Книжная полка Лилии Газизовой
Олег Хлебников, «Крайний» Книга новых стихов
М.: Арт Хаус медиа, 2016
М.: Арт Хаус медиа, 2016
Обычное явление, когда книга открывается предисловием маститого литератора, который доброжелательно и в выгодном свете — а как иначе? — представляет произведения младшего собрата по перу. Если же автор хорошо известен, то порой и сам предваряет свой сборник вступительным словом. В нем автор может сделать некоторые уточнения или направить внимание читателя особым, угодным для него образом.
«Крайний» — двенадцатая книга стихотворений известного российского поэта Олега Хлебникова. В своем предисловии он заявил: «каждая книга должна быть поступком». А это означает особую ответственность автора перед Словом и организацией книги. Значит, все не случайно в этом сборнике стихотворений: и слово, и знаки препинания, и даже пробелы между словами.
Название книг отсылает к немного забытому, но хорошо знакомому состоянию, связанному с бесконечным стоянием в советских очередях и поисках виноватого, иначе говоря, крайнего, во всевозможных неполадках в личной, а еще более, общественной жизни, то есть мироустройстве в целом.
В книге четыре раздела: «Четвертая четверть», «Собрание потерь», «Путешествия по жизни», «Стихи 14 года». Достаточно информативные заглавия, которые настраивают на откровения человека, вступившего в четвертую четверть своей жизни, и в которой, естественно, происходило много хорошего (путешествия) и немало драматичного (потери).
И естественно, велик соблазн в начале нашего века давать заглавия стихам, книгам, циклам по названию года. В данном случае: «Стихи 14 года». Это отсылает к началу XIX века (до октябрьской революции), в котором жили поэты, во многом определившие лицо русской поэзии.
Книга начинается стихотворением вне разделов.
«Крайний» — двенадцатая книга стихотворений известного российского поэта Олега Хлебникова. В своем предисловии он заявил: «каждая книга должна быть поступком». А это означает особую ответственность автора перед Словом и организацией книги. Значит, все не случайно в этом сборнике стихотворений: и слово, и знаки препинания, и даже пробелы между словами.
Название книг отсылает к немного забытому, но хорошо знакомому состоянию, связанному с бесконечным стоянием в советских очередях и поисках виноватого, иначе говоря, крайнего, во всевозможных неполадках в личной, а еще более, общественной жизни, то есть мироустройстве в целом.
В книге четыре раздела: «Четвертая четверть», «Собрание потерь», «Путешествия по жизни», «Стихи 14 года». Достаточно информативные заглавия, которые настраивают на откровения человека, вступившего в четвертую четверть своей жизни, и в которой, естественно, происходило много хорошего (путешествия) и немало драматичного (потери).
И естественно, велик соблазн в начале нашего века давать заглавия стихам, книгам, циклам по названию года. В данном случае: «Стихи 14 года». Это отсылает к началу XIX века (до октябрьской революции), в котором жили поэты, во многом определившие лицо русской поэзии.
Книга начинается стихотворением вне разделов.
* * *
Я не последний — крайний
(хоть долго был последним).
Во тьме родного края
я метка и посредник
Меж теми, кто тут пОжил
и отбыл в свое время,
и тем, кто выйдет позже,
повязанный со всеми.
И в очереди вечной
российской (сдать посуду?)
я крайним был, конечно.
всегда. И дальше буду.
(хоть долго был последним).
Во тьме родного края
я метка и посредник
Меж теми, кто тут пОжил
и отбыл в свое время,
и тем, кто выйдет позже,
повязанный со всеми.
И в очереди вечной
российской (сдать посуду?)
я крайним был, конечно.
всегда. И дальше буду.
Лирический герой Хлебникова — обычный человек. В прошлом — обычная советская, как у его поколения, жизнь с ее горестями и радостями, яркими и тусклыми приметами, многие из которых хорошо знакомы современникам автора.
Но парадоксальным образом, «И вот уже подходит старость, / хоть даже юность не прошла». Удивление, переходящее в усталость и смирение, присутствует во многих стихотворениях сборника. Автор не собирается уходить на «скамью запасных», но уже подводит итоги и делает необходимые распоряжения, прекрасно понимая, что там происходило — советском прошлом, имею в виду — мрачное и непоправимое, он все равно восклицает: «Друзья мои! Прекрасен был Союз!». Ирония присутствует, но лишь для снижения пафоса:
Но парадоксальным образом, «И вот уже подходит старость, / хоть даже юность не прошла». Удивление, переходящее в усталость и смирение, присутствует во многих стихотворениях сборника. Автор не собирается уходить на «скамью запасных», но уже подводит итоги и делает необходимые распоряжения, прекрасно понимая, что там происходило — советском прошлом, имею в виду — мрачное и непоправимое, он все равно восклицает: «Друзья мои! Прекрасен был Союз!». Ирония присутствует, но лишь для снижения пафоса:
И никогда никто не погибал —
ни в авиа, ни в автокатастрофах.
Ну, разве — космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
ни в авиа, ни в автокатастрофах.
Ну, разве — космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
Интересно выстроено стихотворение с эпиграфом из Геннадия Шпаликова «Я никогда не ездил на слоне». Лирический герой рассказывает, что в детстве видел сны «о скрытном, женском», но родителям говорил, что видел только слонов «и звали их всех Люлю, как в прочитанной книжке». Прошло время, герой повидал слонов наяву, да и сны сбылись. Но «хочется возроптать и завыть под старость»…
Вероятно, четвертая четверть — это время, когда всматриваешься в прошлое и начинаешь давать оценку своей жизни. И чаще всего оценка невысокая. Да и дело не в ней. Всем, кто значительно моложе, сложно, понять, каково это — когда впереди меньше, чем позади… Потому и рождаются такие строки: «Запускал стихи сорок лет — / никакого ответа нет», «И что же, значит, это жизнь была? / и больше не покажут ничего?»
Вспоминается русаковское: «Я жить хочу! Я требую повтора!» Лирический герой Хлебникова ничего не требует. Он принимает жизнь со всем сводом ее правил.
Свою же миссию Олег Хлебников видит так:
Вероятно, четвертая четверть — это время, когда всматриваешься в прошлое и начинаешь давать оценку своей жизни. И чаще всего оценка невысокая. Да и дело не в ней. Всем, кто значительно моложе, сложно, понять, каково это — когда впереди меньше, чем позади… Потому и рождаются такие строки: «Запускал стихи сорок лет — / никакого ответа нет», «И что же, значит, это жизнь была? / и больше не покажут ничего?»
Вспоминается русаковское: «Я жить хочу! Я требую повтора!» Лирический герой Хлебникова ничего не требует. Он принимает жизнь со всем сводом ее правил.
Свою же миссию Олег Хлебников видит так:
Вот сейчас погаснет все и все
по двое на каждом колесе
по своим разъедутся фавелам.
Ну а я займусь любимым делом —
оставлять, что видел, насовсем.
по двое на каждом колесе
по своим разъедутся фавелам.
Ну а я займусь любимым делом —
оставлять, что видел, насовсем.
Книга представляет знакомую жизнь со всеми ее приметами: забавными и не очень. В стихотворении «Сэлфи» автор пишет о любителях делать такие фотографии:
«Алиби обеспечивают,
Что находились здесь,
И с точностью до минут.
С виду такие беспечные,
Точно Благую весть
Сами себе несут.
Что находились здесь,
И с точностью до минут.
С виду такие беспечные,
Точно Благую весть
Сами себе несут.
Олегу Хлебникову свойственно видеть за малым значительное и печальное. Потому что всех нас ждет известно что. Он любит людей — смешны и нелепых. Он и сам предстает, точнее, его лирический герой предстает вполне земным, обычным не без нелепицы человеком, которому грустно жить. Поэзия Хлебникова, мудрая и искренняя, примиряет с не очень гармоничным миростройством.
Книга завершается стихотворением, которое называется «Вместо послесловия» и которое говорит читателю, что смысл жизни — в ней самой…
Книга завершается стихотворением, которое называется «Вместо послесловия» и которое говорит читателю, что смысл жизни — в ней самой…
Просвет между деревьями. Рассвет.
В просвете — и тревога, и надежда.
Хоть все на свете слишком ненадежно
и смысла, кроме жизни, в жизни нет,
какой-то там мерещится ответ.
Не свет в конце туннеля, а — река,
и озеро, и море серебрится
там, за деревьями… Вода ребриста,
как будто перистые облака.
И ждет тебя в объятья, старика.
В просвете — и тревога, и надежда.
Хоть все на свете слишком ненадежно
и смысла, кроме жизни, в жизни нет,
какой-то там мерещится ответ.
Не свет в конце туннеля, а — река,
и озеро, и море серебрится
там, за деревьями… Вода ребриста,
как будто перистые облака.
И ждет тебя в объятья, старика.
Виталий Дмитриев, «Post scriptum»
СПб.: «Союз писателей Санкт-Петербурга», 2016
СПб.: «Союз писателей Санкт-Петербурга», 2016
Виталий Дмитриев — поэт известный. Не настолько, чтобы его знали все-все, да и кого нынче знают, но в литературной среде имеет репутацию одного из лучших поэтов поколения. При этом «Post scriptum» — это всего лишь третья книга поэта. А первая книга вышла в 2006 году в московском издательстве «Вест-Консалтинг».
Живя в Петербурге, невозможно не быть петербургским поэтом со всеми вытекающими: наследовать традиции и развивать их. Этому городу посвящены многие строки книги.
Живя в Петербурге, невозможно не быть петербургским поэтом со всеми вытекающими: наследовать традиции и развивать их. Этому городу посвящены многие строки книги.
Зачем я цепляюсь за место,
коль время едино для всех?
Сквозь город, не стоящий мессы,
почти презирая успех,
бреду, то ли слаб, то ли болен.
Но вот наступает тот миг,
когда с четырех колоколен
вещает единый язык.
коль время едино для всех?
Сквозь город, не стоящий мессы,
почти презирая успех,
бреду, то ли слаб, то ли болен.
Но вот наступает тот миг,
когда с четырех колоколен
вещает единый язык.
«Поэзия Виталия Дмитриева — даже не голос, а воздух города на Неве. Поэтому для него исторические границы — не преграда, ибо воздух не знает границ во времени и пространстве», — характеризует стихию поэта Ефим Бершин.
В книге упоминаются места, с которыми жизнь связала навеки его лирического героя: Троицкое поле, Финский залив, Невский, Зимний, Шпалерная, Никольский собор… Места знаний и духовного опыта. Места любви и счастья. Места силы.
Современная жизнь с современными вопросами — все становится темой для автора. «Похмелье затянулось, господа, / Мы забрели куда-то не туда». Это о заблуждениях и надеждах молодости. Это о переменах, которые ничего не изменили ни в жизни страны, ни в жизни автора.
Вообще, политики как таковой в книге нет. Есть более важная вещь — время. Автор слышит и видит сегодняшний день. Правда, воспринимает чего через призму своего прошлого. Оно иногда явственней, чем современность. Не зря же автор восклицает: «Ах, молодость — ты затянулась / и недоперевоплотилась».
В книге немало стихотворений, посвященных друзьям: Бахыту Кенжееву, Елене Игнатовой, Евгению Блажеевскому, Александру Сопровскому, Олегу Григорьеву, Ефиму Бершину… Что ни имя, то — уже факт литературы. Одно их упоминание в книге дает целый пласт ассоциаций, рефлексий, отсылок. Словно их судьба накладывается на судьбу и самого автора. «Кого-то нет, а те далече», но автор продолжает вести с ними диалог, как, например, с Александром Сопровским:
В книге упоминаются места, с которыми жизнь связала навеки его лирического героя: Троицкое поле, Финский залив, Невский, Зимний, Шпалерная, Никольский собор… Места знаний и духовного опыта. Места любви и счастья. Места силы.
Современная жизнь с современными вопросами — все становится темой для автора. «Похмелье затянулось, господа, / Мы забрели куда-то не туда». Это о заблуждениях и надеждах молодости. Это о переменах, которые ничего не изменили ни в жизни страны, ни в жизни автора.
Вообще, политики как таковой в книге нет. Есть более важная вещь — время. Автор слышит и видит сегодняшний день. Правда, воспринимает чего через призму своего прошлого. Оно иногда явственней, чем современность. Не зря же автор восклицает: «Ах, молодость — ты затянулась / и недоперевоплотилась».
В книге немало стихотворений, посвященных друзьям: Бахыту Кенжееву, Елене Игнатовой, Евгению Блажеевскому, Александру Сопровскому, Олегу Григорьеву, Ефиму Бершину… Что ни имя, то — уже факт литературы. Одно их упоминание в книге дает целый пласт ассоциаций, рефлексий, отсылок. Словно их судьба накладывается на судьбу и самого автора. «Кого-то нет, а те далече», но автор продолжает вести с ними диалог, как, например, с Александром Сопровским:
Ты знаешь, а время не шутит,
и много нам не успеть:
зацепит, затянет, закрутит —
сумеем ли вновь уцелеть?
И жить-то осталось немного,
и петь-то осталось чуть-чуть.
Все чудится лес и дорога,
С которой уже не свернуть.
и много нам не успеть:
зацепит, затянет, закрутит —
сумеем ли вновь уцелеть?
И жить-то осталось немного,
и петь-то осталось чуть-чуть.
Все чудится лес и дорога,
С которой уже не свернуть.
Бахыт Кенжеев как-то написал о Дмитриеве: «Стесняясь, иронизируя, изредка всхлипывая, не тоскуя по золотому веку и не ожидая его, Дмитриев упрямо ищет в мире потаенный смысл, который открывается только через искусство. Этот смысл чаще всего неутешителен, и столь же часто — прекрасен».
Лирический герой поэзии Дмитриева — человек, который немало пожил и многое понял про эту жизнь. Но это не делает его счастливым, ибо «во многой мудрости много печали». И свое грустное понимание происходящего он несет спокойно и с достоинством.
Автор чрезвычайно серьезно относится к поэзии. Более того, он считает, что это «попытка хоть что-то поправить / в неправедной жизни своей». Подобное отношение к стихотворчеству мало распространено в наши дни. Сегодня в ходу ирония, которой приправлены даже самые трагические строки.
В книге Виталия Дмитриева много стихов о стихах.
Лирический герой поэзии Дмитриева — человек, который немало пожил и многое понял про эту жизнь. Но это не делает его счастливым, ибо «во многой мудрости много печали». И свое грустное понимание происходящего он несет спокойно и с достоинством.
Автор чрезвычайно серьезно относится к поэзии. Более того, он считает, что это «попытка хоть что-то поправить / в неправедной жизни своей». Подобное отношение к стихотворчеству мало распространено в наши дни. Сегодня в ходу ирония, которой приправлены даже самые трагические строки.
В книге Виталия Дмитриева много стихов о стихах.
Осенний сад затих и поредел.
Живу. Благословляю свой удел.
Ведь в стихотворном кружеве лиловом
Есть между строк блистательный пробел,
Где так прекрасно все, что проглядел
И не задел ни строчкою, ни словом.
Живу. Благословляю свой удел.
Ведь в стихотворном кружеве лиловом
Есть между строк блистательный пробел,
Где так прекрасно все, что проглядел
И не задел ни строчкою, ни словом.
Или
Поэзия — это не поза,
не выход куда-то в астрал,
не сгусток рифмованной прозы,
а вовсе иной матерьял,
Вбирающий все без остатка.
Здесь музыке тесно звучать.
И мысль, изреченная кратко,
Несет суесловья печать,
И цвет не имеет значенья.
не выход куда-то в астрал,
не сгусток рифмованной прозы,
а вовсе иной матерьял,
Вбирающий все без остатка.
Здесь музыке тесно звучать.
И мысль, изреченная кратко,
Несет суесловья печать,
И цвет не имеет значенья.
Считается, что стоит избегать писать стихи о стихах. Но у Виталия Дмитриева они звучат по-настоящему убедительно. Потому что это не рассуждения о поэзии вообще, а выстраданные строки. За ними жизнь и боль.
Автор книги не из тех, кто самовыражается посредством слова. Для него стихи — единственное, что может помочь преодолеть дисгармонию мира. Он живет ими.
Автор книги не из тех, кто самовыражается посредством слова. Для него стихи — единственное, что может помочь преодолеть дисгармонию мира. Он живет ими.