Лист падает, приходит грусть,
Мой облик строже.
Но я, чем старше становлюсь,
Тем я моложе.

Тем я спокойней и мудрей
И проще, что ли,
И отношусь к теченью дней
Без лишней боли.

Прощай же, полная баржа,
Плыви по рекам,
Я проживаю не спеша
И — человеком.

И захожу в хвоистый лес,
Гуляю в поле,
Чтоб слышать музыку небес
И чуять волю.

Белые мухи в провале двора,
Света так мало.
Только вчера ликовала весна.
И запропала.

Только вчера еще солнце цвело
Вестником лета,
Нынче все войлоком туч облегло,
Радости нету.

Май во дворе, заревая пора,
Первые грозы.
Только вот валятся с неба с утра
Белые розы.

Розовый запах и запах воды,
Времени мыло.
Белые розы заносят следы,
Все-все, что было.

Ветер подует, и память пуста,
Гаснет, как свечи.
Розами снега дохнет высота
В мае, под вечер.

Вот хроника бежит,
В ней точки и разрывы,
Фигуры у людей
Расплывчаты, бледны.
Как страшно сознавать,
Что все они не живы,
Что нет таких людей
И нет такой страны.


Повозка через мост
Невозмутимо катит,
И девушка идет,
На рынок торопясь.
Кто может предсказать,
На сколько лет ей хватит
Страну свою, смеясь,
Россией называть?

Да было ль это там,
На блеклой кинопленке,
Горящий храма шлем,
Сверкающий с небес,
Где, как в последний раз,
Вдруг голосом ребенка
Священник прокричал,
Светясь: "Христос воскрес!"

И вот он, храм, стоит,
Чьи своды нерушимы,
Как будто никогда
Не упадет он в грязь.
Вокруг него идут
По вере побратимы,
Но весь не обошли,
И пленка порвалась...

Что судеб порвалось —
Невиданное море,
Что жизней отошло —
Теперь не сосчитать!
А тени их бредут
И смотрят поневоле,
В державе неживой,
Которой не собрать.

Зацепляются тучи за Ивана Великого крест
И за башни кремлевской звезду, что стоит наравне.
Ох, не падают звезды с высоких насиженных мест,
Только пара орлов примостилась от них в стороне.

Словно змеи, вдали проползают потоки машин,
И фонарь, как слеза, по Кремлевской стекает щеке,
И Великий Иван белой шеей сверкает один,
В золотом чугунке набекрень отражаясь в реке.

Раньше гулом гудел —
А теперь он стоит не у дел,
И его окружают высоток стеклянных штыри.
Он посмотрит на Запад — и станет белее, чем мел.
Поглядит на Восток — и зардеется ярче зари.

Спит у ног его колокол треснутый — Царь,
Нестреляющей пушки огромной зияет жерло,
По ступенькам Ивана не ходит звонарь,
Он молчит, словно рот немотою свело.

Не доходят слова на краснеющий остров Кремля,
Только светом небесным — стоит посреди — осиян,
Как маяк, нам мигая, гряду облаков шевеля,
Рассекающий тьму, молчаливый Великий Иван.

Старательно землю сшивает
С небесным сукном самолет.
Пробоина солнца сквозная
Вот-вот и совсем заживет.

На простынях Родины белых,
Столь девственно чистых на вид,
Мое отраженье несмело,
Как пленка в проявке, лежит.

Гляжу с высоты самолета,
Отчаянно, из-под крыла,

Как тень моя плугом бесплотным
По полю России прошла.
На дали, пустые для глаза,
На пятна косматых лесов,
На битые стекла Кавказа
Мой облик ложится без слов.

Простор, освежающий душу,
Огромной холодной страны.
Попутчик, твой сон не нарушу,
В полете спасительны сны.

Я знаю, от края до края,
Как летчик, душа пролетит.
Над Родиной, не над Синаем,
Мое отражение спит.

Пустыни сын, за повод держащий верблюда,
Спроси меня, откуда я, откуда?
На языке любом меня спроси.
Неужто не слыхал ты русской речи,
На языке родном тебе отвечу:
Из леса я, с мороза, из Руси.

Ведь наши мужики и наши крали
Доныне полвостока истоптали —
В пустыне всюду видны их следы.
Вот не боятся морока и жара
И ради африканского загара
Лежат, как камни, молча у воды.

Но ты, восточный дервиш загорелый,
Ко мне, торгуя, подступаешь смело,
Блистают бусы на твоей руке.
Лопочешь на неведомом наречье,
А я слова кидаю человечьи —
С морозным блеском, с инеем в строке.

Каменья трогая рукою узкой,
Он знает, говорю не по-французски,
Не по-английски и не на фарси,
Он этой речи слушал перекаты
И моего обманывал собрата
Оттуда, из деревни, из Руси.

О речь моя, угластая, кривая,
Холодная, густая, снеговая,
Восточный слух к тебе уже привык.
Торговец, ясно все без перевода:
Ты все продашь мне — дюны и погоду,
Хоть и не знаешь мой родной язык.

Не знаешь, но следишь лиловым оком,
Меня смущаешь смуглых слов потоком,
Как под песком, от них едва жива.
Но и среди пустыни желтой печи,
Сквозь блеск камней цветной восточной речи
Вдруг проступают русские слова.

Книга лежит, раскинув руки страниц,
И ученик над ней склоняется ниц,
Бьет ей поклоны час, а может быть, два,
Как заклинанья, впитывает слова.

Бабочки букв летают, щекочут виски,
За окнами лето, машин раздаются гудки,
Но мальчик не слышит, и птицей проносится он
Над пустошью книги, над запахом давних времен.