Поэзия Союза писателей XXI века на карте генеральной
Татьяна КУЗНЕЦОВА
И ДАЛЬ СВЕТЛА
* * *
* * *
Ты деликатно избегал огласки,
ты даже не играл моей душой,
и получил десерт — две ложки ласки,
покорной ласки женщины чужой.
Все хорошо. Ни капли не жалею.
— Ну что Вы. Вам спасибо, командир!
А ты не знал, что я была твоею.
Ты думал — просто мимо проходил.
ты даже не играл моей душой,
и получил десерт — две ложки ласки,
покорной ласки женщины чужой.
Все хорошо. Ни капли не жалею.
— Ну что Вы. Вам спасибо, командир!
А ты не знал, что я была твоею.
Ты думал — просто мимо проходил.
* * *
Закат полоскою,
заря в зарю.
Читай мне Бродского,
как я люблю.
Ты в синем кителе,
вокруг Нева,
и упоительно
звучат слова.
Я зубы стиснула:
мечты, мечты...
Давай по-быстрому,
как любишь ты.
заря в зарю.
Читай мне Бродского,
как я люблю.
Ты в синем кителе,
вокруг Нева,
и упоительно
звучат слова.
Я зубы стиснула:
мечты, мечты...
Давай по-быстрому,
как любишь ты.
* * *
Я смотрю на город мой с балкона
и ловлю вечерний полусвет.
У любви — дурацкие законы,
даже, посчитай, законов нет.
Только вот сердца в железных латах —
не разбить, не сбросить и не снять.
Наша жизнь совсем не виновата,
что боимся мы ее менять.
И слова безрадостно простые
опадают, не касаясь нас:
стынет долгий день, и сердце стынет,
стынет и болит, как в первый раз.
У надежды — маленькие двери,
о больших не знаешь даже ты.
Но зачем-то нужно жить, и верить,
и смотреть на город с высоты.
и ловлю вечерний полусвет.
У любви — дурацкие законы,
даже, посчитай, законов нет.
Только вот сердца в железных латах —
не разбить, не сбросить и не снять.
Наша жизнь совсем не виновата,
что боимся мы ее менять.
И слова безрадостно простые
опадают, не касаясь нас:
стынет долгий день, и сердце стынет,
стынет и болит, как в первый раз.
У надежды — маленькие двери,
о больших не знаешь даже ты.
Но зачем-то нужно жить, и верить,
и смотреть на город с высоты.
* * *
Под утро уходит море,
и жалок пляж.
И память под сердце колет,
как карандаш,
заточенный для свершений
еще в ночи,
Но берег несовершенен,
и ум молчит.
Под утро уходит море
в свои дела,
И берег пустынно болен,
и даль светла,
и ветер обиды глушит
до доброты.
И ты мне совсем не нужен.
Не нужен. Ты.
Под утро уходит море
и старит нас,
И дух остается вольным
без губ и глаз.
Свободу ввожу подкожно.
Слова скользят.
Прощай. Улыбаться можно.
Взлететь нельзя.
и жалок пляж.
И память под сердце колет,
как карандаш,
заточенный для свершений
еще в ночи,
Но берег несовершенен,
и ум молчит.
Под утро уходит море
в свои дела,
И берег пустынно болен,
и даль светла,
и ветер обиды глушит
до доброты.
И ты мне совсем не нужен.
Не нужен. Ты.
Под утро уходит море
и старит нас,
И дух остается вольным
без губ и глаз.
Свободу ввожу подкожно.
Слова скользят.
Прощай. Улыбаться можно.
Взлететь нельзя.
* * *
Ну, бывает. Поиграл и бросил.
Долго ты играл. Не упрекну.
За апрелем наступила осень.
Осень не похожа на весну.
Облака захватывают крыши.
Не просил. Не звал. Не мне судить.
Старая собака воду лижет,
лижет и не хочет уходить.
Дверь моя закрыта для истерик,
я себя, наверное, люблю.
Стал пустым и топким левый берег —
не пристать большому кораблю.
Долго ты играл. Не упрекну.
За апрелем наступила осень.
Осень не похожа на весну.
Облака захватывают крыши.
Не просил. Не звал. Не мне судить.
Старая собака воду лижет,
лижет и не хочет уходить.
Дверь моя закрыта для истерик,
я себя, наверное, люблю.
Стал пустым и топким левый берег —
не пристать большому кораблю.
* * *
Мы глядим со снимка,
мы молчим из снов.
У тебя — разминка,
у меня — плей-офф.
От стишка до встречи —
пара писем в стол.
Время точно лечит,
знать бы только — что.
Я впускаю лица
в сигаретный дым.
От тоски до блица —
пять шагов мечты.
Все, что было с нами,
расплела молва.
Я кусаю память,
но она жива.
Полудетский почерк
и смешная речь.
Кровь свободы хочет,
продолжает течь,
из-под бледной кожи,
из судьбы земной...
Что ж ты смотришь, Боже,
милосердный мой?
мы молчим из снов.
У тебя — разминка,
у меня — плей-офф.
От стишка до встречи —
пара писем в стол.
Время точно лечит,
знать бы только — что.
Я впускаю лица
в сигаретный дым.
От тоски до блица —
пять шагов мечты.
Все, что было с нами,
расплела молва.
Я кусаю память,
но она жива.
Полудетский почерк
и смешная речь.
Кровь свободы хочет,
продолжает течь,
из-под бледной кожи,
из судьбы земной...
Что ж ты смотришь, Боже,
милосердный мой?
* * *
Мы грешим без удовольствия,
мы печалимся без слез.
Наши души под коростою,
а движения — всерьез.
Не осколки — злое крошево,
что дорога, что кровать.
— Знаешь, милый, я хорошая.
— Знаешь, как-то наплевать.
Хватит места пониманию —
сил не хватит на него.
Мы отметили заранее
Новый год и Рождество.
Позабыв, что были гордыми,
каждый день, до темноты,
ложь и правда трутся мордами,
как весенние коты.
мы печалимся без слез.
Наши души под коростою,
а движения — всерьез.
Не осколки — злое крошево,
что дорога, что кровать.
— Знаешь, милый, я хорошая.
— Знаешь, как-то наплевать.
Хватит места пониманию —
сил не хватит на него.
Мы отметили заранее
Новый год и Рождество.
Позабыв, что были гордыми,
каждый день, до темноты,
ложь и правда трутся мордами,
как весенние коты.
Татьяна Кузнецова — поэт. Родилась в 1967 году в Москве. Окончила Российскую экономическую академию им. Г. В. Плеханова. Кандидат экономических наук. Автор многих публикаций. Живет и работает в Москве.