За чтение Библии Скрижаль к своему стыду взялся очень поздно. Некоторое объективные причины для этого были. Злобное отношение Советской власти к религии определилось сразу после Октябрьской революции 1917-го года, и оно оставалось враждебным в течение всех последующих семидесяти лет. Библия была запрещённой книгой.
Советская средняя школа прививала всем ученикам исключительно материалистическое мышление и выпускала в мир убеждённых атеистов. Она не давала учащимся даже самых элементарных сведений по истории религий. После окончания школы Скрижаль представлял себе Библию молитвенной книгой для малопросвещённых, недалёких людей, которые наивно верят, что где-то за облаками пребывает Бог.
Самые же древние из памятников письменности датировались по его мнению то ли одиннадцатым, то ли двенадцатым столетием новой эры и начинались с «Повести временных лет» и «Слова о полку Игореве». Далее же, вглубь веков, полагал он, шла уже история если не первобытного мира, то довольно примитивного общества, где властвовала только сила, а духовный мир человека, его интеллектуальные способности находились в зачаточном состоянии.
Утверждая, что молодёжи открыты в жизни все дороги, советская школа более чем лукавила. Вручение выпускнику аттестата зрелости представляло собой, по сути, выдачу ему карты с единственным нанесённым на неё и заученным за эти десять школьных лет маршрутом. Скрижаль не подозревал подлога и уверенно пошёл по указанному пути. Но приглядываясь к происходящему и размышляя, он с каждым годом всё яснее понимал, насколько упрощён, ошибочен внушённый ему в школе план мироздания. Его стали одолевать сомнения, в самом ли деле главной является материальная основа вещей. Наконец он ясно увидел искусственность, ложность навязанных ему взглядов и осознал необходимость развернуться в сторону высшего, духовного начала мира.
Он прозрел, но для полноценного становления его как личности те годы были потеряны безвозвратно.

Освобождаясь от догм, постигая мир самостоятельно, Скрижаль стал понимать, что не получит цельного представления о действительности и даже не станет сколь-нибудь образованным человеком, пока не познает историю мировых религий. Он решил, что такое знакомство ему необходимо, как бы он к вере в Бога ни относился. Собственно, прежде чем судить о религиозном опыте человечества, нужно было обрести достаточные для этого познания. Скрижалю хотелось постичь и саму природу религиозности людей — той стороны жизни, которая сыграла если не первую, то одну из ведущих ролей в истории всех народов земли.
Несколько раз ему попадали в руки отдельные книги из библейского канона — ещё дореволюционные издания. Но их давали только на пару дней, и потому на внимательное прочтение времени не было. Первой книгой Библии, которую он наспех пролистал, оказалась Псалтырь. И беглое знакомство с ней лишь подтвердило его представление о библейских текстах как молитвенных. После ему удалось, опять на очень короткий срок, заполучить Новый Завет. И хотя Скрижаль успел в тот раз прочитать лишь Евангелие от Матфея, кое-что ему всё-таки открылось. В сознании, в самых отдалённых его пределах, запечатлелся полумифический образ Иисуса, именуемого Христом. Наибольшее впечатление на него произвела тогда, пожалуй, не сама личность странствующего законоучителя — многое оставалось непонятным, — а другое, не столь важное: оказалось, известные, живущие в народе изречения находятся в тексте этой преследуемой книги и, видимо, отсюда же и взяты. Он принялся выискивать и выписывать в тетрадь крылатые фразы, и этот невольный порыв отвлёк его тогда от попытки понять главное — смысл прочитанного.
Когда Скрижаль занялся самообразованием, он почерпнул некоторые сведения о Библии из антирелигиозной литературы — за неимением другой. Наиболее добросовестные советские критики, прежде чем хаять древние тексты, приводили из них отдельные фрагменты. Скрижаль недоумевал: Библия долгие годы не издавалась; на территории Страны Советов её как бы не существовало, а книги с нападками на неё, напрочь раскритикованную и развенчанную, продолжали и продолжали выходить. Лишь потом он понял, что то моськи лаяли на слона. Тогда же, по выпадам тех борзописцев, он не мог оценить ни значение Библии, ни её роль в истории человечества.
Запрещённая книга, как выяснилось, имела самое прямое отношение к евреям, и это усиливало интерес к ней Скрижаля.
После 1985 года, когда в Советском Союзе начались политические реформы, отношение государства к религии стало меняться. Еще через пару лет Скрижаль впервые увидел в Москве, в букинистическом магазине, Библию и отдал за неё свою месячную зарплату.

Первое прочтение Священного Писания — медленное, скрупулёзное — произвело переворот в мировоззрении Скрижаля. Если тому, что случилось в его душе, он попытался бы найти аналогию в мире материальном, то мог бы сравнить происшедшее с неожиданным получением многомиллионного наследства от неизвестного родственника.
Скрижаль ощутил себя обладателем сокровища, не поддающегося оценке. Библия послужила каналом, который соединил его внутренний мир с казалось бы непознаваемыми пределами далёкого прошлого. Это историческое пространство, пусть ещё довольно туманное и мало исследованное, стало каким-то образом частью души Скрижаля. Оно приживилось и призывало вникнуть в него — зрением, рассудком, чувством.
После того первого прочтения Библии очень многое оставалось Скрижалю неясным. Он не знал хронологии событий, о которых повествуют разные книги Священного Писания; у него не сложилось представление ни о том, в какие века жили библейские пророки, ни что это было за время; он терялся в догадках, какие обстоятельства предопределили предсказания библейских провидцев и насколько сбылись их пророчества.
Скрижаль не задумывался о том, что движет его интересом. Ему тогда просто хотелось во всём этом разобраться. К тому времени в библиотеках сняли замки со спецхранов — появилась возможность свободного доступа к дореволюционным изданиям, которые прежде не подлежали выдаче. И он впервые познакомился с историей Израильского царства. Узнал он также о недосказанном ему советской школой прошлом тех стран, с которыми древние иудеи входили в соприкосновение. В результате подоплёка многих событий, отражённых в библейских сюжетах, для него отчасти прояснилась.

Продолжая изучать историю древности и восполнять многочисленные пробелы в своём образовании, Скрижаль опять взялся за чтение Библии.
Хотя второе погружение в Священное Писание было для него уходом в уже знакомый мир, ему открылась масса важных, непонятых при первом прочтении или же вовсе упущенных подробностей. Большинство библейских сюжетов выстроилось в голове, встало на свои места. И если после первого знакомства с Библией продление его духовной жизни в прошлое только наметилось, — скорее даже он просто осознал такую возможность, — то теперь Скрижаля не оставляло чувство, что его собственная жизнь — частная, как прежде казалось, ограниченная текущей эпохой и пребыванием на вполне конкретной территории, — длится одновременно и во всех охваченных Писанием временах, и на всех открывшихся ему мировых пространствах.

Скрижаль прочитал Библию дважды, но она по-прежнему лежала на его письменном столе и притягивала к себе. Он понял, к чему это притяжение клонит. Ему хотелось выписать в тетрадь главное. Но открыв Библию на Книге Бытия, он стал переписывать главу за главой, почти не делая пропусков. И тогда Скрижаль решил, что должен начертать библейские тексты собственной рукой, сколько бы ни ушло на это времени. Сначала такое намерение появилось у него лишь относительно главных книг Ветхого Завета. Принимая эту несколько упрощённую задачу, он пытался если не обмануть себя, то уговорить: работу можно осилить, не такая уж она большая.
Оказалось, есть существенная разница, пробегать ли строчки глазами или пропускать их сквозь себя: через душу — на бумагу. Попытавшись понять, почему его влекло к такому, медленному, углублённому чтению, Скрижаль пришёл к выводу, что это оно, сердце, хотело прочувствовать библейские тексты, запечатлеть великое наследие прошлого в себе.

Скрижаль открывал Библию главным образом вечерами. Переписывал далеко не всё, — в Ветхом Завете он видел малосодержательные места, которые не требовали от него работы ни ума, ни сердца. И всё же это занятие было больше чем конспектированием. По времени оно продлилось около года — от зимы до зимы. Сам того не ведая, Скрижаль выполнил, как затем узнал, одну из главнейших обязанностей, возложенных древними законоучителями на каждого еврея: собственноручно переписать Пятикнижие.
Новозаветная история таила в себе никак не меньше материала для размышлений, чем несли в себе более древние книги Писания. Так, после месячного перерыва, в крещенские морозы, он взялся за переписывание Нового Завета и в душный июльский вечер завершил его. То была вовсе не обременительная работа. Напротив. Кажется, никогда прежде он не жил столь наполненно, не мыслил так широко, как в течение этих полутора лет.
Внушённое ему за время учёбы миропонимание оказалось на поверку ложным и потому подлежало разрушению. Но вместе с ломкой, которая происходила в его сознании, наметилось пространство для будущей постройки. При этом он обрёл неведомое ранее чувство опоры, которая не ускользнёт, не дрогнет никогда, ни при каких обстоятельствах.

С приходом восприятия мира как неотъемлемой части его собственного естества Скрижаль стал передавать поэтическими строками не только состояние своей души, но и те скрытые внутренние движения, которые происходят в природе, во всём, что так или иначе причастно к жизни. Всё перешедшее грань, за которой неживая материя обретает способность двигаться, желать, мыслить, и всё, что ещё не сумело дотянуться до этой черты, взывало к нему, — просило выразить себя.
И в его стихах зазвучали скрытые прежде от слуха голоса. В них стала угадываться присущая миру гармония.

Стихи приходили нечасто. Но время шло, и машинописные странички уже могли сложиться в небольшой поэтический сборник.
Скрижаль попытался опубликовать свои стихи в местных литературных изданиях, но ему отвечали одно: стихи слишком сложные и непонятные. Выпустить книгу тоже не удалось. С ослаблением коммунистической власти единомыслие, которое десятилетиями культивировалось в периодической печати и в книжных издательствах, переставало быть мерилом при отборе материалов к публикации. Всё чаще появлялись статьи и проза, отражающие нетрадиционные взгляды. Больше того, читателям стала открываться правда о страшных преступлениях советского режима. Однако мерки редакторов в оценке поэтических рукописей оставались неизменными. Строки Скрижаля их требованиям не соответствовали. Следовать же советам издательских чиновников для него было неприемлемо.
Процесс расшатывания проржавевшего державного механизма набирал силу. Постепенно в тех же государственных учреждениях, где прежде единственно важным было мнение какого-нибудь партийного начальника, не менее значимым фактором становились деньги. Некоторые издательства уже выпускали не только идеологически выдержанную — по- прежнему финансируемую государством — продукцию, но и коммерчески выгодную. Наконец ведомство по делам печати дало разрешение авторам публиковать свои произведения на собственные средства.
Сбережения Скрижаля были достаточны, чтобы выпустить книгу, и он отправил письмо в местное издательство с предложением лично оплатить все необходимые расходы. Ответ пришёл неожиданно быстро. Тот же редактор, который годом раньше не пожелал включить его поэтический сборник в производственный план, теперь сообщил ему о своём согласии издать книгу тех же стихов за деньги автора.

Скрижаль собрался идти на улицу и вспомнил, что на дорогах слякоть. Он надел сапоги и в задумчивости вышел из квартиры. Всё так же рассеянно, витая мыслями неизвестно где, он закрыл дверь на ключ и перед тем как отправиться в город топтать грязь, тщательно вытер о половик обувь.