэзии, возвращается в поэзию в преображенном виде, равно — наоборот.
Чтением-прочтением поэтическое продлевается во времени, можно сказать, в обе стороны — в прошлое и будущее, меняет статику на динамику. Поэтический текст действительно становится процессом. На глазах / ушах публики. По сути дела слушатели участвуют в процессе создания произведения, уже они запечатлевают творимое, становятся живыми носителями мгновенного. И это лучшие «носители»! Я употребляю здесь это слово отчасти и в техническом смысле. К сожалению, самая лучшая запись не в состоянии передать все многообразие духовных и телесных частот. Поскольку поэт это все-таки биологический аппарат. Но приблизиться к подлинности с помощью технических приспособлений, особенно с появлением компьютера, все-таки возможно. Вот почему делаются все новые и новые попытки поиска совпадений.
В данном случае я признателен за многолетнее сотрудничество, постоянную инспирацию и провокацию (!) Сергею Филиппову, Кате Жуковой и Александру Бабулевичу. За эти годы создалась действительная лаборатория звучащего слова, где автор, по воле вышеозначенных фигур (воле в высшей степени дружеской!), оказался  и лаборантом-исследователем, и объектом исследования! Ситуация, прямо сказать, чрезвычайная. Но именно такие чрезвычайные ситуации и характерны для лабораторий. Например, чтобы превратить серый металл натрий в прозрачное вещество, надо создать немыслимо высокое давление.

*Этот текст был написан как предисловие к звуковому альбому автора «Звуковые соответствия». В несколько сжатом виде он и напечатан на вкладке к недавно вышедшему некоммерческим тиражом альбому. Здесь печатается полный вариант. (Прим. автора.)

Бивуак Академии Зауми,
Средняя Германия, май-октябрь 2009