Не пой, красавица, при мне
Ты этих шпенглеровских песен.
Из присягающих войне,
Лишь я — Война. Ведь круг наш тесен.

Противоречья в мире нет.
В нем остается междустрочье.
Поэт учтив, как пистолет.
И так кроваво многоточье,

Что в глубине сибирских руд,
Холодных войн и звездных битв
Не пропадет ваш скорбный кнут
В метафизическх кульбитах.

Я эстетически мораль —
Ни как иначе понимаю.
Кто пел вам дифирамбы — врал.
От нимбов явно изнывая.

Он был мучительный хорек,
Не различавший ваших нимбов.
Его вы звали Рагнарек
За изумленное «спасибо».

Я политичный моралист.
С лица воды не пить, но с ваты!
Откуда вы опять взялись,
Пассионарные приматы?

Пассионарна-спасена,
Зачем, безмозглая крестьянка,
Ты прочитала ГенонА,
Хотя считалась гегельянка?

Пусть в Склифе тьмы,
Пусть в каземате тьмы,
С раскосыми и жадными глазами
Вы кажетесь кому-то образами,
По невозможности платить взаймы.

А я скорей — политик, не эстет
И осторожна к сумеречным дамам.
Пусть с диадемой,
Пусть с идиотизмом,
Но нет ума, изысканности нет.

В уныло-бесталантном атлантизме.
Я чувствую подобие вины,
Не потакая этому таланту.
Но я — Война, а вы — пажи войны.
Пассионарий вы, с огромным бантом,
Лишь девочка, с понтами сатаны.

Как не рискуй,
Никуда
Не сорвешься.
Хочется
Ангела
Черного,
Белого,
Скучного
Этого
Голема
«Божьего»,
Падаль
Крылатую,
Бабочку
Глупую
Насмерть
Забить,
От себя
Отогнав,
Плетью-
Рукою
Уставшей.
В бездну
Взглянувший —
Он только прав.
Тысячно прав —
Попавший.

Экзистенцию вытанцовывая,
Ты — предельность телесной мудрости.
Основательной васнецованностью
Заполняешь пространство скудности.

Есть опасная нецелованность
В этой детской неидеальности.
И губительно-гениальная
Акварельная прорисованность.

Нереальная, как бессонница.
Все вокруг тебя — репетиция.
Ты — Алёнушка непристойности,
Концентрированность Жар-Птицы.

Нас уносят с суда,
Где бессмысленно мудр
В белом призраке льда
Принц Оранжевых Утр.

Как кончатель ночей,
Как начатель начал,
Мимо странных зверей
Шел в серебряный зал.

Нас кидают во тьму,
Забывая навек.
Лишь ему одному
Равнодушится снег.

Равнохолоден миг
Лишь ему одному.
И раздарен весь мир.
Лишь его никому.

Нас уносят с суда.
Что здесь грех? Что здесь дух?
Ты привык, что всегда
Ты был первым из двух.

А теперь ты один
Среди льдин обнулен.
Принц Оранжевых Льдин —
Это ты или он?

Нас не стоит прощать.
Мы случайны. Наш срок —
Именная печать
На отделанный гроб.

Сколько слов… Столько слез…
Сколько сомкнутых рук…
Яркий Принц нас унес.
Не надейся на «вдруг».

Ниже, чем самый низ,
Выше, чем самый верх.
Никакие огни
Не досветят до век.

В середине тепла
Не забыть, не уснуть.
И следы мягких лап
Закрывают наш путь.

Вот теперь никогда
Не изменится суть.
В белом призраке льда
Принц Оранжевых Утр.

Жди и ты, когда по реке Вол-га
Будет плыть труп твоего врага.
И придут волшебные волки-волки,
Шедшие издалека долго.

Только волею к власти отныне ведомы
Роковые чудовища, в отрицании тварных страстей.
С васнецовой улыбкой возникнут лубочные вдовы,
Чтоб кровавую Волгу черпать черепами детей.

Взвоют матери мертвые, матрицы злые мокрицы.
Тьмы матрешки разинут влагалища мглы.
В эту бездну смотри, навсегда ускользающий Ницше,
И узнай, наконец, как немецкие страхи малы.

Как погромно-огромна кошмарная мглистая Волга,
В чьих глубинах таится огромное логово хищной болотистой тьмы.
И бредут средь обрезов берез безобразные серые волки.
(Их убили голодные зомби в клыках колдовской Колымы.)

Как же чувственно-нежен сей смрадный экстаз поглощенья,
Похотливо дурманящий души червивый болотный обед!
Лишь отеческий череп страшнее в своем беспощадном прощенье,
В завещании, эхом подземном звучащим: «Пожалуйста, кушайте, дет...»

И веками людские щенки ненасытно и жадно лакают
Ту могильную, мглистую, гнилостно-липкую кровь.
Бога нет. И прощения нет. И немногие знают,
Что лишь эта жестокая дикая связь
              в закольцованном мире
                      собою являет
То, что в суетной жизни тотально тождественно слову «любовь».

Моллюски букв. Слогов куски.
Тону в бездумии дремучем.
Крученых, ты безумный кучер,
В твоей карете чужаки!
Они туда, сквозь Русь несутся,
Где пропасть, где дурная щель.
Они, конечно, не спасутся,
Когда познают суть вещей.

Клещами истины кошмарной
Они вцепились в языки.
И окровавлено-шикарны
Пустые рты. Торчат клыки

Из дыр лица. И вампирично
Сосут припадочно Ничто.
И исчезающая личность —
Как безъязыкости итог.