В восьмом томе Еврейской энциклопедии, изданной ещё в царской России, Скрижаль нашёл сведения только о двух личностях по имени Иисус. Первая из этих статей начиналась словами: «Иисус бен-Запфа — правитель Идумеи в первом веке по Р. Хр., назначенный революционным правительством в Иерусалиме...». За ней шла другая статья: «Иисус, сын Фаби (ок. 30 г. до Р. Хр.), был низложен Иродом Великим...». О самом же человеке, от рождения которого берёт начало упомянутое в обеих этих статьях летосчисление, — о человеке, который вышел из еврейского народа, коренным образом повлиял на его судьбу и на исторические пути всего человечества, — не сказано ни слова.
Поначалу такая зияющая пустота в томе, где он ожидал увидеть много фактического материала и найти еврейскую оценку трагического конфликта между Иисусом и духовными вождями Иудеи, крайне удивила Скрижаля. В Еврейской энциклопедии приводились биографии виднейших, с мировыми именами, писателей и поэтов, художников и музыкантов, предпринимателей и религиозных деятелей — людей, прямо или косвенно причастных к еврейству. Не обойдены были вниманием ни Жюль Верн по фамилии Ольшевич, ни Александр Дюма-сын, во французской крови которого можно было найти примесь разве что африканской, но который был женат на еврейке. В Энциклопедии рассказывалось о физике Герце и основоположнике психоанализа Фрейде; не забыты ни Карл Маркс, ни Роза Люксембург. Нашлось тут место и для статьи о Христофоре Колумбе с доказательством того, что первооткрыватель Америки является испанцем только наполовину, так как мать его — Сусана Фонтерозас — еврейка. Однако статьи, посвящённой Иисусу из Назарета, также рождённому еврейской женщиной, в Еврейской энциклопедии не было.
Всё ещё не веря своим глазам, Скрижаль в растерянных чувствах снова и снова перелистывал тома этого замечательного издания в надежде отыскать хоть какие-то сведения об Иисусе. Он пробегал глазами заметки о малоизвестных и совсем не известных ему людях: о журналисте, который первым ввёл жанр интервью в прессе; о создателе так и не прижившегося международного языка «эсперанто»; о еврее, которому первому пришла в голову идея о страховании жизни и мысль об освещении улиц газом. Сотни, тысячи разных имён...
В статье о Понтии Пилате, довольно информативной, в полстраницы, говорилось лишь между прочим: «Пилат приобрёл огромную известность благодаря участию в суде над основателем христианства. Исследователи различно трактуют его роль в этом деле». И это — всё, что касается причастности римского прокуратора к расправе над мятежником из Иудеи. Включили редакторы в свою многотомную энциклопедию и статью о Варавве — узнике, отпущенном Пилатом на свободу. Здесь указывалось, что «Варавва» означает буквально «сын Аббы» и что человека не могли так называть, — он должен был иметь собственное имя. Тут же стояла ссылка на свидетельство христианского богослова Оригена, который встречал в рукописях евангелий — в строчках о помилованном узнике — имя «Иисус Варавва», то есть «Иисус, сын Аббы». Впоследствии же имя этого преступника со страниц евангелий исчезло, поскольку оно, как сказано в статье, «приобрело особую святость».
Скрижалю стало ясно, что редакторы этого многотомного труда намеренно не только уклонились от передачи известных фактов, связанных с жизнью распятого в Иерусалиме христианского законоучителя, но сочли за лучшее вовсе не упоминать лишний раз его имя.

Молчание Еврейской энциклопедии об Иисусе заставило Скрижаля задуматься. Поразмыслив, приняв во внимание многовековой опыт жизни еврейского народа в среде христиан и нападки на иудеев — в лучшем случае печатные — за одно лишь подозрение в посягательстве на христианские святыни, он понял, что в России начала XX столетия редакторы Еврейской энциклопедии иначе поступить, наверное, и не могли. До середины XX века евреи, где бы ни обитали, находились в гостях; в течение двух тысячелетий у народа не было убежища, из которого он мог бы разговаривать со своими оппонентами на равных. А тому, кто живёт в чужом, строгих правил доме, разумнее не оспаривать постулаты принятой в этом доме веры. В то же время, рассудительный и уважающий себя постоялец не станет поддакивать хозяевам, если он не согласен с их взглядами. Очевидно, этим и руководствовались редакторы Еврейской энциклопедии, когда решили умолчать о своём видении земного пути основателя христианства и о его уходе из мира.

Новозаветная история, уже неплохо знакомая Скрижалю, по-прежнему притягивала его к себе. И всё же более обстоятельную, столь много обещающую встречу с Иисусом он решил на время отложить. Областью его интересов была пока судьба одного народа, — того, к которому принадлежал он сам. Судьба же распятого назаретянина представлялась Скрижалю фактом общечеловеческим, далеко выходящим за национальные рамки. Глубокое погружение в мир новозаветных книг, — а именно от такого шага Скрижаль себя пока удерживал, — неизбежно вынудило бы его разбираться не только в подоплёке описанных евангелистами событий, но также уяснить, каким образом христианство отошло от иудаизма и как распространилось оно из Иудеи. Подобное разбирательство могло увести его в такие исторические дали, в которых он ориентировался ещё недостаточно уверенно. Главное же, он понимал, что не постигнет всех мотивов и движущих сил, которые руководили поступками Иисуса, если не обживёт сначала мир ветхозаветных книг — самую весомую часть духовного наследия иудеев.
Свой интерес к личности христианского законоучителя Скрижаль ограничил пока рассмотрением обстоятельств его гибели. Именно казнь Иисуса, как представлялось Скрижалю, сделала историю еврейского народа как бы несущим стволом истории Западной цивилизации. Для самих же евреев эта смерть на кресте обернулась преследованиями и убийствами, которые не прекращались во все последующие века. Распятие Иисуса повлекло за собой уничтожение миллионов потомков Израиля.

Скрижаль отдавал себе отчёт в том, что говорить о коллективной ответственности какого-либо народа в целом за действия в прошлом небольшой группы представителей этого народа абсолютно нелепо. Но обоснованное суждение о виновности или невиновности конкретных людей, которые принимали участие в известных событиях, является вполне правомерным. И Скрижаль хотел понять роль иудейских первосвященников и старейшин в расправе над Иисусом. Для этого ему нужно было ознакомиться со всеми фактами — как подтверждающими причастность, так и отрицающими вину тех вождей иудеев в смерти законоучителя христиан.
После просмотра всей доступной ему справочной литературы Скрижаль пришёл к выводу, что фактический материал о казни Иисуса ограничивается главным образом лишь известными христианскими источниками, а именно: книгами Нового Завета. Все обвинения, которые выдвигались в течение веков против евреев, основаны по сути только на этих текстах. Причём такие обвинения повторяли не только обыватели, но и самые авторитетные представители христианства. Так, в первом десятилетии XIII столетия папа Иннокентий III, обращаясь с посланиями к французскому королю Филиппу II Августу, к епископам и крупным феодалам Франции, указывал, что евреи обречены на вечное рабство за то, что их предки распяли Христа. Иннокентий поучал высокопоставленных сынов церкви, что евреям подобно Каину предстоит вечно скитаться по земле и бедствовать и что христианские правители не должны им покровительствовать, а напротив, обязаны порабощать их и держать обособленно в качестве бесправного низшего сословия.
Скрижаль понял, что не сможет составить беспристрастное суждение о степени причастности влиятельных иудеев к казни Иисуса исходя лишь из рассказов евангелистов, поскольку все новозаветные свидетельства принадлежат христианам. Поэтому он решил попробовать сначала взглянуть на трагическую развязку того рокового конфликта глазами иудея. Только таким образом — представив доводы защиты и выслушав ещё раз аргументы обвиняющей стороны, — он мог попытаться увидеть расправу над Иисусом в свете истории, непредвзято.

За отсутствием свидетельств иудеев, которые были очевидцами тех роковых событий, Скрижалю пришлось довольствоваться кратким упоминанием об Иисусе в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия, а также сообщениями о римском прокураторе Понтии Пилате, оставленными тем же Флавием и александрийским философом Филоном.
Иосиф Флавий в своём труде «Иудейские древности» подробно излагает историю еврейского народа от праотца Адама вплоть до войны иудеев против римлян, которая началась в 66 году по христианскому летосчислению. В популярном издании этого исторического труда Иисус предстаёт в полубожественном ореоле, а виновными в его казни иудей Иосиф Флавий называет своих соотечественников:

Хотя слова Иосифа однозначно указывали на виновность иудейских вождей в смерти Иисуса, Скрижаль знал, что в подлинности именно этих строк историки сомневаются. И основания для сомнений были довольно веские, поскольку у христианского епископа Агапия, который жил в Х веке и который процитировал Иосифа в своей «Всемирной истории», этот фрагмент текста звучал совсем иначе:

Христианский епископ, как понимал Скрижаль, не стал бы править текст Иосифа таким образом, чтобы лишить Иисуса ореола святости. Поэтому изменённым следует скорее считать фрагмент об Иисусе в популярном издании «Иудейских древностей».
К показаниям самого Иосифа Флавия, как знал уже Скрижаль, следовало тоже относиться с осторожностью. Этот известный историк родился на два-три года позже расправы над Иисусом и дожил до начала второго столетия новой эры. В войне иудеев за свою независимость Иосиф принимал участие в качестве одного из главнокомандующих иудеев, но сдался римлянам. Находясь уже в их лагере, он уговаривал осаждённых защитников Иерусалима покориться и тем самым спасти город. В награду за оказанные им услуги император щедро одарил его: Иосиф получил дом в Риме, римское гражданство и пенсию. В своих трудах он отстаивал правоту Империи даже там, где эта правота была крайне сомнительной. Между тем Иосиф стремился оправдать и действия иудеев, так как родился евреем и оставался убеждённым приверженцем Моисеева закона до конца своих дней.

В той же главе «Иудейских древностей», где Иосиф Флавий говорит об Иисусе, он приводит факты надругательства Пилата над религиозными традициями иудеев. При этом, рассказывая о столкновении между всесильным приласкавшим его Римом и своим отечеством — маленькой Иудеей, — он умудряется представить в лучшем свете обе стороны. Скрижаль выписал в картотеку и это свидетельство Иосифа:

Римляне, должно быть, удивлялись темноте туземного населения, которое препятствовало проведению воды в Иерусалим. Иудеи же всего мира видели в этом начинании Пилата то, что возмутило десятки тысяч мятежников: язычник самовольно распорядился фондами национальной святыни иудеев — Иерусалимского храма. Далее в своём повествовании Иосиф Флавий представляет недовольство иудеев так, чтобы оно не выглядело восстанием против Рима, а перед тем как рассказать о кровавом исходе этого бунта, спешит уведомить читателя, что римский прокуратор не хотел такого трагического конца:

Другого автора, свидетельствами которого располагал Скрижаль, — александрийского философа Филона — он не мог заподозрить в желании приписать Пилату нечто сверх совершённых прокуратором грехов. Филон прожил долгую жизнь в Египте и умер лишь через полтора десятилетия после казни Иисуса, то есть ещё задолго до того, как христианство выделилось из среды иудеев в самостоятельную религию. Беспристрастности этого человека могло помешать лишь то, что он был евреем. Филон даёт римскому наместнику более резкую характеристику, чем делает это Иосиф. По словам Филона, Пилат был «от природы жесток, самоуверен и неумолим», а прокураторство его отличалось непрерывными казнями без всякого суда.
Скрижаль увидел значительное расхождение между чертами невинного наблюдателя, в образе которого Пилат предстаёт со страниц новозаветных книг, и характеристикой Пилата в трудах Иосифа Флавия и Филона.

Чтобы выявить для своего разбирательства отсутствующие аргументы защиты иудеев, Скрижаль критически рассмотрел те места канонических евангелий, где речь шла о вынесении Иисусу смертного приговора. Для удобства сравнения он переписал эти четыре отрывка без каких-либо пропусков в один текст, расположив подобные фрагменты рядом. Показания четырёх евангелистов оказались очень близки. А параллельные места двух самых ранних по времени написания евангелий — Матфея, в XXVII главе, и Марка, в XV главе, — выглядели более чем сходными:

Матфей: 27.11 Иисус же стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский?
Марк: 15.1—2 Немедленно поутру первосвященники со старейши
нами и книжниками и весь синедрион составили совещание и, связав Иисуса, отвели и предали Пилату. Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский?
Матфей: Иисус сказал ему: ты говоришь.
Марк: Он же сказал ему в ответ: ты говоришь.
Матфей: 27.12—14 И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился.
Марк: 15.3—5 И первосвященники обвиняли Его во многом. Пилат
же опять спросил Его: Ты ничего не отвечаешь? видишь, как много против Тебя обвинений. Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился.
Матфей: 27.15 На праздник же правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели.
Марк: 15.6 На всякий же праздник отпускал он им одного узника, о
котором просили.
Матфей: 27.16 Был тогда у них известный узник, называемый Варавва.
Марк: 15.7 Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими со
общниками, которые во время мятежа сделали убийство.
Матфей: 27.17—18 Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Бараеву или Иисуса, называемого Христом? ибо знал, что предали Его из зависти.
Марк: 15.8—10 И народ начал кричать и просить [Пилата] о том,
что он всегда делал для них. Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти.
Матфей: 27.19 Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него.
Марк: П о д о б н о е   с о о б щ е н и е   у   М а р к а   о т с у т с т в у е т.
Матфей: 27.20—21 Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Баравву, а Иисуса погубить. Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Баравву.
Марк: 15.11 Но первосвященники возбудили народ [просить], что
бы отпустил им лучше Баравву.
Матфей: 27.22 Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?
Марк: 15.12 Пилат, отвечая, опять сказал им: что же хотите,
чтобы я сделал с Тем, Которого вы называете Царём Иудейским?
Матфей: Говорят ему все: да будет распят.
Марк: 15.13 Они опять закричали: распни Его.
Матфей: 27.23Правитель сказал: какое же зло сделал Он?
Марк: 15.14 Пилат сказал им: какое же зло сделал Он?
Матфей: Но они ещё сильнее кричали: да будет распят.
Марк: Но они ещё сильнее закричали: распни Его.
Матфей: 27.24—25 Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших.
Марк: П о д о б н о е   с о о б щ е н и е   у   М а р к а   о т с у т с т в у е т.
Матфей: 27.26 Тогда отпустил им Бараеву, а Иисуса, бив, предал на распятие.
Марк: 15.14 Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил
им Бараеву, а Иисуса, бив, предал на распятие.

Скрижаль и раньше знал о схожести многих мест канонических евангелий. И всё же он никак не ожидал обнаружить столь очевидное подобие этих текстов. Тем не менее он приостановил на время ход своих размышлений о причине совпадений, которые изумили его. Скрижаль переключил внимание от сходства этих двух отрывков к их отличию. Одно из них состояло в том, что Матфей говорил об омовении рук Пилатом, а в соответствующем месте Евангелия от Марка об этом не упомянуто. Такого свидетельства не оказалось ни в рассказе Луки, ни в повествовании Иоанна.
У Скрижаля возникло подозрение, что известный пассаж о показном умывании рук римским наместником инороден в тексте Матфея и не принадлежит перу евангелиста. Проанализировав свои сомнения, он лишь укрепился в таком выводе. Прежде всего, фальшивой выглядела фраза: «27.25 И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших». Получалось, весь народ одним возгласом не только потребовал казни пророка из Назарета, но уже как бы заклеймил себя и все грядущие поколения кровью человека, который только дожидался решения своей участи. Иными словами, толпа, требовавшая смерти Иисуса, чуть ли не раскаивалась в своём требовании.

Довольно странным при более близком рассмотрении показался Скрижалю и предыдущий стих из того же, присутствующего только у Матфея, фрагмента, а именно — слова Пилата: «Невиновен я в крови Праведника Сего». Непонятным было здесь прежде всего то, почему прокуратор называет праведником человека, судить о непогрешимости которого у него не было никаких оснований. Подтверждение своей мысли о более поздней редакторской правке Скрижаль увидел в том, что английский текст Нового Завета в New World Translation of the Holy Scriptures, к которому он обращался, чтобы убедиться в отсутствии разночтений, звучал несколько иначе: «Не виновен я в крови этой».
Скрижаль ещё раз перечитал выписанные им строки из параллельных глав евангелий Матфея и Марка, сосредоточив внимание на ходе произведённого Пилатом судебного разбирательства. И теперь он чётко уяснил, что римский наместник ограничил разбор дела пленённого назаретянина только выслушиванием обвиняющей стороны — иудейских священников и старейшин, а также двумя своими вопросами, обращёнными к узнику. При этом Иисус во время обвинительных речей соотечественников не проронил ни слова; на первый вопрос прокуратора ответил: «Ты говоришь», а на второй — промолчал вовсе. По несколько отличающейся версии евангелиста Иоанна, Иисус, отвечая Пилату, произнёс пару фраз, но их также было явно недостаточно, чтобы осудить или оправдать схваченного иудейского проповедника.
Получалось, вопреки предписанному Римом ходу рассмотрения споров и уголовных дел, суд над Иисусом произведён не был. Тем не менее из текстов евангелий следовало, что Пилат каким-то образом установил его невиновность. Полагаясь на 19-й стих XXVII-ой главы у Матфея, можно предположить, что римского прокуратора вразумили слова его супруги, которая назвала приснившегося ей узника праведником. Этот совет жены Пилата: «...Не делай ничего Праведнику» — представлял её единственным человеком, который высказался в защиту еврейского законоучителя. Однако никто другой — ни Марк, ни Лука, ни Иоанн — о подобной просьбе жены римского наместника не упомянул.
Фраза о трогательном заступничестве римлянки за пленённого иудея наводила Скрижаля на ту же мысль: и этот стих, нарушающий созвучие евангелий в рассказе об осуждении Иисуса, добавлен в повествование Матфея тем же редактором, который представил Пилата принародно умывающим руки. Но Скрижаль никак не мог рассудить, диктует ли ему такой вывод тот, кто ищет недостающие в данном разбирательстве аргументы для защиты евреев, или же это заключение — следствие его собственного, избегающего каких-либо пристрастий стремления выявить истинный ход тех событий.

Сомнения Скрижаля в исторической правде 24-го и 25-го стихов всё той же XXVII-ой главы Евангелия от Матфея усиливало и следующее: слишком уж волнуется о своей непричастности к смерти ещё не казнённого узника человек, который послал на казнь множество людей без всякого суда. Римский прокуратор у Матфея обеспокоен до такой степени, что демонстративно, перед иудеями, омывает руки и сообщает им о своей невиновности. А присутствующие при этом жители Иерусалима тут же с готовностью, дружно взваливают всю вину на себя и своих потомков.
Очень походило на то, что кто-то уже по прошествии событий отмывал таким образом Рим и спускал эту мутную воду на иудеев.

В новозаветных стихах, в подлинности которых Скрижаль сомневался, он заметил ещё одно расхождение между их переводами на русский и английский. Фраза о мытье рук начиналась в русском тексте словами: «Пилат, видя, что ничего не помогает, но смятение увеличивается, взял воды...», тогда как в New World Translation of the Holy Scriptures то же место читалось несколько по-другому: «Видя, что это нехорошо, но смятение увеличивается, Пилат взял воды...». В разных переводах одного и того же текста прокуратор в первом случае представал озабоченным спасением жизни Иисуса, тогда как второй, английский, вариант указывал скорее на обеспокоенность римского наместника смутой в толпе.
Когда Скрижаль увидел расхождения в переводах, он захотел узнать, как звучит этот фрагмент в оригинале. Но оказалось, что первоначальный текст Евангелия от Матфея, написанный автором по-еврейски, не уцелел — случайно или нет. О степени совпадения сохранившегося, канонизированного церковью греческого перевода с текстом утерянного подлинника оставалось только гадать.

Поскольку обвинения евреев в казни законоучителя христиан были основаны лишь на текстах евангелий, Скрижаль, прежде чем взвесить эти нападки, задумался над тем, может ли он доверять рассказам евангелистов.
Для веры Матфею и Марку причин было достаточно. Свидетельство Матфея — пусть и не дошедшее в оригинале — принадлежало не просто очевидцу, но человеку, который входил в число двенадцати апостолов Иисуса. Передавал ли Марк личные впечатления от увиденного — достоверных сведений на сей счёт не осталось. Но даже если свидетелем тех трагических событий Марк не был, он мог пересказать воспоминания своего наставника — апостола Петра, который находился около Иисуса до самого последнего, рокового дня.
Повествование евангелиста Луки вызывало у Скрижаля значительно меньше доверия. В отличие от иудеев Матфея, Иоанна и Марка, Лука к соотечественникам Иисуса не принадлежал. Он жил в сирийском городе Антиохии. Там он встретился с апостолом Павлом, которого и стал сопровождать во всех его миссионерских путешествиях. Услышанное от Павла скорее всего и послужило Луке источником для передачи новозаветных событий. Но Павел не являлся таким же авторитетом в знании земной судьбы Иисуса, каким его считали в вопросе о вере. Павлу не довелось даже увидеть законоучителя из Назарета, который столь круто изменил его жизнь. Кроме того, Лука в первых строках своего текста упоминает об уже известных, составленных до него, жизнеописаниях Иисуса. Этими более ранними рукописями он тоже, очевидно, воспользовался в своём рассказе.
Апостол Иоанн изложил ту же историю ещё позже Луки, спустя где-то полвека после казни Иисуса. К этому времени Иоанн был уже в очень преклонном возрасте. Несмотря на столь позднюю датировку, его книга заслуживала доверия. Иоанн был одним из самых приближённых учеников Иисуса и повествовал о том, что запечатлелось в его памяти.

Чтобы решить, насколько можно доверять евангелистам, Скрижаль поставил перед собой этот же вопрос несколько иначе. Что именно вызывает у тебя наибольшие сомнения? — спросил он себя. Поразмыслив, он ответил: во-первых — описание ряда сверхъестественных явлений, связанных с жизнью и смертью Иисуса, а во-вторых — слишком высокая степень сходства некоторых мест в евангелиях — в книгах, написанных разными авторами.
Первую причину, которая вызывала сомнения, Скрижаль отбросил, поскольку осознал, что ни его субъективное понятие о сверхъестественности, ни известная склонность толпы мифологизировать жизнь своих кумиров не является поводом для отрицания достоверности других событий, описанных в этих книгах. Когда же Скрижаль сосредоточил внимание на причинах сходства канонических евангелий — как в целом, так и в выписанных отрывках в частности, — он нашёл пять возможных объяснений их подобия:
1. Рукой каждого евангелиста водила вполне определённым образом некая, одна и та же, сверхъестественная сила.
2. Роль унифицирующего начала сыграл какой-нибудь редактор или группа лиц, которые откорректировали первоначальные рукописи и выстроили тексты согласно единому плану. Такое вполне могло случиться, так как оригиналы евангелий не сохранились, а самые древние их копии датируются IV веком.
3. Роль той силы, которая привела к единообразию повествований, сыграла сама действительность. Иными словами, рассказы евангелистов похожи только потому, что они точно отразили одни и те же некогда происходившие события.
4. Исходным материалом для всех четырёх книг послужил один и тот же письменный источник. Каждый из евангелистов взял его за основу и переработал с учётом увиденного собственными глазами или услышанного от других. При этом не исключено, что таким источником явилось одно из наиболее ранних евангелий, а именно: рассказ Матфея или свидетельство Марка.
5. Наконец, факт подобия евангелических текстов мог быть результатом любого сочетания первых четырёх причин.

Рассмотрев каждое из возможных объяснений похожести канонических евангелий, Скрижаль понял: какая бы из этих причин ни стояла за очевидной перекличкой жизнеописаний Иисуса, существенных поводов сомневаться в достоверности главных пересказанных в этих книгах событий у него нет.

Евангелисты Матфей, Марк и Лука упоминают, что незадолго до того рокового праздника Пасхи состоялось совещание иудейских первосвященников и старейшин, на котором было постановлено предать Иисуса смерти. Матфей и Марк говорят лишь о самом факте созыва этого собрания и о принятом на нём решении. Иоанн же сообщает об этом совете более обстоятельно.
Всё повествование апостола Иоанна свидетельствует о его большей по сравнению с другими евангелистами осведомлённости о действиях религиозных лидеров Иудеи и высших иудейских начальников. Иоанн, по его собственным словам, был знаком с первосвященником. Являлся ли им сам Киафа, или же то был тесть Киафы — Анна, который в тексте тоже назван первосвященником, — Скрижалю понять не удалось. Но это было явно не шапочное знакомство. Благодаря своим связям Иоанн не только сам беспрепятственно вошёл во двор к Анне, когда туда привели на допрос Иисуса, но даже замолвил слово за апостола Петра — и того тоже впустили.
В отличие от других евангелистов, Иоанн заводит речь о причинах, которые побудили религиозных вождей прийти к соглашению о расправе над Иисусом:

Рассказ Иоанна определённо указывал на то, что иудейские вожди опасались, как бы проповеди Иисуса, которые собирали тысячи слушателей и которые породили слухи о появлении иудейского царя, не были восприняты Римом как вызов, как попытка иудеев избрать себе правителя. Такое самочинство повлекло бы за собой вмешательство Рима во внутренние дела Иудеи. И это вмешательство неизбежно кончилось бы установлением более жёсткого контроля над страной. Господство же римлян в то время не было для потомков Израиля тягостным.
Несмотря на присутствие в Иудее римского прокуратора и вооружённых отрядов, власть римского наместника ограничивалась лишь командованием над размещёнными здесь воинскими частями, а также надзором над уголовным судопроизводством в стране. Фактически же Иудея находилась на правах автономии. Её обязанности по отношению к Риму сводились по существу лишь к уплате дани. Высшим органом религиозной жизни иудеев по-прежнему оставался синедрион. Римские власти признавали постановления этого верховного суда иудеев законными. Опасаясь потерять свои полномочия и лишиться национального самоуправления, религиозные вожди и старейшины Израиля, возможно, решили пожертвовать жизнью одного иудея ради блага остальных.

Скрижаль понимал, чего опасались духовные вожди иудеев. Восстание против могущественного Вавилона когда-то стоило небольшому Иудейскому царству полной потери государственности, разрушения Иерусалима и Храма. Потомки Израиля заплатили за тот мятеж ещё и полувековым пленом. Религиозные авторитеты и старейшины Иудеи, которые теперь, во времена Римского владычества, отвечали за благополучие своего народа — мужи, умудрённые печальным опытом предков, — увидели в происходящем серьёзную угрозу существования нации. Их беспокойство имело под собой основания. Своими речами и действиями Иисус будоражил народ, вселял в него надежду на скорое освобождение и тем самым провоцировал силовое вмешательство Рима во внутренние дела Иудеи.
Спустя всего лишь сорок лет после новозаветных событий евреи в самом деле восстали против Рима — и опять лишились своей земли, в этот раз — почти на девятнадцать столетий.

Осведомлённость апостола Иоанна о содержании речей, которые прозвучали на собрании влиятельных иудеев, а также последовавшее затем бегство Иисуса навело Скрижаля на мысль, что среди высших религиозных и наиболее уважаемых в народе лиц, которые присутствовали на совете первосвященников и фарисеев, находился кто-то из доброжелателей Иисуса.
Скрижаль не исключал, что это был сам апостол Иоанн. Возможно, именно он предупредил своего учителя о нависшей над ним опасности. Рассказав о решении этого высокого собрания пожертвовать одним человеком ради блага всего народа, Иоанн заметил: «11.54 Посему Иисус уже не ходил явно между Иудеями, а пошёл оттуда в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками Своими».
Вдали от Иерусалима дерзкий проповедник, судя по всему, ни для кого не представлял опасности. Во всяком случае, погони за ним не было. Живи он со своими учениками в том захолустном селении — и его, видимо, оставили бы в покое. Но призвание влекло Иисуса учительствовать и находиться в окружении множества слушателей. К тому же приближался праздник Пасхи. Будучи иудеем, Иисус должен был явиться в Иерусалим, как требовал того закон Моисея. И он пришёл и попал в руки искавших его смерти.
Матфей и Марк пишут, что в ту роковую пятницу для решения судьбы опального проповедника был созван синедрион, который признал Иисуса заслуживающим смерти. Лука в своём рассказе тоже говорит о созыве синедриона, однако о каком-либо принятом там решении ничего не сообщает. Иоанн о синедрионе не упоминает вовсе, но приводит такие подробности, которые мог знать лишь очевидец тех событий. Согласно его повествованию, иудейские начальники привели Иисуса к Пилату и тот предоставил им право самим решить участь схваченного назаретянина. «18.31 Возьмите Его вы, — передаёт Иоанн слова римского наместника, — и по закону вашему судите Его». «Нам не позволено предавать смерти никого, — ответили Пилату иудеи, — да сбудется слово Иисусово, которое сказал он, давая разуметь, какою смертью он умрёт». Таким своим ответом иудейские вожди ясно дали понять римскому наместнику, какой участи хотят для Иисуса. После дальнейшего препирательства они стали высказываться более определённо и в конце концов потребовали казни: «19.12—15 Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь его, ты не друг кесарю; всякий делающий себя царём, противник кесарю... возьми, распни его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря».
Если события происходили именно таким образом, как описал их Иоанн, то желание казни Иисуса, высказанное теми людьми, на которых лежала ответственность за судьбу еврейского народа, было вполне очевидным жестом законопослушания. Наивный и тёмный люд стал прочить Иисуса в цари, не понимая того, что Рим жестоко расправится с иудеями, если разговоры о притязании их соотечественника на царство примут сколь-нибудь серьёзный оборот. Требование вождей народа казнить Иисуса было продиктовано намерением засвидетельствовать лояльность иудеев по отношению к римским властям и тем самым упредить возможные карательные меры за попытку восстания в стране.

Выслушав себя как защитника в деле рассмотрения причастности еврейских вождей к смерти Иисуса и ещё раз взвесив мотивы обвинения, Скрижаль подытожил аргументы обеих сторон.

Доводы защиты заключались в следующем:
1. В соответствии с римским законом, Иисуса как мятежника надлежало выдать римским властям.
2. Приказ о его казни отдал наместник Рима, и казнён Иисус был наиболее распространённым тогда в Римской империи способом.
3. Есть серьёзные основания полагать, что евангелические книги подвергались редакторской правке.

Аргументы обвиняющей стороны сводились также к трём пунктам:
1. Иудейские священники и старейшины искали смерти этого проповедника, который своими речами волновал толпу.
2. Они же отдали Иисуса в руки римского наместника Пилата.
3. Те же старейшины и священники потребовали для Иисуса смертной казни.

После того как Скрижаль подытожил доводы защиты и аргументы обвинения, он мог уже сделать из проведённого разбирательства вывод. Он не сомневался, что Иисус был предан в руки римлян при участии наиболее влиятельных иудеев, которые хотели избавиться от мятежного проповедника. Поэтому на вопрос, виновны ли те высшие иудейские священники и старейшины в смерти христианского законоучителя, Скрижаль ответил себе с уверенностью: да, виновны.
Рассмотрение степени ответственности Рима за ту же казнь Скрижаль оставил в стороне, поскольку это не относилось к теме, которая его сейчас интересовала. Если бы он задался целью выяснить, кто ещё повинен в смерти Иисуса, нужно было б тогда разобраться и в причастности к этой расправе самого Создателя, потому что такую трагическую участь проповедника из Назарета, как следовало из новозаветных книг, Бог предопределил заранее. Во всяком случае, Иисус и его ученики утверждали это.

Хотя вина религиозных вождей Иудеи стала для Скрижаля очевидной, в причинах этого трагически завершившегося в Иерусалиме конфликта он ясно различал не столько национальные, сколько общечеловеческие черты. Подобные столкновения незаурядной личности с ревнителями веры или с блюстителями мировоззренческих стереотипов случались во все времена у всех народов и во всех сообществах людей, объединённых религией или некой идеологией. Так происходило и в тираниях, и в тех обществах, которые жили, казалось бы, уже по достаточно гуманным законам. Различия между подобными расправами касались только повода для совершения насилия и способа устранения такого мешающего многим неординарного человека. Так древние греки обвинили в безбожии и осудили Анаксагора и Протагора, а Сократа приговорили к осушению кубка с ядом. Иерархи Римской католической церкви послали на костёр за ересь Яна Гуса и Джордано Бруно. Да и на веку Скрижаля, в Советской империи, власти преследовали и уничтожали свободомыслящих и тем опасных для них граждан.
Видно, так уж устроен мир, понимал Скрижаль, что за торжество прогрессивных идей и за своё желание послужить людям подвижники платят личным страданием, а то и жизнью. Получалось, поиски виновных в смерти праведников в самом деле вели к устроителям мира — то ли к Богу, то ли к неким объективно существующим законам развития духа. Вина же первосвященников и старейшин еврейского народа в смерти Иисуса оказалась потому столь значимой, заключил Скрижаль, что эта казнь радикально повлияла на ход истории человечества.

Ещё до недавнего времени понятие о границах, разделяющих советские республики, было довольно условным. На протяжении всех лет существования СССР народы, которые здесь жили, расселялись далеко за пределами своих малых отечеств. Тому способствовали и войны, и насильственные высылки, и всевозможные повороты человеческих судеб. По призыву Коммунистической партии и по собственной воле энтузиасты отправлялись в самые дальние края — поднимать целину и восстанавливать разрушенные стихийными бедствиями города, прокладывать железные дороги и строить производственные гиганты; уезжали — и навсегда оставались в тех местах. Советские республики обменивались специалистами; в стране ежегодно заключались тысячи смешанных браков; уволенные в запас офицеры получали государственные квартиры в городах, где проходила их служба; студенты уезжали учиться, и в родные края уже не возвращались. Люди меняли место жительства в пределах одной и той же страны и не задумывались над тем, что однажды могут оказаться на чужбине.
Теперь же, по истечении семи десятилетий существования социалистической державы, наряду с центробежными силами, которые стремились разъять Советский Союз на отдельные самостоятельные государственные образования, стало наблюдаться иное движение. Многие из живущих вдали от родных мест советских граждан потянулись туда, где они родились, на землю предков. При этом русских возвращаться из союзных республик в Россию заставляло прежде всего чувство самосохранения, поскольку они испытывали теперь на себе всю силу злобы к советскому строю, которая накопилась в сердцах подданных этого огромного многонационального государства. В глазах обывателей окраинных республик русские — соседи или сослуживцы — являлись посланцами Москвы. Враждебность к представителям доминирующей нации всё чаще перехлёстывала через край и обрушивалась на ни в чём не повинных людей. И бесстрастные статистические сводки свидетельствовали о том, что наплыв беженцев в Россию с каждым месяцем увеличивался.
Русские, которые жили за пределами своей исконной земли — в одной из стремившихся к независимости от Москвы союзных республик, — стали теперь ощущать, что находятся не у себя дома. Страх за жизнь своих детей и близких гнал их в Россию. Они оставляли квартиры, бросали вещи и направлялись туда, где у них не было ни жилья, ни работы, но зато и не было риска погибнуть лишь за то, что они русские.

На каждом шагу Скрижаль слышал слово «нет». Звучащие в магазинах вопросы «Есть ли у вас..?», «Привезут сегодня?» — стали почти риторическими. В булочных не было хлеба. Посылки, бандероли, ценные письма ни в одном почтовом отделении не принимали: не было сургуча. Пропало курево. В Москве и во многих городах страны разразились табачные бунты. Исчезновение пиломатериалов оказалось бы не столь страшным, если бы люди не умирали: мастера в похоронных службах теперь обещали сделать гробы только при условии, если родственники умерших принесут доски.