На выборах президента России большинство голосов получил политик, победу которого предсказывали. Неожиданным для многих, и для Скрижаля тоже, было другое. Из шести кандидатов, третьим по числу набранных голосов оказался претендент с явно диктаторскими замашками. Он пообещал россиянам, в случае его прихода к власти, продажу дешёвой водки, снятие ограничений на отпуск спиртных напитков и отмену недавно прошедшего повышения цен. Из восьмидесяти миллионов человек, которые приняли участие в выборах, за него проголосовало более шести миллионов граждан. Одним из главных пунктов своей политической программы он провозгласил решение национального вопроса в духе расизма: Россия, заявлял он, должна очиститься от инородцев и стать русской.
При каждом удобном случае этот рвущийся к власти демагог рассказывал о своей нежной любви к русской маме. На вопросы назойливых газетчиков, правда ли, что его отец еврей, он отвечал раздражённо и уклончиво.

Прошёл год с тех пор как Скрижаль первый раз приехал в Москву продавать свои стихи. За исключением холодных зимних месяцев, он почти каждые выходные брал раскладной столик и сумку с пачкой сборников, садился в самый ранний поезд — и к тому времени, когда Москва только просыпалась, он уже поджидал на Арбате своих читателей. Сидя с книгой в руках в ряду торгующих, он пытался не обращать внимания на грязь вокруг и на ругань. Но с каждым приездом, сосредоточиться на чтении ему было всё труднее.
Всего лишь за год столица разительно изменилась. Она походила на опустившуюся хозяйку дома, некогда чопорную, строгих правил даму, которая теперь попивала, смахивала со стола на пол хвосты от селёдки с обрывками газет и костерила постояльцев крепкими словами.
Среднестатистический житель Москвы, если допустимо говорить о таковом, за это короткое время сильно деградировал. Скрижаль не понимал, как могло так случиться, ведь люди по улицам шли, должно быть, те же, что и год назад; не сменилось же, в самом деле, поколение, думал он. Однако умные, благородные лица почему-то всё реже и реже мелькали в толпе, всё больше встречалось физиономий с явной печатью дегенер ативности.
Прежде на Арбате людей творческого труда, выставляющих для продажи свои картины и художественные изделия, находилось не меньше, чем разного рода коробейников. Теперь же по обеим сторонам улицы вплотную друг к другу сидели в основном перекупщики, торгующие чем попало. Это были главным образом нахрапистые, горластые молодые ребята.
Из чистой улицы, где ещё не так давно витал дух творчества, Арбат превратился в заурядные торговые ряды. Сюда ещё заходили, по привычке наверное, ценители живописи и любители стихов, но такие интеллигентные люди заглядывали на Арбат всё реже. Бороться с собственным чувством брезгливости Скрижалю становилось тяжелее и тяжелее. И однажды, спустя пару часов после приезда в Москву, когда потоки брани и клубы летающего мусора достигли какого-то критического для него уровня, он встал, свернул своё немудрёное хозяйство и ушёл с Арбата. Скрижаль дал себе слово больше здесь не появляться.

Уйдя с Арбата, он расположился со своим раскладным столом у одного из центральных книжных магазинов столицы. Но едва он порадовался удачно найденному свободному от торговцев месту, как тут же по ступенькам здания спустился рослый мускулистый парень. Он подошёл к Скрижалю и тоном, не терпящим возражений, потребовал немедленно удалиться — чем дальше, тем лучше. После того как ещё несколько его попыток устроиться со своими стихами около книжных магазинов были подобным же образом пресечены, Скрижаль остановился на широком оживлённом проспекте возле здания почтамта и сел продавать книги у одной из обрамляющих фасад колонн. С тех пор, приезжая в Москву, он шёл именно сюда. Но вскоре и с этой многолюдной улицы уже всё выталкивало его.
С наступлением тёплых майских дней у почтамта стали моститься продавцы всякой всячины. Они раскладывали товар по большей части на газетах, прямо на асфальте. А с приходом первых жарких дней здесь же обосновались молодые ребята, которые торговали пивом из ящиков. И они с ухмылкой поглядывали на чудака, готового отдать свою книгу втрое дешевле стоимости поллитровой бутылки пива.

Цена книги, указанная на рекламном листе Скрижаля, стала с ростом инфляции, действительно, почти символической. Но он не хотел брать больше. Он уже хорошо знал своего читателя. Главным образом это были люди среднего и пожилого возраста, для которых духовная жизнь составляла неотъемлемую часть их повседневности. Они не обладали качествами, необходимыми для выживания в столь круто изменившихся в России условиях, — не умели ловчить и приспосабливаться. Среда, где в борьбе за существование расталкивали локтями, где не гнушались наглым обманом и преступными средствами обогащения, была чуждой для этих людей. И сами они оказались оттеснёнными, ненужными представителями другой, уже минувшей эпохи. С приходом рыночных, но ещё очень далёких от цивилизованных отношений, большинство этих совестливых натур было обречено на безденежье, на крайнюю бедность. Поэтому повышать стоимость своего сборника Скрижаль не мог.
Но даже по незначительной цене книги брали плохо. Раньше деньги, вырученные от продажи сборников, покрывали его расходы на билет до Москвы и обратно и позволяли ещё приобрести одну — две необходимые ему самому книги. Порой часть выручки шла на покупку съестного. Теперь поездки в Москву стали для него убыточными. Билеты на поезда всё дорожали и дорожали. Цена очень скромного обеда в московской столовой теперь заставляла зашедшего сюда среднего достатка гражданина спросить себя: а так ли уж я хочу есть? И многие посетители после почёсывания в затылке и топтания у вывешенного при входе меню отвечали на этот вопрос отрицательно; во всяком случае, тут же уходили. Скрижаль с детства ел очень мало, но без еды всё же обходиться не мог. Поэтому все вырученные до полудня деньги он отдавал за какую-нибудь котлету, доесть которую могла заставить только её внушительная цена.
И всё-таки не сопоставление доходов и затрат побуждало его задумываться о необходимости дальнейшей продажи своих книг. Здесь, на московских улицах, где достаточно развитый народ на глазах скатывался до полудиких отношений, — в атмосфере, пронизанной духом грубой наживы, — Скрижаль тоже чувствовал себя чужим. И стихи в этой среде стали ему казаться чем-то инородным.