— Ну, б-а-а-бушк… — заканючила Ирка.
— Никаких "бабушк". Я сказала нет. Вот вырастешь, тогда и будешь ходить со взрослыми за грибами.
— Я уже большая — во втором классе. Потом они собираются не ночью, а в четыре утра… — Ирка понимала, что все уговоры бесполезны. Раз бабушка так решила, никто уже не осмелится возражать: ни дедушка, ни мама, ни дядя. Именно они-то и собирались завтра за грибами, и Ирке так хотелось с ними. Но в этой семье командир — бабушка, и больше ни у кого нет права голоса. Вот был бы здесь папа, тогда еще была бы надежда. Единственный, кто не знает или прикидывается, что не знает, будто бабушке возражать нельзя. За свою независимость расплачивается тем, что бабушка обращается к нему исключительно вежливо-ледяным тоном, на который он неизменно отвечает легкомысленно-небрежно. Хотя если присмотреться повнимательнее, в их отношениях проглядывает взаимное уважение. "Вот папа бы сейчас сказал, что берет меня завтра за грибами. Все бы промолчали. Бабушка бы надулась. Но зато я бы пошла со всеми".
Бабушка уже повернулась спиной, помешивая что-то на плите и показывая, что разговор окончен. Хотя Ирка и злилась, на самом деле, она очень любила и жалела бабушку. Когда она жила у дедушки с бабушкой в городе или здесь, на даче, никогда не видела, чтобы бабушка спала. Просыпаясь, она уже видела согнутую бабушкину спину, моющую полы или чистящую обувь. Когда Ирка ложилась, бабушка еще возилась на кухне, моя посуду или приготавливая еду. Все окружающие считали бабушку идеальной хозяйкой, а ее семью образцовой. А что считала сама семья, об этом ведь никто не спрашивал.
"Завтра они, конечно, встанут без будильника, бабушка их разбудит, — ложась в постель, размышляла Ирка. — Надо и мне постараться проснуться. Надо завести свой внутренний будильник, как говорит мама. Так. Завтра я встану в четыре утра". Скомандовала себе Ирка, и, повернувшись на бок, уснула.
Проснулась она, когда взрослые, перешептываясь, прошли мимо нее в коридор. Она тут же вскочила, оделась, схватила припрятанную с вечера корзинку и выскочила за ними. Увидев ее, бабушка только всплеснула руками. Ирка поняла, что победа одержана, и не стоит искушать судьбу, спрашивая разрешения. "Не волнуйся, бабуль, на обед у нас будут грибы!" — она вприпрыжку побежала за взрослыми.

Ира вспомнила сейчас это, стоя у бабушкиной могилы. Она так никогда и не смогла объяснить себе причину небывалой любви к бабушке. Конечно, она любила и мать, и отца, и дедушку, и дядю, маминого брата, каждого по-своему. Но с такой силой и с каким-то чувством вины за нее она любили только бабушку. Хотя знала, что почти одинока в этой любви. Когда тяжело заболел дедушка, на бабушку кроме забот по дому, легли и тяготы по уходу за ним. Ирка тогда еще ходила в школу и так переживала за бабушку, что даже где-то в глубине души желала дедушке скорой кончины. Тогда она еще не понимала, что смысл всей бабушкиной жизни именно в том и состоит, чтобы о ком-то заботиться. Когда дедушка в скором времени умер, бабушка очень сильно сдала. Она по привычке все так же рано вставала, намериваясь что-то сделать. Только в ее опеке больше никто не нуждался. Дети разъехались и давно жили своими семьями. Самой ей нужно было так мало, что ради этого не стоило стоять весь день у плиты. Нет никого, за кем нужно, ругаясь, ходить с мокрой тряпкой и протирать в очередной раз пол. Не надо больше так часто смотреть на часы, чтобы включить вовремя дедушке последние известия или дать ему лекарства. Ей перестали быть нужны силы для поддержания заведенного порядка, и вся она как-то провисла, ощутив свою ненужность.
После дедушкиного ухода его образ как-то очень быстро стерся из Ириной памяти. Она даже не помнила, плакала ли по нему. При слове "дедушка" в памяти всплывал пожилой человек в соломенной шляпе, сидящий на скамейке в дачном саду и что-то чертящий палочкой на песке. Только после его смерти Ира поняла, что совсем не знала его. Если бы ее спросили, какой он, ей нечего было бы о нем рассказать. Это же не бабушка, чей характер и привычки ей известны лучше своих.
Она четко знала бабушкин распорядок дня. Подъем в 8, завтрак в 11, обед в 5 и чай в 9. Надо было подгадывать время визитов к бабушке в промежутках между этими важными для нее часами. Никакие даже непредвиденные обстоятельства не могли поколебать отлаженный ритм.

Бабушка была не толстой, но плотной женщиной, хотя ела немного, а чай и вообще могла пить, как она выражалась, "с таком".
Голова ее работала отменно. Наверное, именно поэтому бабушка не знала нищеты. Когда она еще до своего замужества и переезда в Петроград жила в деревне, то зарабатывала тем, что подбирала на помойках господских домов выброшенные рваные платья, аккуратно распарывала их по швам, делала выкройки, по которым пошивала деревенским модницам фасонные наряды. Отбоя от клиентов не было. Расплачивались в основном продуктами.
Переехав в город, устроилась на механический завод. У нее оказался уникальный талант. С трудом умея поставить свою подпись и читая по слогам, бабушка легко разбирала и собирала любой механизм. Ее называли "кулибиным". Когда какие-то часы невозможно было починить, их по пути на помойку заносили бабушке, и часы опять ходили.
Как жена парторга, к религии бабушка относилась скептически, хотя и была крещеной. Просиживая часами в скверике у ТЮЗа, уже после смерти дедушки, она выдерживала натиск подсаживающихся к ней баптистов, адвентистов и кришнаитов, почитывая "Ленинградскую правду". Зная бабушкин характер, Ира представляла, какое разочарование испытывали эти миссионеры, надеясь на быстрое обращение старушки-одуванчика. Ира сама, покрестившись после института в православной церкви, безнадежно пыталась уговорить бабушку надеть прабабушкин серебряный крестик.
С годами бабушка как-то помягчала. "Железная леди", как звала ее мама, превратилась действительно в бабушку. Она готовила к приходу внученьки ее любимые пироги, стала называть ее доченькой и сокрушалась, что Ира забегала так ненадолго — "как огонечку хватить" — так по-деревенски выражалась бабушка.
Ира понимала, что бабушка любит ее гораздо больше собственных детей. Она же сама обожала ее до самозабвения, и ничто не могло поколебать этой любви. Даже рассказы матери о том, как дедушка незадолго перед смертью, когда еще мог ходить, приезжал к маме на работу, плакал и просил совета у дочери, что ему делать, куда уйти, что больше он так жить не может. Наверное, так же, как Ира бабушку, мать любила деда, плакала в месте с ним, но ничем помочь не могла.
У бабушки была феноменальная память. Она помнила малейшие подробности и запоминала мельчайшие детали. Не читавшая Карнеги и ничего не знающая о теории активного слушания, бабушка была прекрасным собеседником. Даже если Ире не хотелось что-то рассказывать, своими конкретными и заинтересованными вопросами бабушке всегда удавалось втянуть ее в увлекательный разговор. Встречаясь в очередной раз, они как будто продолжали только что прерванную беседу, потому что бабушка хранила в памяти все детали Ирининой жизни. Если надо было кому-то что-то передать на словах, то с этим лучше всего справлялась бабушка, которая умела это делать, не переврав ни буквы и не исказив ни в малейшей степени смысл.
Ира любила слушать и бабушкины рассказы о жизни их предков в царской России. Несколько раз она даже принималась записывать со слов бабушки их родословную, но все время отвлекали какие-то важные дела.
Потом Ира нашла хорошую работу в Москве и переехала туда. Приезжать в Питер стала редко, а приезжая, совсем ненадолго заскакивала к бабушке, потому что ждали подружки, друзья, и надо было бежать к ним. Бабушка была такой же незыблемой, как и их взаимная любовь, что Ира и представить не могла, что когда-то ее не станет.
Бабушка уже не сетовала. Она как-то тихо слегла и стала медленно угасать. И тут Иру что-то толкнуло, она позвонила матери в Питер и сказала, что хочет приехать попрощаться с бабушкой. Мать ответила: "Не спеши. В нашем роду быстро не умирают". Но Ира все таки поехала.
Она влетела в бабушкину комнату и застыла на пороге. То, что она увидела на постели, не было ее бабушкой. Под одеялом лежал маленький комочек плоти, а поверх одеяла две косточки, обтянутые кожей. Теперь Ира вспомнила, как мать говорила, что бабушка не может даже судно себе подставить. Какое там судно! Эти детские ручки еле шевелились. Но при виде Иры, они потянулись к ней. Ира шагнула к кровати, упала на колени и разрыдалась на высохщей бабушкиной груди. А тоненькие ручки гладили Иру по волосам, и совсем слабый голос шептал: "Доченька, доченька…" Ира почувствовала, что ее сердце сейчас не выдержит, она чуть качнулась вперед и, поднимаясь с колен, увидела на сморщенной шее серебряный прабабушкин крестик.
Это была их последняя встреча.
А после этого в Москве Ирина вышла из дома. Ей вдруг захотелось пройти по парку, и в тот миг, когда она вошла в него, ей показалось, что бабушкина душа коснулась ее, как бы прощаясь. Ирина выдохнула: "Господи, спаси и сохрани ее!" И тут же услышала в ответ: "Зачтется тебе, что ты так ее любишь". Не зная зачем и кому, Ирина ответила "Не мне, пусть ей зачтется!"
Вечером позвонила мать. Ирина уже знала, что она скажет.

Через несколько лет после бабушкиной смерти вдруг странно заболела мать. Сначала болезнь не предвещала ничего опасного, но потом оказалось, что она неизлечимая и медленно прогрессирующая. Этот медленный прогресс означал, что в организме постепенно станут отмирать различные органы, но настолько медленно и постепенно, что человек успеет намучаться по полной. Ира не сказала об этом матери, стараясь в ней хоть как-то поддерживать бодрость духа.
Она перевелась в питерский филиал их московской фирмы, чтобы быть поближе к матери. Забегала к ней по вечерам и на выходные, заносила продукты, убирала, помогала помыться. Потом мама уже перестала справляться сама и днем, а увольняться Ире не хотелось. У отца давно была другая семья, но он готов был помогать бывшей жене материально. Благодаря ему, Ира наняла сиделку на три часа в день. Большее просто не могла себе позволить, мамины врачи и лекарства поглощали массу денег. А маминой пенсии за выслугу лет, которой она так гордилась, еле хватало на неделю. Спасибо многочисленным маминым подругам, которые приходили ей помогать, кто приготовить обед, кто принести что-то для дома, кто просто поговорить.
И все же в какой-то день Ира почувствовала, что если так пойдет дальше, то сама сойдет в могилу гораздо раньше мамы.
Она стала заходить реже, ссылаясь на неотложные дела, а, приходя, старалась поскорее сбежать от маминых жалоб. Теперь уже мама, как когда-то бабушка, сетовала, что она приходит "как огонечку хватить". С одной стороны, Иру мучило чувство вины, но с другой, брал верх инстинкт самосохранения, потому что после каждого визита к матери, особенно после ее многословных описаний своего состояния, Ира ощущала себя инвалидом. Она старалась переводить разговоры на другие темы, хоть как-то отвлекаться от болезней, но это требовало титанических усилий. Теперь после каждого посещения мамы ей нужно было все больше и больше времени, чтобы восстановить себя.
И однажды она поняла, что не знает, что делать дальше.
А мама, оказывается, знала. Она добралась до низкого подоконника своей квартиры, используя массу приспособлений, которые заранее заготовила, все-таки инженерная мысль работала у нее еще хорошо, подтянулась на перекинутых через карниз веревках и шагнула в открытое окно.
И только тогда Ира поняла, что маму, с которой она прожила два с лишним десятилетия бок о бок, она знала еще меньше, чем дедушку. Та женщина, которую Ира звала своей мамой, никогда не смогла бы так поступить, она цеплялась бы за жизнь до последнего, вытягивая из окружающих по крупицам сочувствие и жалость. Она рыдала у маминого гроба от чувства бессилия и невозможности узнать лучше человека, который был таким родным и оказался таким незнакомым.

После смерти матери Ира опять вернулась в Москву, и жизнь застыла для нее в бесконечной скуке будней. У нее вдруг появилась масса свободного времени, которое она не знала, как использовать. Совершенно бесцельно слонялась она вечерами и в выходные по пустой квартире. Казалось, жизнь остановилась в каком-то вязком безвременье.
Чтобы просто отвязаться от бесконечных советов своих и маминых друзей, она поехала на юг. И в поезде познакомилась с Машкой. Та была просто уникальной женщиной. Таких подруг у Ирины еще никогда не было. За сутки с небольшим они узнали друг о друге все. Их взгляды, вкусы, какие-то события жизни были настолько схожи, что это даже пугало. "Слушай, — сказала Машка, — а, может, мы с тобой астральные сестрички?". И у Иры стало так тепло на душе, как будто у нее действительно появилась семья.
На юге она, конечно, ни с кем не познакомилась. Ей вообще не везло с романами, а уж с курортными — тем более. Она была по натуре очень брезглива. Даже пить с кем-нибудь из одного стакана не могла, а уж сблизиться за короткий срок с малознакомым мужчиной, у которого до нее было неизвестно сколько и каких женщин — такого она даже представить не могла. Все эти ночные стоны на пляже и в кустах вызывали у нее только недоумение. Так и провалялась она одна все четыре недели на своем лежаке. Никто к ней даже не приставал, видимо, чувствуя ее неприступность.
Она уже поскорее хотела в Москву, чтобы снова увидеться с Машкой. Та должна было вернуться из своего отпуска на неделю раньше.
В Москве Машка устроила по случаю Ириного возвращения сюрприз в виде вечеринки или вечеринку с сюрпризом, как она сама сказала, на которую пригласила своих самых близких людей. Одним из них был ее брат-двойняшка Андрей. Это-то и был "гвоздь программы". Машка знала, какой столбняк вызывает у людей их идентичная с братом похожесть, и вовсю наслаждалась Иркиным разинутым ртом. А та, как зачарованная, весь вечер не сводила глаз с Андрея. Они с Машей были похожи не только чертами лица и фигурами, но и малейшими оттенками интонаций, жестами и мимикой, манерой двигаться и говорить, оборотами речи и проявлениями чувств. Оказалось, все то, что Ира успела полюбить в Машке, ничуть не менее привлекательно в ее мужской ипостаси. Ирка влюбилась "на веки вечные", как она подумала про себя. Андрей, уже так много наслышанный об их "астральной" родственнице, тоже с интересом поглядывал на Ирину.
Они стали встречаться. Сначала вместе с Машкой, а потом и одни.
Ира никак не могла поверить, что после всех своих "канделябров" судьба вдруг наградила ее таким подарком. "Имею ли я право портить Андрею жизнь? Может, на мне какой-то рок", — думала она про себя.
Андрей готов был сделать Ирине предложение хоть завтра, но чувствовал какие-то непонятные ее колебания, и не торопился.
Все решил маленький и вроде бы незначительный эпизод.
У Иры с детства был странный бзик — она безумно боялась контролеров. У Андрея была своя особенность — он ужасно не любил, когда его перебивали, если он говорил о вещах значимых для него и сокровенных.
Ира с Андреем ехали в автобусе. Разговор о "вещах значимых и сокровенных" начался еще на остановке, поэтому при входе в автобус Ира не решилась отвлечь Андрея на такие земные мелочи, как покупка билетов. В самый кульминационный момент рассуждений Андрея появился контролер. Ира увидела его, вернее, ее боковым зрением и вся внутренне сжалась. Андрей продолжал говорить, ничего не замечая. Ира сидела почти в предобморочном состоянии. Когда контролерша поравнялась с ними, Андрей жестом фокусника извлек откуда-то два рубля — тогдашний штраф за безбилетный проезд (между прочим, немалые деньги) — и выставил их веером перед тетей. Та окинула "молодежь" наметанным взглядом, взяла только один рубль и воткнула вместо него в руку Андрея квитанцию. Тот продолжал говорить, как ни в чем не бывало. И тогда Ирка поняла, что только этому человеку она может доверить свою судьбу. На следующий день Андрей сделал ей предложение, и через месяц они поженились.

Вот оно счастье! Забыв об окружающих, они жили в своем мире, в котором, как в двух поставленных лицом друг другу зеркалах, до бесконечности отражались все видимые и невидимые оттенки цветового спектра. Их чувства переливались через край в подставленные ими самими ладони, просачивались через разомкнутые пальцы и снова наполняли собой все существующие объемы. Занятые друг другом, они почти перестали общаться с внешним миром, ходили только на работу и в магазины. Даже жизнь Машки осталась где-то вне зоны их видимости, но ведь "сестричка" была здесь, в этом же городе, с ней можно встретиться в любой момент. Но этот момент все откладывался на потом.
А Машка за это время успела полюбить женатого мужчину, сумела развести его с женой и родить от него прелестную девочку Сашеньку, которой недавно исполнилось шесть месяцев.
Ира с Андреем думали, что Машка так же счастлива, как и они. Разве может быть иначе!
Только почему-то однажды Маша зашла в подъезд чужого многоэтажного дома, поднялась на последний этаж, прилепила скотчем к стеклу прощальную записку и сделала шаг в открытое окно…
Ира не могла свыкнуться с тем, что ее близкие люди постоянно обманывают ее, вернее, дают обманываться ей. Она больше ни за что не поверит, что не знала Машку. И уж точно не будет недоумевать как это Машка, так любившая жизнь… ее Машка… ее сестричка… как она могла… Нет, здесь что-то не так. Наверное, произошел какой-то странный космический обмен (именно обмен, а не обман) — Машка отдала Ире весь свой позитив, свою счастливую судьбу, а Ирина ей взамен — свой рок. "Но ведь я не хотела, я не знала. Как же это могло случиться?" Наверное, она бы и дальше убивалась на эту тему, но надо было спасать Андрея.
В начале знакомства со своим будущим мужем, Ира перечитала массу литературы о двойняшках и знала, что между ними существует очень тесная связь. Если в какой-то точке земного шара происходит что-то с одним из двойни, другой почувствует это, будь он хоть в космосе. А если один из них умирает, второму редко удается выжить. Ира готова была сражаться за мужа и за свое счастье.
У Андрея отказала какая-то внутренняя пружина. Днем он плакал, а ночью, если ему удавалось уснуть, будил Иру нечеловеческими криками. Она баюкала его, как ребенка, шептала ласковые слова, несла всякую чепуху, лишь бы что-то говорить, потому что он засыпал только под звуки ее голоса. Но битву за мужа она выиграла. Последним кирпичиком в здании победы оказалась ее беременность.
Прожив несколько лет в браке без всяких последствий, Ира уже думала, что не способна к деторождению в силу своего "преклонного" возраста. И вдруг такое чудо! Андрей ожил.
Но он до маниакальности хотел девочку и назвать ее мечтал Машей. Первый раз в жизни Ирина поняла, что не разделяет желаний мужа. Конечно, она готова была хранить память о своей любимой подруге, но ей совсем не хотелось, чтобы ее дочь повторила ее судьбу.
В пух и прах переругавшись в послеродовой, они сошлись на имени Даша. Андрей все-таки уступил. Ведь, главное, что у него теперь есть дочь, его дочь, их дочь.
Но удивительное дело. Ребенок рос и все больше походил на свою погибшую тетку. Даже незнакомые люди иногда путали Дашкино имя и называли ее Марьей. Ирину сначала это коробило, "мою дочь зовут Дарья" — исправляла она, но потом решила, что здесь что-то выше ее понимания и смирилась. Дашка откликалась на оба имени.

Наступили новые времена. Андрей занялся бизнесом, и как-то это у него стало неплохо получаться. Они купили машину, дачу под Москвой, переехали в новую квартиру. Не смотря на все возражения Ирины, у Дашки в 15 лет были свой компьютер и мобильник последней модели, дорогие украшения, стильная одежда. Казалось, скажи она папе, что хочет луну с неба, тот уточнил бы только, к какому числу.
Машин возлюбленный после Машиной смерти вернулся в прежнюю семью с  маленькой дочкой Сашенькой. Той, видимо, было не очень уютно в доме мачехи, и когда она подросла, то почти все время проводила у Иры с Андреем. У Саши с Дашкой была небольшая разница в возрасте, и они души друг в друге не чаяли. Андрей пытался и племяннице делать дорогие покупки, но та семья подачек не принимала.
У Ирины с обеими девочками сложились доверительные отношения, обе называли ее мамой и обе делились своими секретами. Ира никогда не рылась в их электронной почте, если она случайно оставалась на компьютере открытой, не проверяла после вечеринок вены на руках и ногах, как это делали другие матери. И уже почти облегченно думала, что самый трудный возраст они миновали.

Это случилось тогда, когда Андрей уехал в очередную командировку. Ира вошла в квартиру, открыв дверь своим ключом, сразу услышала голоса и почувствовала угарный запах крупной ссоры. Не раздеваясь, Ирина прошла в гостиную и увидела стоящих к ней спиной Дашкину одноклассницу и ее парня — молодого бизнесмена. Оба говорили почти одновременно одинаковыми прокурорскими голосами:
— Не надо отмазывать свою Сашку. Если она этих денег не брала и дурь на них не покупала, значит, их взяла ты.
Ира увидела меловой бледности спокойное Дашкино лицо и стиснутые до синевы пальцы.
— Я ваших денег не брала и дурь на них не покупала. — Дашка развернулась и пошла в свою комнату.
— Что здесь происходит? — спросила Ирина, на ходу расстегивая плащ. Те двое стали что-то неохотно объяснять.
И тут Ирино сердце в грудной клетке сделало сальто. Она рванулась к Дашиной комнате, дернула на себя дверь. В комнате никого не было… И огромное, распахнутое настежь окно…
Ира не помнила, как она оказалась на улице. То ли бежала по лестнице, то ли ехала на лифте — это никак не запечатлелось в ее сознании. Она осторожно взяла в ладони изуродованное Дашино лицо и стала ее заклинать: "Дашенька, милая, ты только не умирай, только не умирай. Мы с папой все для тебя, все для тебя сделаем, продадим машину, дачу, квартиру, все с себя. Мы сделаем тебе столько пластических операций, сколько нужно, чтобы ты не чувствовала себя ущербной. Мы разберемся со всеми твоими делами. Ты только живи, только живи!" И совершенно отчетливо услышала в себе Дашин голос: "Нет, мама, это конец".

Не менее ужасное ожидало Иру впереди — надо было позвонить Андрею и сообщить о случившимся. У нее было такое чувство, что это она не уберегла их ребенка, что будь Андрей здесь, рядом, этого бы не случилось. Ну, почему нельзя было купить квартиру на первом этаже!
Трубку долго не брали. Наконец, раздраженный голос Андрея проговорил:
— Ира, ну, я же просил звонить мне только при чрезвычайных обстоятельствах. У меня совещание. Я не могу отвлекаться на личные звонки.
— Андрей, Даша умерла… погибла…
Андрей сразу не мог взять в толк, о чем она говорит, а когда понял, то повисла бесконечная пауза, в течение которой Ира долго слушала приглушенные мужские голоса, стук передвигаемых стульев, шелест бумаги. Наконец, он произнес:
— Я сейчас же вылетаю.
Но сказано это было таким тоном, что Ирине показалось: он не дойдет и до ближайшей двери. Она хотела еще что-то добавить, но тот уже повесил трубку.

Андрей снова стал кричать по ночам. К нему вернулись все симптомы перенесенного тогда заболевания. Только сейчас Ирина уже не могла  ему помочь. Ей самой надо было, чтобы кто-то баюкал ее, как ребенка, шептал ласковые слова и говорил всякую ерунду. Она превратилась в какую-то сомнамбулу, механически передвигающуюся по квартире, автоматически что-то делающую. Андрей уходил, приходил, иногда не ночевал дома. Ей было все равно. Звонили какие-то подруги, призывали ее взять себя в руки, намекали, что у Андрея на работе найдется кто-то, кто сможет его утешить, если этого не сделает она.

Наконец, она взяла себя в руки и пошла к гинекологу. Сказала, что хочет родить. Гинеколог посмотрела на нее, как на сумасшедшую, но произносить что-либо такое вслух не стала, все-таки не советские времени. Только дала подписать бумагу, что пациент о всех возможных рисках и последствиях предупрежден и претензий к врачу иметь не будет.

Ира пришла домой и по каким-то едва уловимым признакам поняла, что мужа больше в доме нет. В последнее время Андрей так же, как и Ира, абсолютно утратил интерес к вещам. Висели в шкафу его дорогие костюмы и куртки, стояли фирменные чемоданы. Но исчезла его любимая кружка, несколько рабочих справочников, ноут-бук…Что же тут удивительного? Когда-то она выиграла битву за Андрея, а сейчас... Пусть та, другая, думает, что победила в состязании за Андрея, хотя в нем, по сути дела, и была единственным участником…

Ну, вот, теперь пришла и ее очередь. Даже и придумывать ничего не надо. Уже многие ее самые близкие люди прошли этот путь. Вот он, подоконник, такой низкий. Удобная сейчас мода — делать стекла почти во всю стену. Ира раскрыла окно. Аккуратно встала на подоконник. В это время из-за крыши соседнего дома выглянуло солнце. Ей вдруг так захотелось шагнуть в небо и взлететь к этому бесконечно доброму солнцу. Она раскинула в стороны руки. Только шаг отделяет ее от милосердного бескрайнего неба. Не надо задумываться, надо просто шагнуть. И тут она снова вспомнила дорогих ей людей, которые тоже, наверное, мечтали рвануться в небо, а оказались распростертыми на грязном асфальте или газоне. "И потом… мне нужно еще сделать что-то важное, я сейчас не помню, что именно, но потом обязательно вспомню". Она стояла на подоконнике, слегка покачиваясь и уверяясь все больше и больше, что у нее есть причина и не одна шагнуть обратно в комнату, и неважно, что сейчас она их не помнит.
Ира, все так же с раскинутыми руками, повернулась спиной к солнцу. Увидела на паркетном полу свою тень в виде огромного могильного креста. "Бабуля... — вдруг вспомнила она. — Мне нужно на могилу к бабуле!.. Ко всем остальным есть кому прийти, а к бабушке, кроме меня, никто не придет. Там и оградка уже пошатнулась, и траву прополоть надо, и цветочки посадить, и полить. Такое засушливое лето!"

Она деловито шагнула с подоконника на пол, достала из шкафа полотняные перчатки, положила их в сумку, одела куртку. Постояла немного в прихожей, подумала, что ей еще может пригодиться. Да, нужен еще паспорт, чтобы взять билет до Питера, ну и кошелек, все остальное можно купить у кладбища.
Она вышла на улицу. Здесь ей показалось теплее, чем на подоконнике. По окнам соседних домов мазнуло солнце, на миг ослепив ее. "Какое все-таки чудное лето! Бабуля, мы с тобой обязательно встретимся. Ну, там, в небе... Ты меня понимаешь, о чем я. А для этого мне еще надо сделать что-то здесь, на земле. Пока я не знаю что. Потому начну с твоей могилы".
Ирина вдохнула полной грудью пьяный летними ароматами воздух, подставила бледное, но радостное лицо пролетающему мимо ветру и поняла, что ее шаг в небо начался с шага на паркетный пол.