Книжно-Газетный Киоск


Сергей МНАЦАКАНЯН
 
ХМЕЛЬНЫЕ СОНЕТЫ
НА ТРЕЗВУЮ ГОЛОВУ
 
После фильма Федерико Феллини
«Репетиция оркестра»

Воистину скандал произошел,
взбесились все рояли и тромбоны,
когда над всей вселенною ладони
воздел провинциальный режиссер...

Долой его! Рассыпьте этот сор!
Зачем святая музыка Мадонне,
которая давно в публичном доме?
Зачем негармоничный этот хор?

И все-таки, ладони воздевая,
так верит в музыку душа живая,
так плачут скрипки и грохочет гром,

что царствует гармония повсюду
и музыка уже подобна чуду...
То чудо — человечеством зовем.



СОНЕТ 1991 ГОДА

Я буду метаться по табору улицы темной
за веткой черемухи...
                                             О. М.

Разит «черемухой» на старых площадях —
она, шипя, сочится из баллона
в руках не диверсанта, так омона —
они, герои, нас не пощадят...

Не надо лирики в классических стихах,
Умолкли соловьи во время оно.
И отсвет генеральского погона
сулит порядок безо всяких благ.

Мертвецки спят диктаторы в гробах —
от Чаушеску до Наполеона,

а в магазинах на семи холмах
ни «монопольки» нет, ни самогона,

лишь реактивный рокот самолета
несется не в Кувейт, так в Карабах.



СВЯЗЬ

Что-то припомнится — зябкий, как вздох,
все он родней, придорожный репейник,
милый лопух, большеухий бездельник,
вытянул лист, словно слушает Бог...

На аварийных развалах эпох,
на пустырях, где нога не ступала,
в дебрях руин кирпича и металла
снова колючки сожмет в кулачок...

— Стой, — говорит, — до того одиноко...
Как ты живешь мой товарищ? Неплохо?
Длится столетьями тайная связь.

Вцепится в брючину, не отпуская,
словно бы это природа живая
трогает, в бедную душу вцепясь...



«КаФэ»

Прекрасно развалиться на софе,
забыв на миг о мире и тревоге,
а после по накатанной дороге
скатиться в молодежное «кафэ»,

где вечный гардеробщик в галифе
и в дискотеке молодые йоги
в аффекте — безо всяческой подмоги! —
ритм отбивают, как поэт в строфе...

Да, здесь никто не думает о Боге,
которого, как говорится, нет,

а медная тарелка на треноге
грохочет, позабыв о счете бед,

и шар земной, испив дневной мороки,
как мотылек, летит на красный свет.



СОНЕТ ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ
«ГИБЕЛЬ БРИТАНСКОГО ФАРФОРА »

Соль этой жизни, мой прекрасный друг,
и это, знаешь, не обидно даже,
совсем не в том, что видится вокруг,
а в том, что маскируется в пейзаже,

таится в рвани, в неприглядной саже,
в кромешной бултыхается грязи,
сокрыто наподобье дерзкой кражи,
колеблется за тенью жалюзи,

и разъедает, не найдя опору,
назло всему назойливому хору,
который не желает продохнуть,
все то, что вечно недоступно взору:
подобную прозрачному фарфору —
незримую, но явственную суть.



РОКЕР. АНТИЧНЫЙ СОНЕТ

Покуда пьют в гостях или играют в покер,
задребезжит стекло и отзовется рев,
то в сумерках летит одетый в кожу рокер
невесть куда среди деревьев и дворов...

Сто километров в час он жмет за будь здоров,
он молод и горяч, он жизнь еще не пропил,
как большинство из нас, в ком нынче много проку ль, —
и хвост за ним летит бензиновых паров.

Он, в сущности, кентавр, к плечу его приникла
чувиха юная на раме мотоцикла,
они вдвоем, ревя, вонзаются во мрак,
где вместе празднуют, зачатые в реторте,
прообраз будущего на ревущем черте,
не вспоминая о прошедших временах.



СОМ

Как черная дыра — осклизлый этот сом
усами вписывает вкрадчивые взмахи
в движение воды — и ходит колесом,
и дышит вкруг своей возлюбленной коряги.

Сам Сабанеев бы не пожалел бумаги,
чтоб описать, как он — движенью в унисон —
вдруг жабры навострил, повел хвостом во мраке
и замер, как свинья, клонясь от счастья в сон!

И так протянут он, как будто скользкий мост
от преисподней тьмы аж до вселенских звезд,

восславив Н2О в той смуте бытия,
в которой тайный смысл и жизнь идет своя,

вбирая облака, что спят над головой,
как розовая тень всей жизни мировой...



НЕОКЛАССИЦИЗМ

Так вот — единство времени и места
и действия — незыблемый закон...
Да будь что будет — юная невеста,
в которую жестокий муж влюблен...

Ах, эти страсти, что имеют место:
стрельба, погони, колокольный звон, —

все вписано, как в рубрики реестра,
в шекспировский классический канон.
А время изменилось — неспроста

в нем путаются даты и места,
оно глазасто, как кривая призма,
но почему-то — верно, мало той! —

от современной жизни молодой
хмелеет муза неоклассицизма...



СОНЕТ № 218

В тот магазин под вывеской «Вино»
и я входил нетвердою походкой,
здесь продавщица громогласной глоткой
напоминает зава районо...
Здесь целит в мужиков прямой наводкой
державная сургучная печать,
до тошноты обрыдло так стоять
в очередях за мясом и за водкой.
Пусть чавкает и воет это стадо —
исчадие промышленного ада,
пускай ревет и алчет во хмелю,
а я ловлю виденья вертограда
и этот мир отчаянья, распада
с тоской невыразимою люблю...



ТРОЯНСКИЙ СОНЕТ

На шестисотом мерсе, как джигит,
несется не чеченец, так грузинец,
представьте, ничего себе гостинец —
в багажнике запрятан динамит!
По улицам метельных городов
они несутся, черные красавцы,
в них дремлют не банкиры, так мерзавцы,
что, впрочем, не меняет сути слов.
Чуть шелестя и словно не касаясь
земли и чуть ли в небо не взиваясь,
они летят в российской нищете,
за поясами греются «ТэТэ»...
...как молвил бы великий Блок с небес:
«ужо постой», троянский мерседес...



НЕПРЕДВИДЕННЫЙ СОНЕТ

Сонеты на троллейбусных билетах,
мерещатся сонеты на стенах,
беспутные сонеты на сонетах,
в гостиничных продутых номерах,
необъяснимо прячутся в буфетах,
ныряют в сумрак театральных лож,
таинственно мерцают на портретах
солидных государственных вельмож.

О, я здесь вовсе ни при чем, поверьте,
сонеты голосят из круговерти,
той, ледяной и огненной вполне,
по сердцу шелестит волна сквозная,
а я перо хватаю, сам не зная,
кто непреклонно их диктует мне.



СОНЕТ РОДИНЕ

Пускай не ты, но все твои сатрапы —
над Мавзолеем долгие года
витали их велюровые шляпы,
надетые чуть выше живота...
Они тебя в свои кривые лапы
так взяли безо всякого стыда,
что вечная поблекла красота,
как ветхие обшарпанные храмы...
Ежов, Ягода, Суслов, Каганович —
все как один насильники и сволочь
тебя имели — их бессчетна рать,
не пьянка — так маевка иль распевка,
глянь в зеркало! — а там хмельная девка,
валютная потасканная блядь.



ДВУЛИЧНЫЙ СОНЕТ

Хамелеон — Хам и Наполеон
в одном лице взирают без опаски
из-под одной витиеватой маски
на рвань и на величие времен.
Наполеон и Хам — хамелеон:
лафа менять расцветки и окраски,
плевать в кого-то или строить глазки, —
все втянуты в сплошной иллюзион,
где императора венчает шляпа,
а Хаму непотребна голова,
где не боится лепета иль ляпа
проросшая сквозь душу трын-трава —
и что тебе до трепета иль храпа?
Двуличная основа такова...



* * *

Похмелье неизвестного поэта
с забвеньем неизвестного солдата
сравнил бы я, но нет в душе ответа,
что это будет понято когда-то.
И я вернусь к метаниям поэта,
знакомым мне до искреннего мата,
которым вас прикладывают где-то
соседи у пивного автомата...
По части кайфа и по части лайфа
мы чемпионы мировых столиц,
ну, а поэт — поэт исполнен драйва:
в его душе неслыханная мета:
метафора — как амфора! — стоит,
а амфора, как женщина, раздета.



СОНЕТ ПОСЛЕ КНИГИ

Я бредил этой книгой четверть века —
я ею жил и прожил раза три!
И вот она залистана — смотри;
се — типографский оттиск человека...

Да, слава богу, не героя века,
а одного из вечной тьмы людей,
здесь, как в сетях, история страстей,
похмелья, зуботычин, боли, смеха...
Да, продиралась из небытия,
шурша бумагой, словно жизнь моя
чудесная! — из горечи былого
пока еще не сказанное слово,
пока что не оконченный рассказ,
в котором дышат Тлен и Божий глас.