В первых числах января 1991 года по Центральному телевидению выступил какой-то старец. Диктор представил его как члена правительства. Лицо этого человека Скрижалю было неизвестно, фамилия тоже. Сей государственный муж зачитал по бумажке заявление, в котором заверил народ, что слухи о повышении цен ничем не обоснованы. Никакого подорожания продуктов и товаров не будет и даже не планируется, сказал он. Тот факт, что подобные уверения прежде исходили от главы правительства, красноречиво говорил Скрижалю о степени убеждённости самих властей в правдивости их посулов. Было похоже, что этот престарелый чиновник показался перед телезрителями в первый и последний раз.
Прошло лишь два месяца после того январского правительственного заявления — и без каких-либо извинений за ложные обещания, будто это случилось в другом веке, с другим народом и с другими хозяевами кремлёвских кабинетов, до сведения всех жителей Советского Союза было официально доведено, что со второго апреля — не с первого, не шутка, мол, — все товары, в том числе самые необходимые, включая хлеб и молоко, подорожают.
И в самом деле, то была не шутка. Цены на всё подскочили в два-три раза.

Проводя в Москве на Арбате весь воскресный день, Скрижаль обычно возвращался домой в приподнятом настроении. Его согревало чувство выполненного долга и утолённой внутренней потребности. Но в этот воскресный вечер на душе у него было тоскливо.
За окном бегущего от Москвы поезда тяжёлые сумерки сгустились до состояния сплошной чёрной непроницаемой массы. Только время от времени огни проплывающих фонарей выхватывали из тьмы то безлюдную железнодорожную платформу, то прохудившуюся крышу одиноко стоящей хибарки, то разбитую, размокшую дорогу рабочего посёлка. Скрижаль всматривался в ночь, в знакомые черты убогой российской жизни, которые появлялись на миг в раструбах света, — и пытался заглянуть хотя бы в недалёкое будущее этой земли. Но в канву представляющихся ему событий то и дело, совсем некстати, вплетались живые впечатления только что прожитого дня. И он переводил взгляд на собственное отражение в мокром от дождя стекле. Отражение криво посмеивалось над ним, над его не по возрасту мальчишеской наивностью.

Дождь в этот день начался ещё до полудня. Неоднократно, до самого вечера, то переставало, то опять начинало моросить. Скрижаль каждый раз доставал зонт и прикрывал им свои книги, а когда дождь усиливался — перемещался со столом под арку старинного дома. Здесь не капало сверху, но зато сильно сквозило. Холодный сырой воздух быстро пробрался под лёгкую куртку. Его стала бить мелкая дрожь, которая к вечеру перешла в озноб.
Скверно на душе было не от погоды. И ругань торгашей, заполонивших Арбат, неслась в этот день громче и скабрезней обычного, и мусора кругом валялось больше обыкновенного, а главное — книг разошлось очень мало. И что совсем уж случалось редко, он никому не подарил свои стихи: не увидел сегодня ни одного человека, которому хотелось бы сделать приятное.
Уже вечером, когда Скрижаль вошёл в станцию метро на Смоленской площади, к нему приблизился мужчина с портфелем.
— Вам не нужен проездной билет на этот месяц? — спросил мужчина и протянул карточку.
— Нет, — ответил Скрижаль, — я не москвич и сейчас уезжаю домой.
— А-а, — разочарованно произнёс тот. — Я тоже сейчас уезжаю. Жалко, билет пропадает, сегодня только девятнадцатое число.
— Предложите ещё кому-нибудь, — отозвался Скрижаль и посмотрел по сторонам. Он помялся немного, затем опустил жетон в турникет и поехал на эскалаторе вниз. «Оказывается, не все вокруг ищут выгоду. Есть ещё бескорыстные люди на свете», — подумал он.
Озноб вдруг прошёл, и на душе стало теплее. Ему хотелось сделать что-то приятное славному человеку. Спустившись к поездам, Скрижаль решил дождаться его и подарить ему свою книгу. «Он собирался уезжать; значит, скорее всего, тоже спустится сюда», — рассудил Скрижаль. Поставив на пол тяжёлую сумку с нераспроданными сборниками, он стал соображать, какую вывести дарственную надпись на титульном листе. Начать решил так: «Доброму человеку такому-то...».
Прошло больше пяти минут — и Скрижаль уже засомневался в правильности своего предположения; мужчина с портфелем, возможно, вовсе и не думал ехать на метро. Наконец он увидел на эскалаторе москвича, который так его порадовал. Скрижаль дождался, когда тот направился к платформе; как бы случайно оказался рядом и кивнул ему:
— Ну что, подарили свой проездной?
Мужчина с портфелем отшатнулся от него и в недоумении промолвил:
— Почему подарил? Продал.
Скрижаль сразу обмяк — и книгу, которую уже доставал, медленно опустил в свою тяжёлую сумку.