Даниилова могила. Пророк Даниил, уведённый в качестве пленника вместе с другими знатными иудеями в Вавилон, там, на чужбине, и умер. Местом его погребения, согласно еврейским и мусульманским преданиям, считается город Сузы — древняя столица Элама.
Пророк Даниил, как следует из библейского повествования, обладал исключительным даром предвидения и сверхъестественной способностью выходить невредимым из смертельно опасной ситуации. Чудодейственная сила приписывалась и останкам пророка.
Пророк Даниил, как следует из библейского повествования, обладал исключительным даром предвидения и сверхъестественной способностью выходить невредимым из смертельно опасной ситуации. Чудодейственная сила приписывалась и останкам пророка.
*
Путешественник Вениамин — иудей, который жил в королевстве Наварра, в городе Тудела, — странствовал с 1160-го до 1173-го года по Ближнему Востоку. Всюду, где ему довелось побывать, он интересовался жизнью единоверцев и заносил свои впечатления в путевой дневник. Вениамин посетил и Сузы, где около 640 года христианской эры иудеи якобы нашли в пределах синагоги останки пророка Даниила.
Река Улай, приток Тигра, разделяла Сузы на две части, соединённые между собой мостом. В одной половине города — в той, где находились рынки, лавки и была сосредоточена вся местная торговля, — жили состоятельные люди; здесь обосновались и евреи, сообщает в своих путевых записях Вениамин. В другой половине города, на противоположном берегу Улая, не было ни садов, ни огородов. Здесь обитали неимущие. Они видели причину благополучия людей, которые жили по ту сторону реки, в магических действиях погребённых там останков пророка Даниила. Бедняки, считавшие себя обделёнными, стали добиваться перенесения чудотворного гроба на свой берег. Согласия на то они не получили — и в Сузах разгорелась настоящая война. От этой борьбы устали обе стороны, и жители Суз пришли наконец к согласию. Прах Даниила, порешили они, будет поочерёдно находиться то на одном, то на другом берегу реки — в течение года на каждом.
И на протяжении ряда лет, как рассказывает Вениамин, останки пророка в сопровождении многолюдной процессии действительно переносились с берега на берег. Так продолжалось до тех пор, пока город не посетил однажды персидский шах Санджар, который стал свидетелем очередного такого шествия. Шах усмотрел в происходящем оскорбление памяти библейского пророка. Он запретил это надругательство над прахом Даниила и принял соломоново решение. Его приказ гласил: «Измерьте равное пространство между обоими берегами и вложив гроб в стеклянную раку, повесьте его на железных цепях на самой середине моста. На этом месте постройте синагогу для всех людей, так что кто бы ни вздумал, еврей или нееврей, мог приходить сюда молиться».
Вениамин сообщает, что лично видел эту раку с мощами Даниила висящей на мосту. Действительно ли все горожане стали преуспевать — путешественник не уточнил. Судя по тому, что свой рассказ о посещении Суз он начал словами о проживающих тут на одном берегу состоятельных людях, а на другом — неимущих, город по-прежнему оставался разделённым на богатых и бедных.
Река Улай, приток Тигра, разделяла Сузы на две части, соединённые между собой мостом. В одной половине города — в той, где находились рынки, лавки и была сосредоточена вся местная торговля, — жили состоятельные люди; здесь обосновались и евреи, сообщает в своих путевых записях Вениамин. В другой половине города, на противоположном берегу Улая, не было ни садов, ни огородов. Здесь обитали неимущие. Они видели причину благополучия людей, которые жили по ту сторону реки, в магических действиях погребённых там останков пророка Даниила. Бедняки, считавшие себя обделёнными, стали добиваться перенесения чудотворного гроба на свой берег. Согласия на то они не получили — и в Сузах разгорелась настоящая война. От этой борьбы устали обе стороны, и жители Суз пришли наконец к согласию. Прах Даниила, порешили они, будет поочерёдно находиться то на одном, то на другом берегу реки — в течение года на каждом.
И на протяжении ряда лет, как рассказывает Вениамин, останки пророка в сопровождении многолюдной процессии действительно переносились с берега на берег. Так продолжалось до тех пор, пока город не посетил однажды персидский шах Санджар, который стал свидетелем очередного такого шествия. Шах усмотрел в происходящем оскорбление памяти библейского пророка. Он запретил это надругательство над прахом Даниила и принял соломоново решение. Его приказ гласил: «Измерьте равное пространство между обоими берегами и вложив гроб в стеклянную раку, повесьте его на железных цепях на самой середине моста. На этом месте постройте синагогу для всех людей, так что кто бы ни вздумал, еврей или нееврей, мог приходить сюда молиться».
Вениамин сообщает, что лично видел эту раку с мощами Даниила висящей на мосту. Действительно ли все горожане стали преуспевать — путешественник не уточнил. Судя по тому, что свой рассказ о посещении Суз он начал словами о проживающих тут на одном берегу состоятельных людях, а на другом — неимущих, город по-прежнему оставался разделённым на богатых и бедных.
*
Скрижаль с горечью замечал, как быстро утрачивалось взаимоуважение и отзывчивость его соотечественников — на улицах, в общественных местах, в городском транспорте. Отношения между людьми, и прежде довольно прохладные, стали недружелюбными и даже враждебными.
Хотя подорожало абсолютно всё, особенно сильно подскочили в цене собаки. Баснословные цены на них мало кого останавливали. Скрижалю стало казаться, что количество собак в Туле уже приблизилось к числу самих жителей города. Псы же попадались на глаза чаще всего здоровенные, злобные и почему-то без намордников. Он терялся в догадках, чем их кормят, если даже людям есть нечего.
Хотя подорожало абсолютно всё, особенно сильно подскочили в цене собаки. Баснословные цены на них мало кого останавливали. Скрижалю стало казаться, что количество собак в Туле уже приблизилось к числу самих жителей города. Псы же попадались на глаза чаще всего здоровенные, злобные и почему-то без намордников. Он терялся в догадках, чем их кормят, если даже людям есть нечего.
*
Скрижаль уже с полгода не получал вестей от дяди Ильи. Он стал думать, что его последние письма не дошли до Израиля или же где-то затерялись ответные, дядины. Он написал ещё раз, и ответ пришёл. Оказалось, ни одно письмо не пропало. Дядя Илья намеренно прекратил переписку, и он объяснил причину своего молчания:
Сначала я решил просто нс отвечать тебе, но после долгого перерыва всё же взялся откровенно поговорить с тобой. Я никогда не кривил душой и ни перед кем не скрывал своих убеждений. Даже на моей бывшей родине, где это было небезопасно, я говорил правду, из-за чего у меня там не раз случались большие неприятности. Вот и сейчас прямо и честно выскажу тебе свои взгляды.
Я решил прекратить подробно знакомить тебя с нашими родовыми корнями. Почему? Сейчас объясню.
Я испытываю великое уважение к нашим предкам. Я горжусь родством с этими замечательными, умными, честными людьми и в то же время — несчастными. Они хватили много горя лишь из-за того, что они евреи. Казалось бы, отрекись они от своего народа — и жить им станет легче.
Но ничто не могло заставить их порвать с обычаями отцов и дедов. Независимо от того, верили они в Бога или нет, они всегда вечером с пятницы на субботу зажигали свечи и ревностно оберегали святость субботнего дня, хотя жили в окружении вражды со стороны множества антисемитов.
О дореволюционном времени говорить не стану, хотя читал и много наслышан, как евреев убивали, насиловали и унижали только за принадлежность к нашему народу. Расскажу о том, чему сам стал свидетелем, чего не забуду до самой смерти.
1920-й год. Я, трёхлетний мальчик, играюсь в песке у самого нашего дома в селе Рыжановка. Вдруг из-за угла выскакивает подвода, полная пьяных украинских хлопцев, и они направляют лошадей прямо на меня. На ребёнка! Я, наверное, родился в рубашке, иначе непонятно, как остался жив. Я попал между лошадьми и колёсами, и лишь задним колесом телеги мне передавило мизинец правой руки. Он до сих пор не выпрямляется, напоминая о том зверстве. Но это счастье, что я так легко отделался.
В другой раз моя покойная сестра Бетя, которой тогда было всего десять лет, услышала на улице, у самого нашего дома, дикий крик и ругань. Она успела схватить меня, шмыгнуть под кровать и зажать мне рот рукой, чтобы я не смог издать ни звука. И тут же, по рассказу Бети, пьяная орда ворвалась в наш дом. Они хлестали нагайками и вопили, как разъярённые звери, досадуя, что в еврейском доме никого нет. А когда они ушли и мы вылезли из-под кровати, — оказалось, испуг лишил меня речи. Не помню, как долго я не мог потом говорить, но с тех пор сильно заикался всю жизнь, — ты ведь помнишь, с каким трудом я разговаривал. И только здесь, в Израиле, мне удалось излечиться.
И ещё одна жуткая картина у меня перед глазами: глубокий подвал нашего дома, где дед Велвл приготовлял свои напитки, битком набит еврейскими семьями. На всех лицах — страдание и ужас. В нашей Рыжановке, где жили в основном евреи, в это время орудовали погромщики, грабя и убивая людей...
Я решил прекратить подробно знакомить тебя с нашими родовыми корнями. Почему? Сейчас объясню.
Я испытываю великое уважение к нашим предкам. Я горжусь родством с этими замечательными, умными, честными людьми и в то же время — несчастными. Они хватили много горя лишь из-за того, что они евреи. Казалось бы, отрекись они от своего народа — и жить им станет легче.
Но ничто не могло заставить их порвать с обычаями отцов и дедов. Независимо от того, верили они в Бога или нет, они всегда вечером с пятницы на субботу зажигали свечи и ревностно оберегали святость субботнего дня, хотя жили в окружении вражды со стороны множества антисемитов.
О дореволюционном времени говорить не стану, хотя читал и много наслышан, как евреев убивали, насиловали и унижали только за принадлежность к нашему народу. Расскажу о том, чему сам стал свидетелем, чего не забуду до самой смерти.
1920-й год. Я, трёхлетний мальчик, играюсь в песке у самого нашего дома в селе Рыжановка. Вдруг из-за угла выскакивает подвода, полная пьяных украинских хлопцев, и они направляют лошадей прямо на меня. На ребёнка! Я, наверное, родился в рубашке, иначе непонятно, как остался жив. Я попал между лошадьми и колёсами, и лишь задним колесом телеги мне передавило мизинец правой руки. Он до сих пор не выпрямляется, напоминая о том зверстве. Но это счастье, что я так легко отделался.
В другой раз моя покойная сестра Бетя, которой тогда было всего десять лет, услышала на улице, у самого нашего дома, дикий крик и ругань. Она успела схватить меня, шмыгнуть под кровать и зажать мне рот рукой, чтобы я не смог издать ни звука. И тут же, по рассказу Бети, пьяная орда ворвалась в наш дом. Они хлестали нагайками и вопили, как разъярённые звери, досадуя, что в еврейском доме никого нет. А когда они ушли и мы вылезли из-под кровати, — оказалось, испуг лишил меня речи. Не помню, как долго я не мог потом говорить, но с тех пор сильно заикался всю жизнь, — ты ведь помнишь, с каким трудом я разговаривал. И только здесь, в Израиле, мне удалось излечиться.
И ещё одна жуткая картина у меня перед глазами: глубокий подвал нашего дома, где дед Велвл приготовлял свои напитки, битком набит еврейскими семьями. На всех лицах — страдание и ужас. В нашей Рыжановке, где жили в основном евреи, в это время орудовали погромщики, грабя и убивая людей...
Далее дядя Илья подводил итог сказанному:
Для чего я всё это вспоминаю?
Очень боюсь, что будущее России — за шовинистами и фашистами, которые, как ты знаешь, уже открыто собираются на свои сборища даже в самом центре Москвы, на Красной Площади. Дай Бог, конечно, чтобы мои опасения не подтвердились. Но к великому огорчению, последние события заставляют думать о худшем. Вот почему я напомнил тебе о погромах. Россия сейчас — вулкан, который вот- вот может взорваться! А ты, умный, рассудительный, до сих пор не понял этого.
По твоим последним письмам я сделал вывод, что ты совершенно порвал со своим еврейством. Ведь у тебя появилась возможность хотя бы увидеть свою историческую родину, о которой так мечтал твой дед Эршл, но ты в своих письмах и словом не обмолвился о таком желании. Столько артистов, писателей, журналистов и простых людей из России побывали в Израиле за последние пару лет! Им интересно, а тебе — нисколько!
Но главное не в этом. Ты не думаешь воссоединяться со своими родными в Америке и не собираешься перебираться со своей семьёй в Израиль. Но если тебе не дорого родство и если тебя не тянет на землю предков, тогда тебе ни к чему знания о твоих родовых корнях. Наоборот, коль ты намерен жить в России, тебе поскорей нужно забыть о своём еврейском происхождении. Вот почему я не стану больше тебе рассказывать о наших дедах и прадедах. Остаётся лишь гадать, зачем тебе понадобились эти знания.
Дорогой племянник! Мой тебе совет: немедленно, пока не поздно, пока вулкан ещё не разбушевался, вывези свою семью из России. Евреи не уезжают из Советского Союза — бегут! Скоро ты останешься там последним. Словами Ленина, «промедление — смерти подобно». Ты должен сделать это хотя бы ради своего ребёнка...
Очень боюсь, что будущее России — за шовинистами и фашистами, которые, как ты знаешь, уже открыто собираются на свои сборища даже в самом центре Москвы, на Красной Площади. Дай Бог, конечно, чтобы мои опасения не подтвердились. Но к великому огорчению, последние события заставляют думать о худшем. Вот почему я напомнил тебе о погромах. Россия сейчас — вулкан, который вот- вот может взорваться! А ты, умный, рассудительный, до сих пор не понял этого.
По твоим последним письмам я сделал вывод, что ты совершенно порвал со своим еврейством. Ведь у тебя появилась возможность хотя бы увидеть свою историческую родину, о которой так мечтал твой дед Эршл, но ты в своих письмах и словом не обмолвился о таком желании. Столько артистов, писателей, журналистов и простых людей из России побывали в Израиле за последние пару лет! Им интересно, а тебе — нисколько!
Но главное не в этом. Ты не думаешь воссоединяться со своими родными в Америке и не собираешься перебираться со своей семьёй в Израиль. Но если тебе не дорого родство и если тебя не тянет на землю предков, тогда тебе ни к чему знания о твоих родовых корнях. Наоборот, коль ты намерен жить в России, тебе поскорей нужно забыть о своём еврейском происхождении. Вот почему я не стану больше тебе рассказывать о наших дедах и прадедах. Остаётся лишь гадать, зачем тебе понадобились эти знания.
Дорогой племянник! Мой тебе совет: немедленно, пока не поздно, пока вулкан ещё не разбушевался, вывези свою семью из России. Евреи не уезжают из Советского Союза — бегут! Скоро ты останешься там последним. Словами Ленина, «промедление — смерти подобно». Ты должен сделать это хотя бы ради своего ребёнка...
*
Скрижаль попытался в письме ответить на упрёки дяди. Ему как-то неловко было это делать. Получалось, будто он оправдывался, хотя вины за собой не чувствовал.
Увидеть Израиль, родину предков, Скрижаль, конечно же, мечтал. И он очень хотел услышать рассказ дяди Ильи о пережитом. Но напрашиваться в гости не мог. Сначала дядя написал, что погостить у него захотела живущая в Киеве дочь той самой тёти Иды — и он выслал ей такое приглашение. В другом письме дядя поделился радостью: его старший сын решил со своей семьёй и родственниками жены переселиться в Израиль; все вместе — двенадцать человек. Они уже получили нужные для эмиграции разрешения и собирались в дорогу. Затем дядя написал о своём младшем сыне, который приехал к нему в гости из Сибири. В день их встречи сын сказал: «Папа, только не вздумай меня уговаривать перебраться сюда насовсем. Моя жена Таня — сибирячка в третьем поколении, она в Израиль не поедет». Но погостив у отца и поездив по стране, заговорил иначе. Вскоре после возвращения в Россию он позвонил отцу и сообщил о намерении переселиться со своей семьёй в Израиль, — просил прислать необходимые для этого документы.
Скрижаль знал, что дядя Илья — человек с большим добрым сердцем. Содержащий на свою скромную зарплату всё семейство — жену, двух детей и тёщу, он и бывшей жене Рахили, которая осталась в Киеве одна, отправил нужные для переезда в Израиль бумаги. И вскоре она тоже вместе с двумя их общими сыновьями и многочисленной со стороны обеих невесток роднёй должна была оказаться под опекой дяди Ильи.
Скрижаль не мог напрашиваться в гости туда, где и без него хлопот предостаточно. Без приглашения, без уверенности, что не будет в тягость, он не заговорил бы о такой поездке.
Уезжать же из России Скрижаль действительно не собирался. Вопрос «почему?» перед ним даже не стоял. Просто что-то держало его здесь. Тем не менее необходимость ответить дяде заставила Скрижаля разложить это своё неосознанное чувство на какие-то логические составляющие. И он увидел главную причину. У него было задание, которое надлежало выполнить. Поэтому жить он мог только там, где видел возможность заниматься этим, самым важным для него, делом.
В ответном письме дяде Скрижаль не стал говорить о том, чем именно удерживает его российская земля, а просто попытался объяснить, что у него есть миссия, которую он, следуя внутренним побуждениям, должен исполнить, и что это возможно лишь в России. Скрижаль напомнил дяде Илье рассказанное им же, дядей, о своём отце Эршле: вместо того чтобы увезти жену и малолетних детей подальше от мест, где свирепствовали погромы, Эршл разъезжал по городам и местечкам Украины; желая спасти евреев от очередной катастрофы, он агитировал их переселяться на историческую родину. Если бы, продолжал Скрижаль, дед Эршл думал только о себе и своей семье, то дядя Илья не узнал бы ужасов погромов и не заикался бы, а с детства жил бы на той земле, куда перебрался не так давно. Но как следует из его писем, дядя оценил самоотверженность отца, который думал прежде всего о своём народе. Вот и он, Скрижаль, надеется, что его сын тоже, когда вырастет, поймёт его. Поймёт и простит.
Написав это, Скрижаль добавил, что в его жилах течёт, наверное, кровь деда Эршла. Так уж устроен мир: и послужить многим, и добиться поставленной перед собой — кажущейся другим неосуществимой — цели можно только при полной самоотдаче.
Увидеть Израиль, родину предков, Скрижаль, конечно же, мечтал. И он очень хотел услышать рассказ дяди Ильи о пережитом. Но напрашиваться в гости не мог. Сначала дядя написал, что погостить у него захотела живущая в Киеве дочь той самой тёти Иды — и он выслал ей такое приглашение. В другом письме дядя поделился радостью: его старший сын решил со своей семьёй и родственниками жены переселиться в Израиль; все вместе — двенадцать человек. Они уже получили нужные для эмиграции разрешения и собирались в дорогу. Затем дядя написал о своём младшем сыне, который приехал к нему в гости из Сибири. В день их встречи сын сказал: «Папа, только не вздумай меня уговаривать перебраться сюда насовсем. Моя жена Таня — сибирячка в третьем поколении, она в Израиль не поедет». Но погостив у отца и поездив по стране, заговорил иначе. Вскоре после возвращения в Россию он позвонил отцу и сообщил о намерении переселиться со своей семьёй в Израиль, — просил прислать необходимые для этого документы.
Скрижаль знал, что дядя Илья — человек с большим добрым сердцем. Содержащий на свою скромную зарплату всё семейство — жену, двух детей и тёщу, он и бывшей жене Рахили, которая осталась в Киеве одна, отправил нужные для переезда в Израиль бумаги. И вскоре она тоже вместе с двумя их общими сыновьями и многочисленной со стороны обеих невесток роднёй должна была оказаться под опекой дяди Ильи.
Скрижаль не мог напрашиваться в гости туда, где и без него хлопот предостаточно. Без приглашения, без уверенности, что не будет в тягость, он не заговорил бы о такой поездке.
Уезжать же из России Скрижаль действительно не собирался. Вопрос «почему?» перед ним даже не стоял. Просто что-то держало его здесь. Тем не менее необходимость ответить дяде заставила Скрижаля разложить это своё неосознанное чувство на какие-то логические составляющие. И он увидел главную причину. У него было задание, которое надлежало выполнить. Поэтому жить он мог только там, где видел возможность заниматься этим, самым важным для него, делом.
В ответном письме дяде Скрижаль не стал говорить о том, чем именно удерживает его российская земля, а просто попытался объяснить, что у него есть миссия, которую он, следуя внутренним побуждениям, должен исполнить, и что это возможно лишь в России. Скрижаль напомнил дяде Илье рассказанное им же, дядей, о своём отце Эршле: вместо того чтобы увезти жену и малолетних детей подальше от мест, где свирепствовали погромы, Эршл разъезжал по городам и местечкам Украины; желая спасти евреев от очередной катастрофы, он агитировал их переселяться на историческую родину. Если бы, продолжал Скрижаль, дед Эршл думал только о себе и своей семье, то дядя Илья не узнал бы ужасов погромов и не заикался бы, а с детства жил бы на той земле, куда перебрался не так давно. Но как следует из его писем, дядя оценил самоотверженность отца, который думал прежде всего о своём народе. Вот и он, Скрижаль, надеется, что его сын тоже, когда вырастет, поймёт его. Поймёт и простит.
Написав это, Скрижаль добавил, что в его жилах течёт, наверное, кровь деда Эршла. Так уж устроен мир: и послужить многим, и добиться поставленной перед собой — кажущейся другим неосуществимой — цели можно только при полной самоотдаче.
