Чем жарче становились летние дни, тем активнее шла торговля пивом у здания почтамта. Парни, которые стояли около ящиков с пивом, зазывали прохожих, откупоривали им бутылки, и страждущие утоляли своё желание тут же, на месте, потягивая содержимое бутылок прямо из горлышка.
В предыдущий приезд в Москву Скрижаль не выдержал этой пивной атмосферы, — собрал вещи и отправился в поиски хотя бы малого пространства, которое не приходилось бы делить с кем-либо. Однако он быстро понял бесплодность своего порыва. Конечно, тихие улочки в Москве были, но продавать книги в безлюдных местах имело лишь немногим более смысла, чем сидеть с рекламой у себя в квартире. А выходить на оживлённую московскую улицу — неизбежно означало мириться с разложенными где-то рядом продуктами, спиртными напитками, косметикой и нижним бельём.
В тот раз Скрижаль потратил полдня на блуждания по центру Москвы и не нашёл ничего лучшего, чем вернуться к тем же колоннам около здания почтамта, у которых сидел с утра.
Но в это воскресенье, в этот последний приезд в Москву его отвращение от небывалого прежде количества одиозных субъектов, посасывающих пиво из бутылок, было сильней желания встречи с ещё одним славным человеком. И когда обилие пенных пивных луж истощило его терпение, он сложил книги, зачехлил складной стол и отправился на вокзал. Больше в Москву он решил со своими стихами не приезжать.

В этот августовский понедельник Скрижаль пришёл в библиотеку к десяти утра. В вестибюле громко работало радио. По голосу диктора — официальному, холодному, по глазам гардеробщицы — растерянным, в слезах, он понял, что произошло нечто очень серьёзное. Он сел на скамью недалеко от репродуктора и с полчаса слушал бред, который извергал приёмник. «Нет, это невозможно», — мысленно отгонял от себя эту фантасмагорию Скрижаль. Его ощущение нереальности происходящего усиливалось и тем, что в вестибюле появлялись и шли дальше заниматься обычными делами сотрудники библиотеки, — они как будто не слышали ледяного голоса диктора; у стоек гардероба сдавали на хранение свои портфели читатели, — они тоже не обращали внимания на речи, которые доносились из динамика. Впрочем, какое-то объяснение равнодушию людей Скрижаль найти мог. Вероятно, радио и телевидение говорило об одном и том же с самого утра. Просто он ещё ничего не знал.
По радио прозвучало официальное сообщение о том, что президент Советского Союза по состоянию здоровья не может выполнять свои обязанности, поэтому его полномочия переходят к вице-президенту, а всей полнотой власти наделяется Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению — ГКЧП. В Комитет вошли восемь человек: сам вице-президент, министр обороны, министр внутренних дел, председатель комитета госбезопасности, премьер-министр и ещё трое серых личностей. Сроком на шесть месяцев Комитет, как туманно сообщалось в новостях, объявил чрезвычайное положение «в отдельных местностях Советского Союза». И конечно, было замечено, что мера эта временная.
Диктор зачитал обращение вновь созданного комитета к советскому народу. Положение в стране было названо в документе катастрофическим, а столь бедственная ситуация объяснялась целенаправленными действиями неких, не указанных по имени, лиц. Эти коварные люди, говорилось в послании, совершают антиконституционный переворот и тянутся к необузданной диктатуре. Иными словами, вор прокричал: «Держи вора!».
После официальных сообщений из радиоприёмника грянула музыка, уместная разве что на похоронах.
Скрижаль долго не мог собраться с силами. Наконец он встал со скамьи, взял свои тетради и папки, сдал сумку гардеробщице и, не зная зачем, поднялся, как делал обычно, на третий этаж, в читальный зал. Там он перемолвился несколькими словами с библиотекаршами. Оказалось, они тоже были взволнованы случившимся, и это на некоторое время вернуло его к действительности. Он прошёл на своё привычное место: в самый дальний угол читального зала — к столу, вплотную придвинутому к окну.
Заниматься чем-либо Скрижаль не мог, да и не пытался. Просидев часа два глядя в окно, он ушёл из библиотеки около полудня и стал бродить по улицам. Увиденное обострило его ощущение иллюзорности происходящего. В городе было абсолютно спокойно, как будто ничего не случилось. Разговоры кругом велись обычные — о еде, о талонах на продукты. Цыгане на оживлённых перекрёстках по-прежнему продавали сигареты и жевательные резинки. И почти на всех углах торговали мороженым. Такого Скрижаль никогда прежде не видел: с мороженым в руках был каждый второй встречный, как будто заговорщики специально подготовились к этому дню и постарались таким образом охладить пыл граждан. Если это и в самом деле было так, беспокоились они, судя по всему, напрасно. Как ни присматривался Скрижаль к прохожим, никаких признаков тревоги на лицах соотечественников он не обнаружил.

Скрижаль не знал, какими действиями он лично, пусть даже в одиночку, мог противостоять беспределу в Кремле. Он лишь понимал, что ничего не предпринимать в такой ситуации преступно. Единственное оружие, которым он владел, было поэтическое слово. К этому способу протеста Скрижаль никогда прежде не прибегал, — он не сочинял стихи на политические и злободневные темы. Теперь же, походив по улицам, он вернулся в библиотеку и написал стихотворение, в котором взывал к чувству собственного достоинства людей. Он выплеснул в эти строки всё своё неприятие прозябания человека в духовном рабстве и высказался против диктатуры с её гонениями на искателей свободы.
Скрижаль отнёс своё стихотворение в редакцию тульской областной молодёжной газеты, которая за последние полгода дважды публиковала подборки его лирических стихов. К главному редактору он пробиться не смог, но секретарша пообещала ему, что передаст стихи лично в руки редактору.

Вечером телевидение показало пресс-конференцию, которую провели члены ГКЧП, захватившего власть в стране. Отвечая на вопросы журналистов, они натянуто улыбались и всячески старались делать вид, будто ничего особенного не произошло: просто изнурённый работой президент, уверяли они, не в силах больше выполнять свои обязанности, и поэтому нужны чрезвычайные меры.
Вице-президент попадал в прицелы телекамер чаще других. Он то и дело шмыгал носом и постоянно поправлял длинные, старательно зализанные через всю макушку пряди волос, за которыми столь очевидно скрывалась лысина. Хотя говорил он достаточно уверенно, его выдавали руки. Они дрожали так сильно, что рассказывали о происходящем больше, чем кто-либо и что-либо. Вице-президент пытался бороться со своими руками: время от времени он спохватывался и прятал их под стол, но забывался и опять жестикулировал. Он брал трясущимися пальцами какие-то документы, от чего бумага тут же начинала лихорадочно трепетать.
Скрижаль уже знал, что в правительстве сидят бандиты. Однако они оказались к тому же и государственными преступниками. В этот раз они грубо попрали конституцию страны. Что они сделали с президентом — бодрым, румяным, пышущим здоровьем человеком — оставалось неизвестным. С экрана смотрели серые тупые лица пришедших к власти людей, и Скрижаль понимал: они не остановятся ни перед чем.

Скрижалю всё ещё не верилось, что переворот в стане удался. Дальнейший ход событий предположить было несложно. Люди уже ощутили дыхание свободы, и значит, найдутся силы, которые поднимутся на борьбу с захватившими власть заговорщиками. Неизбежно прольётся кровь. Начнётся гражданская война.
Скрижаль впервые серьёзно задумался над тем, уезжать ли ему из России или же принять все страдания, которые выпадут на долю россиян. Впрочем, размышлял он, выбора, похоже, не осталось: дядя Илья оказался прав, — Скрижаль опоздал на последний отходящий в эмиграцию поезд... Но независимо от дальнейшего развития чрезвычайных событий ему нужно было определиться со своими собственными намерениями.
Как можно покинуть страну, где родился, вырос, провёл самые лучшие годы и где определился смысл жизни? — думал он. — А если остаться, то как уберечь сына, которого лет через пять призовут в армию — в ту армию, где отдают приказы стрелять в мирных жителей? Как спасти его от пролития крови — своей и тех, кого прикажут убивать?.. Если решиться на отъезд, сможет ли зарабатывать на существование в чужой стране? И не столкнётся ли там с ещё более сложными проблемами?
Жена Скрижаля давно хотела уехать из России. Их сын из года в год слышал возмущения матери существующими в стране порядками и представлял себе заграницу чуть ли не раем. Разубедить в этом сына Скрижалю не удавалось. Но в решении главных семейных вопросов последнее слово всегда оставалось за ним, и именно он был в ответе за то, что могло случиться с его близкими.
Скрижаль просидел в раздумье до двух часов ночи, но так ни к чему и не пришёл. Внутренний голос, который обычно подсказывал, как поступить в трудной ситуации, на этот раз молчал. Мысли же ходили по кругу и ни к какому решению не приводили. Получалось так: и в России оставаться нельзя, и уехать не может. В таких растерянных чувствах он и лёг спать.

Когда Скрижаль проснулся, первой была мысль: «Не привиделся ли мне весь вчерашний день?». Однако фантасмагория оказалась действительностью.
Утром в киосках печати из всех ежедневных, местных и московских, изданий в продаже появилось только несколько центральных газет. Скрижаль купил их. Дома он внимательно прочитал первую газетную полосу коммунистической «Правды», сделал из неё выписки и занёс в свою картотеку. Туманный стиль опубликованного постановления нового главы государства показался Скрижалю характерным для узколобых диктаторов. Указ гласил: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Президентом СССР своих обязанностей вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года». И подпись: вице-президент СССР такой-то.
Постановление под номером один, подписанное Комитетом, запрещало проведение в стране митингов, уличных шествий, демонстраций и забастовок; в нём объявлялось об учреждении контроля над средствами массовой информации, что в переводе с газетного языка означало ввод цензуры, которая не так давно была упразднена. Один из пунктов этого документа гласил: «Незамедлительно организовать направление в необходимых для спасения урожая количествах рабочих и служащих, студентов и военнослужащих на село». Скрижаль занёс в картотеку и этот перл, как ярко отражающий образ мышления людей, которые дорвались до власти, и способ их изложения мыслей.
Согласно другим указам, все газеты, за исключением печатных органов Коммунистической партии и некоторых прокоммунистических изданий, объявлялись закрытыми; телевидение России — тоже. Радиовещание ограничивалось несколькими каналами. В Москве вводился комендантский час с одиннадцати часов вечера до пяти утра.

Несмотря на запрещение, отдельные издания из тех, что не значились в списке разрешённых к выходу печатных органов, всё-таки появились. Около полудня этого же дня Скрижаль купил свежий номер областной молодёжной газеты, в редакцию которой отнёс накануне стихотворение. Своих строчек он там не увидел, но молодёжка его порадовала. Она напечатала указ недавно избранного президента Российской Федерации. В этом указе президент России назвал Комитет по Чрезвычайному Положению антиконституционным и квалифицировал действия его организаторов как государственное преступление. Все принимаемые Комитетом решения данный указ объявлял незаконными. В опубликованном тут же обращении «К гражданам России» глава республики назвал события минувшего дня правым, реакционным, антиконституционным переворотом, а пришедших к власти — путчистами. Он потребовал предоставить президенту Советского Союза, объявленному больным, возможность публично выступить. Президент России настаивал также на созыве чрезвычайного съезда народных депутатов страны. До выполнения этих условий российский лидер призвал граждан республики к всеобщей бессрочной забастовке.
Вечером того же дня телевидение показало, как в Москву вводятся войска, — по улицам столицы двигались танки и бронетранспортёры. Вокруг Белого дома, как стали называть здание Верховного Совета, где размещалось правительство России и находился её президент, москвичи возводили баррикады.
Ближе к ночи тысячи людей, несмотря на объявленный комендантский час и непрекращающийся дождь, оцепили здание Верховного Совета в готовности защищать своё законное правительство от вооружённых атак преступного Комитета.

Ночью танки и бронетранспортёры по приказу ГКЧП двинулись к Белому дому. Экипажи нескольких бронемашин перешли на сторону восставших москвичей. Пролилась кровь: были убиты и раздавлены гусеницами танков трое парней — трое из тех тысяч жителей столицы, которые пришли отстоять законную власть.
Большинство областей России отказались выполнять постановления овладевших Кремлём заговорщиков. Стало известно, что от исполнения преступных распоряжений Комитета уклонился и ряд войсковых частей. Группа захвата, которой велено было любой ценой пробиться в здание Верховного Совета и арестовать президента России, отказалась выполнить этот приказ. Невзирая на запрет, во многих городах проводились митинги в знак протеста против прихода к власти самозваного правительства. И участники заговора дрогнули.
Объявленный больным президент Советского Союза оказался жив и здоров. Он был полностью изолирован на своей даче в Крыму, но при содействии российского правительства сумел вернуться в Москву и приступил к своим обязанностям. Министр внутренних дел — один из организаторов переворота — застрелился. Все остальные члены Комитета были взяты под стражу. Таким образом заговорщики сумели продержаться у власти три дня.

В ближайший после неудавшегося переворота воскресный день Скрижаль изменил принятому решению и опять поехал в Москву продавать книги. Он хотел своими глазами увидеть то, что происходит в столице.
Пережитые Москвой трагические события — зловещее движение танков по улицам, самоотверженные действия безоружных горожан, торжество законности, похороны погибших ребят, — всё это запечатлелось на лицах москвичей, породнило их и единой бедой, и общей победой. Скрижаль наблюдал за людьми и тихо радовался признакам заметного потепления отношений между случайными прохожими.
Одна милая женщина, которой Скрижаль подарил свою книгу, рассказала ему, что накануне, в субботу, в самом центре Москвы, на Манежной площади, состоялся траурный митинг, и она была там. Панихиду по убитым служил патриарх всея Руси. А заупокойную еврейскую молитву читал раввин московской синагоги: один из трёх погибших был евреем. Хотя по еврейскому закону читать поминальные молитвы и хоронить в субботу запрещено, родители этого парня хотели, чтобы их сына предали земле вместе с двумя другими погибшими ребятами.
Вечером, перед отъездом в Тулу, Скрижаль прошёлся пешком по центру Москвы к Белому дому. Баррикады из труб, железного лома, проволоки, брёвен были ещё не разобраны. Вдоль ведущей к Белому Дому автомобильной магистрали лежало много живых цветов. Именно по этой трассе в ту ночь двигались танки, именно здесь погибли те трое. Весь транспорт шёл теперь в объезд, а прямо посреди дороги пылали костры. Судя по грудам пепла, они горели уже не первый день. Вокруг огня молча, плечом к плечу, сидели молодые люди. Сплотившиеся всего несколько дней назад в одном благородном порыве, они дорожили обретённым в борьбе чувством братства и не хотели расходиться по домам.
Освещённый кострами отрезок трассы казался Скрижалю частью какой-то иной реальности, пронизанной высокими токами единения и взаимоподдержки. И ему хотелось верить, что дух этого рождённого в борьбе со злом братства не исчезнет, не опустится до столь привычных между людьми проявлений безразличия и холодности.
Скрижаль тоже медлил и не спешил уходить отсюда.