Книжно-Газетный Киоск


Александр ЛЫСЕНКО

Бригантины
(роман в письмах)

Письмо первое (1965 год, ГДР)

Ты берешь аккорды поспешные, погружая пальцы в клавиши, ты колдуешь ритмами Гершвина — как прежде, нездешне играешь. А парни курят, сутулясь, сквозь руки твои глядя вдаль, туда, где распилами улиц полыхает город-кристалл. Вы близки мне, как детские горести, но, как детство, уже далеки. Вы читаете, пряча голос, камерные стихи, полные созерцания туманной, как звезды во льду, мерцающей, нематериальной, сложности собственных душ.

А вспомнив письма с чужбины, что я вам с тоски написал, споете про бригантину, про алые паруса, про девушку из Океании (всю жизнь поклонялась кострам), нашедшую смелость для плавания в пироге к большим городам. От хижин до небоскребов раскинулась на парсек дорога длиною в историю, где каждая миля — век. Что ж, можно машину времени выдолбить из коры, если твой компас — стремление увидеть иные миры. Пусть шторки раскроет приемник на зеленом глазке в эфир, как занавес многотонный театра, вместившего мир. Среди молитв и ударников пульсирует, как капилляр, как голос галактики дальней моей бригантины сигнал. Я вам рассказал бы как в скалах, в лоне морских равнин, рассветы делают алым тугой парусиновый клин. Здесь не слыхали о Фрейде и пышным не внемлют речам в тельняшки одетые леди: здесь души шире в плечах. Мы тревог и ужасов ищем, постигая с болью, с трудом простоту человеческих истин через сложность, окольным путем. Ну, так откройте же окна! Пусть рвутся в табачный дым запахи улицы мокрой и шелест троллейбусных шин. Нам нужно в руках без мозолей, почувствовать тягу весла, сменить скоростные моторы на трудные паруса! Ветер, наверно, с Атлантики с кливером спутал портьеры. Парни поют о романтике под розовым светом торшера.

Письмо второе (2008 год, Нью-Йорк)(исполнять в ритме рэпа, пританцовывая)

Предыдущий стишок родился в Восточной Германии, что звалась тогда "ГДР", где три года в советской армии, армии, армии я защищал Эсэсэр. Не было там ни бригантины, ни Фрейда, ни моря, ни скал, а были рутина, политбеседа, да старшины оскал. И леди там не было, ни в тельняшках, ни без, оттого-то и небыли, небыли, небыли я наплел до небес. Погружать пальцы в клавиши ты совсем не могла, да, похоже, и ритмов Гершвина не слыхала тогда. Не была ты красавица и коня не тормознула бы на скаку, но, не успев тебе представиться, мужики теряли башку. Возможно, это какие-то феромоны, в общем Евин реликт, но во всех случаях обертоном был основной инстинкт. Ты была пленительной женщиной аж с пятнадцати лет, и приправой к облику грешному был твой интеллект. Я втюрился в тебя еще в школе за осмысленный взгляд на общерозовом фоне комсомолок — советских девчат. Свидетельства твоей преждевременной зрелости вызывали крови приток, и шелестом крыльев Эроса, Эроса был шорох твоих чулок. Ты рассказала мне, как теряла невинность — я от ревности чуть с ума не сошел, хотя истории этой эпическая картинность выдавала, что это прикол. Это были не просто чувства, а типа тектонический сдвиг (мысли, что дурить парней — это тоже искусство, я тогда еще не постиг). Ты писала мне письма нежной пастелью, а я про бригантины сочинял в ответ; вероятно, ты с улыбкой читала кому-то в постели мой романтический бред. А потом тебя, видно, жизнь достала, может, фишка не так легла, и ты так афишно мне написала: "Давай будем вместе всегда". Все три года службы кондовой, на позиции огневой, я, как поется в песнях попсовых, "жил одною, одною тобой". И до сих пор не пойму, как это случилось — ведь сбылось все, о чем так мечтал, только я, с чего бы, скажите на милость, почему-то в ответ промолчал. Вот так склалась история с бригантиной, так вот в натуральном выражении она и произошла. Ты работаешь в Москве профессором по турбинам, я — матросом на понтовой яхте в США.

1965 — 2008 годы