Акиба бен Иосиф. — Один из главных основоположников талмудического иудаизма.
Акиба родился около 50-го года христианской эры в Иудее, которая находилась в то время под владычеством римлян. В 132 году Акиба принял мученическую смерть за несоблюдение эдикта римского императора Адриана. Нарушенный Акибой императорский указ воспрещал не только исполнение законов иудаизма, но даже их изучение.
Акиба родился около 50-го года христианской эры в Иудее, которая находилась в то время под владычеством римлян. В 132 году Акиба принял мученическую смерть за несоблюдение эдикта римского императора Адриана. Нарушенный Акибой императорский указ воспрещал не только исполнение законов иудаизма, но даже их изучение.
*
Об Акибе известно не так уж много. В молодости он был пастухом и к своим образованным соотечественникам относился с презрением. Но после разгрома Иудеи римлянами, будучи уже отцом большого семейства, он взялся за учёбу и в течение более десяти лет посещал академию родного города Лидды.
Акиба явился свидетелем трагической гибели своей родины. Уничтожение еврейского государства в 70 году христианской эры повлекло за собой дальнейшее рассеяние евреев по миру. И Акиба понял: нужно во что бы то ни стало сохранить духовную связь между потомками Израиля, не дать им раствориться среди других народов. В своё время, после первого разрушения Иерусалимского храма, отведённые в плен иудеи выжили как нация во многом благодаря богатому духовному наследию — книгам пророков. Теперь, после вторичного падения Иудеи, Библия вряд ли могла послужить евреям в качестве такой поддержки: она являлась божественным откровением и для христиан. Нужно изолировать каким-то образом еврейскую диаспору — противодействовать влиянию на неё языческого и христианского мира, думал Акиба. И он занялся талмудическим переложением Библии, стремясь придать ей ещё более национальную окраску. Тем самым он надеялся очертить для своего рассеянного, лишённого собственной земли народа новую общую духовную территорию, которая в определённой мере заменила бы изгнанникам потерянную родину. Благодаря трудам Акибы и других еврейских законоучителей эта идея в начале III века была реализована появлением Мишны — самой древней части Талмуда; в Мишну вошёл весь устный закон иудеев, который начал складываться ещё в глубокой древности.
Когда римский император Адриан запретил иудеям соблюдать религиозные традиции и заниматься изучением Моисеева кодекса, Акиба утверждал, что иудей может не исполнять обряды, если это угрожает жизни, но даже под угрозой смерти иудею нельзя отказываться от изучения Торы.
Акиба явился свидетелем трагической гибели своей родины. Уничтожение еврейского государства в 70 году христианской эры повлекло за собой дальнейшее рассеяние евреев по миру. И Акиба понял: нужно во что бы то ни стало сохранить духовную связь между потомками Израиля, не дать им раствориться среди других народов. В своё время, после первого разрушения Иерусалимского храма, отведённые в плен иудеи выжили как нация во многом благодаря богатому духовному наследию — книгам пророков. Теперь, после вторичного падения Иудеи, Библия вряд ли могла послужить евреям в качестве такой поддержки: она являлась божественным откровением и для христиан. Нужно изолировать каким-то образом еврейскую диаспору — противодействовать влиянию на неё языческого и христианского мира, думал Акиба. И он занялся талмудическим переложением Библии, стремясь придать ей ещё более национальную окраску. Тем самым он надеялся очертить для своего рассеянного, лишённого собственной земли народа новую общую духовную территорию, которая в определённой мере заменила бы изгнанникам потерянную родину. Благодаря трудам Акибы и других еврейских законоучителей эта идея в начале III века была реализована появлением Мишны — самой древней части Талмуда; в Мишну вошёл весь устный закон иудеев, который начал складываться ещё в глубокой древности.
Когда римский император Адриан запретил иудеям соблюдать религиозные традиции и заниматься изучением Моисеева кодекса, Акиба утверждал, что иудей может не исполнять обряды, если это угрожает жизни, но даже под угрозой смерти иудею нельзя отказываться от изучения Торы.
*
Симпатии еврейского народа к мудрому Акибе отразились в многочисленных, богатых на вымыслы рассказах. Один из них Скрижаль выписал и занёс в свою картотеку. Согласно этому преданию, Акибу однажды пригласили в Эфиопию, для того чтобы решить спор между эфиопским царём и его женой. Темнокожий царь обвинял свою благоверную в измене: темнокожая супруга родила ему белого ребёнка. Акиба явился во дворец, оглядел царские палаты, украшенные белыми мраморными статуями, и усмотрел связь между плодом, который развивался в утробе матери, и окружающей обстановкой. Тем самым он снял с царицы всякие подозрения.
*
В переполненном городском автобусе, сдавленный со всех сторон, Скрижаль оказался невольным свидетелем разговора двух мужчин, по виду — работяг, с которыми он стоял впритирку. Один из них, низкорослый, в засаленной кепке, рассказывал другому, как по-зверски обращались в милиции с его приятелем: взяли, мол, ни за что, связали, бросили с размаху в машину, привезли в участок и колотили так, что отбили бедняге почки. «И никакой управы на них нет, — возмущался слегка подвыпивший пролетарий. — Ты бей, куда положено! Так нет же, бьют по почкам!». Его попутчик робко заметил: «Да они вообще не должны бить». Возмущённый работяга лишь недоверчиво, удивлённо посмотрел на собеседника из-под кепки, опустил голову и о чём-то сильно задумался.
*
Дядя Илья в своём следующем письме подтвердил: под машину попала тётя Ида.
Хотя после того, отчётливо запомнившегося Скрижалю дня прошло тридцать лет, обочина мостовой у школы по-прежнему живо стояла перед его глазами. Клеёнчатая сумка с пляшущими куклами и мячиками продолжала лежать на проезжей части улицы. И лужица крови, чёрная от пыли, никуда не делась. Он заканчивал очередной класс и переходил в следующий — а сумка всё ещё лежала на пыльном асфальте; он поступил в институт, уехал из родного города за тысячу километров, но мог по-прежнему разглядывать пляшущие по белому полю цветные фигурки. Получалось, что мгновение тридцатилетней давности, озвученное возгласом: «Человек под машину попал!», длится параллельно с каждым из множества наступающих в его жизни моментов.
Время не просто втекало потоком в пределы его личного интеллектуального пространства, а теряло в этом переходе свою линейность. Прибывающие мгновения накатывались одно за другим и накапливались в его внутреннем, ещё столь мало исследованном мире. Освоенные, осмысленные, они могли и коллапсировать, и простираться далеко за пределы личной жизни, и связывать события, вроде бы не имеющие между собой ничего общего.
Хотя после того, отчётливо запомнившегося Скрижалю дня прошло тридцать лет, обочина мостовой у школы по-прежнему живо стояла перед его глазами. Клеёнчатая сумка с пляшущими куклами и мячиками продолжала лежать на проезжей части улицы. И лужица крови, чёрная от пыли, никуда не делась. Он заканчивал очередной класс и переходил в следующий — а сумка всё ещё лежала на пыльном асфальте; он поступил в институт, уехал из родного города за тысячу километров, но мог по-прежнему разглядывать пляшущие по белому полю цветные фигурки. Получалось, что мгновение тридцатилетней давности, озвученное возгласом: «Человек под машину попал!», длится параллельно с каждым из множества наступающих в его жизни моментов.
Время не просто втекало потоком в пределы его личного интеллектуального пространства, а теряло в этом переходе свою линейность. Прибывающие мгновения накатывались одно за другим и накапливались в его внутреннем, ещё столь мало исследованном мире. Освоенные, осмысленные, они могли и коллапсировать, и простираться далеко за пределы личной жизни, и связывать события, вроде бы не имеющие между собой ничего общего.