Крутите-не крутите, а поэтическая речь, как, впрочем, и весь мир в целом, двухполярна. Она густо населена словами, которые имеют прямо противоположные лексические значения. Тьма и свет, ночь и день, верх и низ, горькое и сладкое… Стоит отказаться от одной из составляющих этой условно идеальной речи, как тут же инстинктивно начинаешь искать противовес оставшейся. Попробуйте лишить свои высказывания такого слова, как, допустим, «горькое» — и ваша речь моментально заполнит образовавшуюся пустоту словом «соленое», чтобы уравновесить зависшее в одиночестве — без подпорки — «сладкое».
Все, что, так или иначе, попадает в единое поле зрения, подсознательно сравнивается между собой и, по сути, уравнивается, в силу чего создается видимая и понятная картинка мира, целостность бытия. Куст, растущий у дороги, противопоставляется самой дороге — он тянется вверх, она уходит вдаль, а вместе они — части одного пейзажа. Важно понимать, что смысл сказанного мной находится за пределами оценочных категорий. Мы не думаем, какая из этих частей лучше: дорога или куст, но понимаем, что они разные. Развивая мысль дальше, логично предположить наличие (как бы) диалога между ними, находящимися внутри единого пространства, даже если диалог исполнен в виде монологов, где каждый говорит фактически о своем, лишь отдаленно пройдясь по касательной какой-то одной общей темы. Разные цели существования при соприкосновении друг с другом дают искру, возникает конфликт, который, как известно, является движком любого драматического действия — жизни. И пусть она — жизнь — будет скромной, не главной и не главенствующей в «пейзаже вселенной», еле ощутимой, микробильной, с эпитетом «так называемая», но все-таки она останется жизнью.
Книга «Так называемая жизнь» представляет собой именно тот конфликт двух полярностей бытия, о котором я писал в предыдущих абзацах. Она составлена из чередующих друг друга стихотворений Татьяны Гайдай и Евгении Тен. У каждой из них свое видение мира, своя лексика, свой образный ряд, достаточно ясная и определенная конечная цель:
Татьяна видится мне дорогой, убегающей к горизонту, пытающейся его достичь (конечная цель — горизонт), твердью земной, со всеми своими бугорками и впадинками, рытвинами и канавками. Но чем жестче она стелет, чем резче ее высказывания, порой будто рубленные топором, не терпящие инакового прочтение, тем легче (проще) ее читать (понимать), а читая и понимая, невольно примеряешь на себя экзистенциальный кризис автора — невозможность достижения горизонта. В данном случае ясность конечной цели, скорее, отдаляет, чем дает хоть сколько-нибудь ощутимое приближение к ней. Как бы ни спешила дорога, горизонт будет оставаться где-то там — впереди…
А вот с точки зрения куста, растущего у дороги, как раз она — дорога — уже достигла своей цели — уперлась в горизонт. Для куста экзистенциальный кризис дороги — это всего лишь не стоящая особого внимания рефлексия, в основном благодаря тому, что у него — куста — иное видение мира, иная конечная цель — солнце — хоть и одного порядка (категория недостижимого), но другой, по-другому оцененный экзистенциальный кризис. Кустом, растущим у дороги, мне видится Евгения Тен.

Тщетность бытия у Евгении обрамляется пышным весенним цветением самого стремления к конечной цели. Воздушная, почти эфемерная, как небо, являющееся пристанищем солнца, отнюдь не прямолинейная, как та же дорога. Если поэтические высказывания Татьяны исполнены обреченностью, то Евгения наполняет свою речь иной материей — печалью. Если Татьяна почти задыхается от ужаса, уходит в многоточия и недосказанность, то Евгения, наоборот, старается выговориться, задавить надвигающийся ужас потоком ровно текущих предложений, дать название всему, в том числе, сомнительному, необратимому и, конечно же, непонятному, тем самым лишив их всех способности довлеть над нею. Дорога сужается, куст разрастается. Разные решения, по сути, одной задачи.
Безусловно, Татьяне, те чувства, которые волнуют Евгению, — чувства глубокого дискомфорта, возникающие при решении вопроса о смысле существования, — кажутся такими же примитивными, как и Евгении, те чувства, которыми обеспокоена Татьяна. Здесь явный парадокс: чувства, по сути, одни и те же, и тот, и другой автор испытывают, в общем-то, идентичные потребности: к примеру, любить и быть любимой, но в том, как они — каждая из них  — выражает эту потребность, желание, становящееся проблемой в точке исполнения, то, как они, каждая по-своему, идут к ней, пытаются решить ее, делает их совершенно разными, разнополярными, в корне противоречащими друг другу. Тут и возникает глубокий драматизм книги. Книги — не для однократного прочтения.
Уверен, что читатель почувствует себя канатоходцем, балансирующим на тонкой проволоке бытия между землей и небом, между Татьяной Гайдай и Евгенией Тен.
Читайте и пробуйте спорить с ними.