Размышляя о том, что определяет творческую личность и почему, если человек талантлив, то, как правило, талантлив не в одной области, — ни для кого не секрет, что Марлен Дитрих вошла в историю, прежде всего, как звезда мирового кинематографа. Тем не менее, уже с детства она вела дневники, — немаловажный момент показателя человека с творческой энергией, повышенным проявлением интереса к жизни. А в старости, когда невозможно уже было сниматься в кино, написала три биографические книги. Последний её дневник "Ночные мысли" был подготовлен и издан дочерью Марией Рива уже после смерти матери.
Не смею утверждать, но мне кажется, что люди творческие необязательно талантливы. Отсюда, наверно, так много графоманов в поэзии, посредственных художников и артистов.

А искусство, видимо, начинается в той странной и непознанной точке, где пытается соединиться несоединимое. Можно ли назвать искусством то, что сделала Марлен Дитрих в кино или, может быть, это только голливудский миф об искусстве? Во всяком случае, она обладала всеми качествами для того, чтоб заявить о себе, как о неповторимом явлении в искусстве 20-го века.

Она была слишком противоречивой: говорила, что не верит в Бога и тут же упоминала его "работу". Считала себя абсолютно трезвым и неромантичным человеком, никогда не привязывающимся к определённому месту жительства, а потом задушевно декламировала стихи и плакала, вспоминая Берлин.

Это не так, как у Цветаевой, где с обречённой определённостью поётся гимн тоски по Родине: "Мне совершенно всё-равно, где совершенно одинокой...".
Но и Цветаева использует приём контраста, потому что метафизический исток возникновения искусства заполнен, видимо, сплошными противоречиями. Во всяком случае, даже если это только приём при возникновении чего-то значительного, то он всегда действенен. Прежде всего, противоречия в характере самой личности и стремлении свести параллельные миры противоположного в какой-то непостижимой точке гармонии. Может быть, точке второго или третьего измерения, где всё гораздо справедливее, где так, как должно быть?
Ещё, конечно, способность влюбляться и любить. Влюбляться не только в людей – прежде всего в саму жизнь. Те, у которых способность эта развита, достигают, как правило, многого. Они любят жизнь, и жизнь отвечает им тем же.

Её знаменитый голос менял модуляции с нежного и обезоруживающего до хриплого манящего или резкого отталкивающего. По мнению Хемингуэя, обладай Марлен одним только голосом, она всё-равно разбила бы всем сердца. Её жизнь певицы начнётся много позже, но почти во всех фильмах, которые её прославили ("Голубой ангел", "Марокко", "Шанхайский экспресс")у неё роль кабаретистки, шансонье, певицы кабачка, и ей приходится исполнять в фильме ту или иную песню, увлекая зрителя раскованной манерой пения и несильным, но чарующе-эротическим голосом.

По мере того, как Марлен преображалась в артистическом плане, с ней вместе менялся её голос. Уже кинокритик Фрида Граф указывает на голосовое различие в "Голубом ангеле" и её голливудских фильмах. То же самое происходит с текстами песен. Поначалу разработанные по традиции театра-варьете, где на первом плане выступает раскрепощённая сексуальность, свободные эротические взгляды ("Ich bin von Kopf bis Fuß auf Liebe eingestellt", "Nimm dich in Acht vor blonden Fraun"), тексты постепенно подстраиваются под зонги, написанные с учётом вкусов американской публики, а эротика голоса приобретает более прохладные нотки.
"Песенка "Assez" завораживала меня,- рассказывала Мария Рива,- я не понимала слов, а моя мать, казалось, не желала переводить её мне. Ритм был современен и волнующе прост. Я сидела на своём стуле и слушала, как она произносит песню. Как только песня переставала быть слащавым напевом, у Дитрих возникали сложности... Из-за ограниченного голосового диапазона и недостатка музыкального образования, она как бы проговаривала песню с трудной мелодией. Но её маленькая хитрость не имела при этом негативного оттенка. В конце концов, Дитрих не была бы Дитрих, если бы она однажды выучилась правильно петь. Свои недостатки она бессознательно превращала в достоинства. Во время того, как другие звёзды потели над постановкой голоса в звуковых студиях, Дитрих шептала и говорила, и мир лежал у её ног".

Не каждая женщина, даже самая красивая от природы, может умело пользоваться красотой. Красота считается одной из добродетелей, которую люди получают от Бога. И сначала, по-видимому, женщины выстраиваются в очередь к Богу за красотой, а кто успеет – и за умом.
Но не надо расстраиваться, если красоты досталось немного. Надо тогда целенаправленно постоять за умом и, воспользовавшись им, создать собственный потрясающий образ, как это и сделала Марлен Дитрих.
Красота Дитрих – это вызов женщинам и желанная мечта мужчин. Фильмы с её участием и то, что о ней пишут критики, наглядно демонстрируют нам это. Искусство её красоты продумано и сконструированно до мельчайших деталей.
Немалую роль в лепке её знаменитого образа сыграл Джозеф фон Штернберг – режиссёр, прославивший её уже в "Голубом ангеле" и единственный из всех, о ком Марлен говорила: "Мужчина, которому я больше всего хотела угодить". Она была склонна к полноте. Её округлые формы, как нельзя лучше, подходили для роли певички Лолы-Лолы в "Голубом ангеле". Но перебравшись в Голливуд после фильма, который прославил её, она срочно похудела, потому что так велел Штернберг, — Голливуд не приветствовал пампушек. Она перешла на кофе, много курила, принимала ванны с английской солью. Волосы приобрели более светлый оттенок, а ноги удлинились за счёт туфель на высоком каблуке. Заставлял ли Штернберг на самом деле худеть её – вопрос спорный. Скорее, она сама не была полностью довольна своей внешностью. Голливуд диктовал определённый стандарт, к которому прежде всего, понимая всю ответственность ситуации, стремилась она сама.
"В первую очередь меня беспокоило моё лицо,- пишет Дитрих,- Однако фон Штернберг считал, что я прекрасно выгляжу и вполне отвечаю его представлениям о красоте. Женщина, которую он хотел показать на экране, ни в коем случае не должна быть худой. А значит (для него) непривлекательной. Он хотел показать женщину в стиле Рубенса, крепкую, жизнеутверждающую, полную секса, — словом, о которой мечтали бы все нормальные мужчины. Итак, я осталась один на один со своими комплексами.

Всё же я настояла на том, чтоб сниматься только в чёрных платьях. В первом своём американском фильме я хотела выглядеть стройнее".
Свет камер Штернберг направлял так искусно, что её образ становился совершенным, — он разбирался в световых нюансах и открыл ей секреты мастерства.
Эти нехитрые, но чудодейственные трюки она с успехом применяла и в дальнейшей работе. Так, например, обеспокоенная широкой формой своего славянского носа, она пожаловалась Штернбергу. Тогда он взял бутылочку с серебряной краской и сделал на её переносице еле заметный штрих. А затем направил камеру так, чтоб свет падал сверху на эту серебряную линию, и за счёт светового эффекта нос начинал казаться более узким. Дитрих могла многому поучиться у своего мастера.
Хичкок, у которого она снялась лишь однажды в "Страхе сцены", считал, что "она профессиональная актриса, профессиональный оператор и профессиональный модельер".
Она перебирала десятки шляп и вуалей, чтоб свет идеально лёг на щёки и нос. Перчатки делались по слепку рук. Туфли, даже если их не было видно в кадре, только по индивидуальной мерке. Босоножки она никогда не носила. Открытые пальцы ног – это для плебеев.
Говорили, что её потрясающие ноги застрахованы Ллойдом на миллион марок. Сама же она относилась к своим ногам прозаически и утверждала, что они предназначены только для ходьбы.
А тем не менее, пришла в ужас, когда кто-то подкинул ей идею о том, что у её дочери, четырёхлетней Марии, не совсем прямые ноги.
"Ноги в нашей семье имели непреходящее значение, — вспоминала Мария,- Помешанный врач, который хотел сделать на этом деньги или ещё что-то, изготовил для меня штуковины из кожи и железа... Мой отец прочно прикреплял мне по вечерам эти шины. Я не могла из-за них даже пошевелиться. До сих пор я неподвижно сплю на спине".
Принося в жертву идее красоты даже свою собственную дочь, Марлен до последнего момента создавала о себе иллюзию. Пока миф работал, она без устали выходила на сцену.
Её красота в подтексте, намёке, недосказанности, в голосе, в элегантности. Она говорила, что элегантность – это образ жизни, и что если человек отвечает такому пониманию и умеет носить одежду, тогда с ним всё в порядке.

Говорили, что по прибытии в Голливуд, для впалости щёк ей удалили верхние коренные зубы. Сама она всегда отрицала эту легенду.
По мере старения возникли проблемы с морщинами, но и тут, задолго до пластических хирургов, она опередила своё время,- сама, при помощи пластыря делала себе подтяжку лица.
Бросался в глаза соблазнительный бюст Марлен Дитрих, а, между тем, форму груди она утратила сразу же после рождения дочери, которую кормила до года, как образцовая мать, которой она всегда хотела казаться не только другим, но и себе самой.
"Она считала себя самой лучшей матерью в мире, так же как женой и любовницей, и в этом была её сила",- говорила её дочь. Впоследствии, испытывая проблемы с бюстом, она часто упрекала Марию в том, что пожертвовала для неё своей красотой. Тем не менее, даже самым невесомым платьям находилось место для плотной целлулоидной грации. А десятки ночных рубашек искусно воспроизводили великолепные округлости. Предназначались они исключительно для любовных свиданий. Ведь дело не в том, какая ты настоящая. Искусство любой женщины, а тем более актрисы, как раз и состоит в безукоризненной подаче себя, чтоб все поклонники лежали у ног и не находили детали, к которой могли бы придраться. Они должны видеть только то, что должны, и ничего более.
Её сумасшедшее "голое платье" от Жана Луи производило сногсшибательный эффект. Она спускалась в нём по ступеням длинной лестницы, небрежно волоча за собой роскошные меха. Специально установленные по краям вентиляторы раздували трепетную ткань. Платье сопровождалось шубой с трёхметровым шлейфом из лебединого пуха.

Больше всего она боялась, чтоб кто-нибудь не запустил в этот пух яйцом. Платье работало на легенду, а примерки длились часами. Во время них она стояла неподвижно, одну за одной меняя сигареты в мундштуке, придирчиво командовала, давая нетерпящие возражений указания портным и стилистам. Они вспоминали её как "кошмар и праздник".
На самом деле она обожала строгий стиль, смягчённый мехами, если не бросала вызов брюками, которые ещё не вошли в моду для женщин, а так же цилиндром и моноклем. И на сцене, и в жизни она носила вещи знаменитых голливудских дизайнеров и самых дорогих кутюрье: Чиапарелли, Диора, Баленсиаги, Шанель.
Одри Хепбёрн была счастлива, если ей после съёмок перепадал тот или иной костюмчик. Марлен же получала всю продукцию гениального Жана Луи. Платья были одно лучше другого. Она хранила их как произведения искусства и надевала по особым случаям.
"Творения Луи сделали меня самой соблазнительной из женщин",- говорила она.
Телесный цвет и сверкающая вышивка были придуманы им, чтоб подчеркнуть её фигуру. Он удлинил её пропорции за счёт шлейфа и создавалось впечатление, что сказочная русалка плавно выходит из пены морской. Зрители открывали рты от такого поразительного явления.
Она считала, что должна быть красивой во всём – взгляде, жесте руки, повороте головы, и что все люди, её окружающие, особенно родные, не должны создавать диссонанса её красоте и полностью соответствовать её эстетическим меркам.
Конечно, она говорила, что не считает красоту своей профессией, что подлинная красота внутри, что никакая камера не может заставить засиять ваши глаза, иначе это называется миловидностью, привлекательностью и не имеет ничего общего с красотой, — на деле же всё делалось для создания безупречной внешности.
В конце концов, она смогла понять, что иллюзия не вечна. Красота, в свою очередь, отомстила ей, когда Марлен осознала, что без неё жизнь для публики не имеет больше смысла. Она закрылась в квартире на много лет, чтоб неприкосновенная легенда её прошлой жизни и красоты не разрушилась уже не имеющей значения реальностью.