Книжно-Газетный Киоск



Саббатай Цеви, по другой транскрипции Шабтай Цви. — Мистик, который назвал себя мессией и тем самым вызвал одно из наиболее массовых движений в еврейском народе.
Саббатай родился 9 ава 1626 года в городе Смирне. Уже в возрасте двадцати лет он находился в окружении многих последователей, которые считали его святым. В 1648 году он объявил себя мессией. Раввины предали его анафеме и заставили покинуть родной город. Однако Саббатай обрёл множество приверженцев. Они разносили по свету радостную весть: явился посланец Божий, который спасёт страдающий народ Израиля. И евреи диаспоры поверили. Люди продавали своё имущество и бросали дела в абсолютной уверенности, что в 1666 году наступит избавление. Эту дату выводили из пророчеств Даниила и Апокалипсиса Иоанна.
В начале 1666 года Саббатай Цеви появился в Стамбуле и был арестован. Как возмутителя спокойствия, его ждала смерть. Но после разговора с турецким султаном Саббатай согласился принять ислам, чем сохранил себе жизнь. Несколько лет спустя, уличённый в общении с евреями, он был сослан в Албанию, в захолустный город Дульциньо. Здесь, одинокий и больной, Саббатай в 1676 году и умер.



*

Скрижаля заинтересовала судьба Цеви. Ему захотелось узнать подробности жизни этого человека. История взлёта и падения Саббатая показалась Скрижалю одной из тех, что приоткрывают главные законы мира и с очевидностью указывают на существование незыблемых, непреложных для людей нравственных норм. Именно такие закономерности он пытался найти и осмыслить.
С самого детства Саббатай с интересом изучал Талмуд, но ещё больше его занимала мистика. Пятнадцатилетним юношей он полностью погрузился в мир каббалы. Через несколько лет он уже стоял во главе сверстников, которые также были склонны к мистическим переживаниям. Молодые люди собирались на берегу моря и вдохновенно молились.
Отец женил Саббатая на красивой и богатой дочери местного купца, но юношу не интересовали ни богатство, ни супружеская жизнь. Он верил в своё высшее предназначение. Поскольку Саббатай не думал прикасаться к молодой жене, её родители настояли на разводе. Отец женил его ещё раз, но история с разводом повторилась. С тех пор Саббатай стал проводить время в уединении. По ночам он пел и молился. Отказ от плотской жизни упрочил мнение многих, что он святой, не от мира сего человек. Впрочем, некоторые земляки Саббатая считали его просто ненормальным.



*

Знамения определённо указывали Саббатаю на исключительную роль, которую ему предназначалось исполнить. Старинное предание гласило, что мессия должен родиться в день разрушения Храма — 9 ава, и Саббатай появился на свет именно в этот день. По цифровой азбуке каббалы его имя совпадало с именем Бога. Согласно книге Зогар, пришествие мессии должно было произойти в 5408 году по еврейскому календарю, который соответствовал 1648-му году христианского летосчисления. И наступивший 5408 год явил миру столько зверства, что многие иудеи в самом деле увидели в нём окончание истории человеческого рода.
В Польше и на Украине разразились страшные еврейские погромы. Пролились реки крови. Саббатай не переставал сомневаться в своём избранничестве, но массовое истребление потомков Израиля явилось для него ясным знаком наступления предмессианских мук. И он отбросил все сомнения. Саббатай во всеуслышание произнёс имя Бога, что было позволено некогда лишь первосвященнику раз в году в праздник Иом-Кипур при богослужении в Иерусалимском храме. Раввинам, потрясённым такой дерзостью, Саббатай заявил, что мессии подобное дозволено и этот мессия уже явился. Отступника предали анафеме, и потому оставаться в Смирне он больше не мог.
Салоники, куда он направился вместе со своими учениками, слыли центром каббалистических знаний. Саббатай обрёл здесь многих приверженцев. Но местные раввины узнали о проклятии, которое над ним висело, и стали выживать его из города. Саббатай подался в Стамбул. Здесь он нашёл преданного единомышленника в лице Авраама Яхини. Агитатор с жилкой авантюриста, Яхини во многом способствовал росту саббатианского движения.
Однажды Саббатаю преподнесли в дар старинный, якобы найденный Яхини, манускрипт. Древний текст, перегруженный скрытыми цитатами из разных ветхозаветных книг, был написан от имени некоего пророка, который носил то же библейское имя, что и сам Яхини. Пророчество гласило:

И я, Авраам, после того как молчал в течение сорока лет, скорбя под властью великого чудища, обитающего в реке Египетской, и размышлял о том, когда придёт конец этой невидали, я услышал голос, провозгласивший: «Родится сын у Мордехая Цеви в 5386 году, и назовут его Саббатай, и он низвергнет великое чудище и лишит силы змею стремительную и змею извивающуюся. Он и есть истинный мессия. Он будет воевать не силой рук. Его царство будет вечным, и кроме него нет спасителя для Израиля. Встань на ноги и узнай силу этого человека, хотя он с виду слабый и худой. Он любим мною, он зеница ока моего... и он будет восседать на престоле моём».

Рукопись заканчивалась словами о том, что современники Саббатая, даже раввины, будут преследовать его и оскорблять, но он сотворит великие чудеса и пожертвует собой для прославления имени Создателя.
Саббатай был потрясён прочитанным, — древнее предсказание подтверждалось с поразительной точностью. В подлинности этого манускрипта он не сомневался: Яхини слыл знатоком старинных рукописей. Саббатай, низкорослый и узкоплечий, ощутил в себе силы исполина и ещё более поверил в своё предназначение.



*

Хотя преследования со стороны раввинов и были предсказаны Саббатаю неизвестным пророком, вытерпеть все нападки ревнителей Моисеева закона ему оказалось непросто. Он покинул Стамбул и пустился странствовать. Саббатай нашёл приверженцев в подвластной туркам Греции и в Египте, после чего отправился в Палестину. Здесь, в городе Газа, он встретил Натана Галеви — самого восторженного и деятельного своего сподвижника. В среде сочувствовавших саббатианскому движению Натан был принят за пророка Илию, призванного возвещать о приходе мессии. И Натан безустали делал всё, чтобы такое мнение о нём в народе поддерживалось.
По вполне понятным причинам Цеви и его апостолы решили сделать центром своей деятельности Иерусалим. И около 1663 года Саббатай поселился именно здесь. Он жил в уединении, часто бывал на могилах еврейских патриархов и царей, где молился до слёз, пел псалмы и славил Бога за любовь к Израилю.
Прожив какое-то время в Иерусалиме, Саббатай по поручению здешней, крайне бедной еврейской общины отправился в Каир, чтобы раздобыть денег на уплату затребованной пашой суммы. В Каире произошло событие, которое значительно усилило саббатианское движение.



*

Во время еврейского погрома в одном из украинских местечек казаки взяли в плен семилетнюю девочку Сарру. Родителей они убили прямо на её глазах. Сироту определили в монастырь и готовили к принятию христианства. Но Сарра убежала и оказалась в еврейской общине. Чтобы спасти беглянку от преследований, её тайно переправили в Амстердам. Здесь она случайно встретила родного брата, которого считала погибшим. Спасение от смерти, удавшееся бегство и почти невероятная встреча с братом заставили девушку поверить в исключительность своей судьбы, в неземное предназначение. Она была очень мила, но отказывала каждому, кто добивался её руки. Сарра неизменно повторяла, что станет невестой мессии, когда он придёт. Наконец до Ливорно, куда она перебралась, дошли слухи о Саббатае Цеви. И Сарра поспешила в Каир, где находился тот, кого все называли мессией.
Саббатаю рассказали, что к нему из Европы приехала молодая особа, которая известна не только своей красотой, но и данным ей обетом — дождаться пришествия спасителя народа Израиля, своего суженого. При всём его прохладном отношении к женщинам избранник Сарры оказался бессилен, когда увидел, как сам Господь пожелал соединить их двоих для высшей цели. Их свадьба в Каире развеяла сомнения многих скептиков. Даже те здравомыслящие натуры, которые относились к слухам о пришествии мессии с крайним недоверием, теперь тоже усматривали в судьбе Саббатая проявление воли самого Творца.



*

В Каире у Саббатая было множество приверженцев, в том числе богатых людей. И он возвратился в Палестину с необходимой для еврейской общины Иерусалима суммой денег. Исполнить финансовую миссию в Египте оказалось для него гораздо легче, чем найти верный образ действий в качестве освободителя еврейского народа. Между тем приближённые Саббатая неустанно трудились в этом направлении. Они рассылали письма во все страны, во все города, где жили потомки Израиля, — спешили сообщить евреям радостную весть о появлении долгожданного мессии. Уполномоченные на то проповедники отправлялись в еврейские общины Европы, Азии и Африки. Эти ходоки свидетельствовали, что лицезрели Божьего посланника собственными глазами, и тем самым подтверждали достоверность слухов о грядущем спасении. Натан Галеви, который выступал в роли пророка Илии, предсказал, что в грядущем 1666 году мессия проявит себя во всей своей славе: возьмёт в плен турецкого султана и не только станет царём Израиля, но будет править всеми народами земли.
Время шло и уже требовало определённых действий от самого Саббатая. Тем не менее в Иерусалиме он не видел возможности осуществить своё предназначение. Ему не удавалось добиться признания даже в этой малой по численности общине. Местным раввинам он был лишь в тягость. Чтобы как-то заявить о себе, не говоря уже о покорении султана, нужно было отправляться в Стамбул — столицу Османской империи. Палестина же являлась далёкой провинцией державы османов. Да и евреев только в одном Стамбуле проживало в десятки раз больше, чем на всей Святой земле. И летом 1665 года Саббатай покинул Иерусалим.
В сопровождении своих помощников он отбыл сначала на родину, в Смирну, откуда совсем уж недалеко оставалось и до самой столицы империи.
Жители родного города встретили Саббатая с огромным энтузиазмом. Покинувший Смирну пятнадцать лет назад с клеймом проклятия он возвратился сюда в ореоле славы. На его глазах опровергалось утверждение Иисуса назаретянина о том, что пророк не удостаивается почестей в своём отечестве. Саббатай не сомневался в мудрости Иисуса. Просто слова обожествлённого христианами еврейского проповедника, думал он, к нему не относились, — он ведь не пророк, он больше чем пророк. С некоторых пор ему стало казаться, что он не только еврейский мессия. Христиане тоже ждали прихода 1666 года как поворотного в мировой истории. Саббатаю предстояло не иначе как явиться спасителем не одного народа, а всего человечества.



*

Скрижаль проходил мимо включённого телевизора и на минуту задержался у экрана. Молодой телерепортёр спрашивал на улице прохожих о том, что такое счастье. «Скажите, есть ли в жизни счастье?» — остановил он своим вопросом сильно обросшего, нечёсаного старика в помятом пиджаке, надетом на голое тело. Старик тяжело вздохнул, почесал в затылке и ухмыльнулся: «Счастье-то есть, только вот жизни нет».



*

Раввина, который подвергнул Саббатая анафеме пятнадцать лет назад, уже не было в живых. Да и никто в Смирне не вспоминал о том отлучении. И всё же для верности Саббатай сместил с поста главу здешней еврейской общины. Вместо него он назначил раввином другого, не менее известного в городе человека, преданного мессианскому движению.
Грандиозное празднование в синагоге Смирны нового 5426-го года — года, который обещал исполнение вековых надежд гонимых по свету иудеев, — кажется, не знало себе подобного за всю историю еврейского народа. Чтобы выразить мессии свои пылкие чувства и радостные чаяния, сюда явились представители еврейских общин со всех концов Османской империи.
Так ничем не примечательный в истории потомков Израиля портовый город на берегу одного из заливов Эгейского моря оказался в роли столицы всего еврейского мира.
Секретарь Саббатая, Самуил Примо, отправил послания во все крупные еврейские общины Азии, Африки и Европы. То был указ об отмене всеобщего поста 10-го Тевета, который иудеи соблюдали в течение двух тысячелетий в память о печальном дне начала осады Иерусалима Навуходоносором. Постановление было написано от имени Единородного Сына Божьего, Саббатая Цеви, Мессии и Спасителя народа Израиля. «Всем сынам Израиля мир! — гласил указ. — После того как вы удостоились узреть великий день и осуществление слов Божьих, переданных пророками, ваш плач и скорбь должны превратиться в радость, а день траура — в день веселья. Ликуйте, и пусть день печали и скорби станет праздником, потому что я пришёл».



*

Еврейское население Италии, Германии, Австрии, Англии, Венгрии, Моравии, Польши, Литвы было взбудоражено. После массовых убийств евреев в Польше и на Украине и при нависшей угрозе таких же погромов в других европейских странах вести, которые приходили с Востока, казались переполошенным людям ручательством грядущего спасения. Повсюду, где жил народ Израиля, население еврейских кварталов разделилось на безусловно верящих в мессианство Саббатая Цеви — таких было подавляющее большинство — и не признающих его за посланца Бога. Многие скептики предпочитали скрывать свои сомнения из боязни оказаться в опале.
Каждый из ожидавших прихода мессии понимал это событие по-своему и по-своему на него реагировал. Одни предавались необычайному веселью и кутежам, другие — напротив, бичевали себя, каялись в грехах и проводили дни и ночи в беспрестанных молитвах.
В Вене евреи прекратили торговлю. Здешние представители столь известного своей коммерческой хваткой народа, очевидно, не сомневались в бесполезности денег при наступлении мессианских времён. В Амстердаме многие евреи ещё хорошо помнили, как перешагивали они в синагоге через распростёртое тело вероотступника Уриеля Акосты. Теперь же они сами нарушали вековые традиции. В этой, ещё недавно строгих консервативных нравов общине стали печатать молитвенники с изображением восседающего на троне Саббатая Цеви и с датой: «Первый год по пришествии Мессии». Евреи Амстердама заявляли христианам, что они отныне не рабы, а свободные люди.
В Гамбурге раввинат был настолько уверен в приходе мессии и его грядущем царстве, что назначил в 1666 году все общинные здания к продаже. О тех событиях рассказывает автор известных мемуаров Гликель из Гамельна, дочь старосты гамбургской общины:

Радость, которая охватила всех нас при получении писем, не передать словами. Большинство писем получали сефардские евреи, которые зачитывали их вслух в своей синагоге. Молодые и старые германские евреи тоже спешили туда. Молодые сефарды приходили одетыми в свои лучшие наряды, подпоясанные широкими зелёными шёлковыми лентами в честь Саббатая Цеви. С бубнами, с танцами они шли толпой в свою синагогу... Многие продали свои дома, земли и всё имущество и со дня на день ждали избавления. Мой тесть, мир ему, жил тогда в Гамельне. Он оставил свой дом, двор и всё хозяйство и переехал в Гильдесгейм. Он прислал к нам в Гамбург две огромные бочки с одеждой и всякими съестными припасами, потому что в любой момент ожидал отплытия из Гамбурга в Святую Землю.

Современником тех событий был также православный писатель, монах, ректор Киево-Могилянской академии в 16581668 годах Иоанникий Галятовский, известный своими нападками на иудеев, католиков и мусульман. В предисловии к своей книге «Мессия Правдивый» он оставил свидетельство о массовом безумстве, охватившем евреев Польши:

Глупые евреи торжествовали... Некоторые покидали свои дома и бросали имущество, ничего не хотели делать и говорили, что вот скоро Мессия перенесёт их на облаках в Иерусалим. Иные по целым дням постились, не давали есть даже малым детям и во время суровой зимы купались в прорубях, читая какую-то вновь сочинённую молитву.
Галятовский сообщает, что даже некоторые христиане, прослышав о мессии, который явился на Востоке, в Смирне, и видя торжество евреев, стали сомневаться в том, что Иисус Христос — истинный посланник Бога.



*

Приближался 1666 год по христианскому календарю. Именно этот год толкователи священных книг считали апокалипсическим. Словно бабочку к огню, Саббатая влекло в столицу Османской империи. И он стал собираться в дорогу — в Стамбул, чтобы низвергнуть турецкого султана и воцариться над народами земли. Определённого плана действий у него не было, — Цеви не сомневался, что его ведёт и направляет воля свыше, и ею всё предрешено.
При подготовке к отъезду из Смирны Саббатай разделил весь земной шар на двадцать шесть частей и назначил правителями этих сатрапий самых преданных своих приверженцев. Быть может из желания показать, что не богатством определяется удел человека в будущей монархии, Цеви отдал одну часть мира местному нищему, Аврааму Рубио. И как рассказывали потом всезнающие длинные языки, богачи Смирны наперебой предлагали убогому Аврааму огромные суммы денег, чтобы уступил им свою долю. Однако нищий, как видно, был не дурак и своё царство никому не продал.



*

Скрижаль уже не исключал возможность отъезда из России. Но проходила неделя за неделей, а он ни к какому решению склониться не мог. Продолжая жить привычной жизнью, он прислушивался к себе, ждал какого-то знака, события, толчка, который направил бы ход его мыслей и действий. Время шло, а ничего подобного не случалось.
Наконец Скрижаль понял, что нужно сделать выбор самому, без чьей-либо и какой-либо помощи. Но и теперь он оттягивал минуту, когда предстояло окончательно сказать себе, как жить дальше. Несколько раз он ставил перед собой этот прямой вопрос, но при каждой такой попытке пускался в рассуждения, которые приводили к одному и тому же уклончивому выводу: выжить здесь, в России, и поднять на ноги своего мальчика возможности не видит, но и уезжать отсюда не хочет. Третьего выхода Скрижаль не находил, разве что умереть, но этого он себе позволить не мог: нужно было выполнить задание и находиться при сыне, пока не повзрослеет.



*

Саббатай сидел среди развалин старинной крепости в нише своего любимого гранитного камня. То ли сама глыба с течением лет стала меньше, то ли глубже ушла в землю... Эту, самую высокую точку Смирны Саббатай облюбовал ещё в детстве. Днём отсюда хорошо было следить за движением облаков и наблюдать за тем, что происходит в море. С этого места замечательно просматривался родной город, расположенный на крутых склонах возвышающейся над заливом горы. А с наступлением темноты и появлением звёзд здесь начиналась другая жизнь.
Ещё мальчишкой Саббатай часто приходил сюда именно под вечер и разговаривал с небом всю ночь, до слёз, до появления радостного чувства единения — и с шумящим внизу морем, и с бездонной, притягивающей к себе звёздной ширью, и со всеми близкими и далёкими людьми, за которых он молился. Это чувство разлёта собственной души уводило его в надмирные пространства. Там каждая открывавшаяся реальность оказывалась совершеннее пройденной. А он тянулся душой всё дальше и дальше — к неиссякаемому источнику света и благодати. И достигал его, и терял себя в нём.... После возвращения из зазвёздной божественной стихии становились ещё более очевидными изъяны земной жизни и человеческие пороки. Здесь, на вершине крутого берега, у развалин старинной крепости он понял однажды, что может изменить мир к лучшему.
Вот и теперь, перед отъездом в Стамбул, Саббатай пришёл сюда, чтобы вновь обрести известное с юности, но утраченное в помыслах о спасении человечества состояние безмятежности и единения со вселенной. Он устал от шума, от необходимости постоянно что-то говорить. Ему давно хотелось побыть наедине с собой и как можно ближе ко Всевышнему. Казалось, сам Господь именно для этого ниспослал столь необыкновенно тихую звёздную ночь.
Опустив лицо на ладони, Саббатай сосредоточенно молился. Мыслями он был уже далеко от Смирны. В том высоком забытьи он тянулся за лучами света, которые пронизывали всё его естество. И вдруг... Он увидел Ангела с золотою трубою, подошедшего к стенам Небесного Вавилона. Ангел хотел затрубить в золотую трубу, чтобы разрушить это логово Зла. Но налетел семиглавый Дракон, ловец человеческих душ и хранитель ключа от бездны. Он схватил Ангела и заковал его в цепи. На тех цепях Дракон вводил в Небесный Вавилон прельщённых. Привёл он пленника на цепи к Небесному Иерусалиму. И стал Дракон искушать его, говоря, что Ангел может спастись, коль затрубит в свою трубу и тем самым разрушит священный город, а если откажется и не разрушит — погибнет. Ангел надолго задумался и ответил, что звуки горна лишь тогда обретут столь великую силу, когда он сам откроет бездну и затрубит на краю обрыва. И Дракон дал ему ключ от бездны. Отпер Ангел пучину смерти — и оттуда повеял жуткий холод. Стал он на самом её краю и сказал Дракону, что труба не сослужит службу, если трубач в неволе. Дракон отпустил его. Цепи упали, и Ангел вздохнул свободно. Взглядом окинул он стены Небесного Иерусалима — и бросил в бездну Драконов ключ, и свою золотую трубу туда же бросил, и ринулся сам в пучину. Следом за ним, громыхая, канули в бездну Драконовы цепи для излова прельщённых.



*

Грохотание цепей, которое доносилось из порта, и перебранка корабельщиков возвратили Саббатая на землю... Ночь выдалась необыкновенно холодная. Саббатай дрожал. Он с трудом отвёл от лица онемелые, мокрые от слёз ладони и расправил затёкшую шею.
Приближался рассвет. В бухте уже видны были очертания стоящих на рейде кораблей. В нижнем городе угадывались контуры минарета с висящим над ним полумесяцем. Выше по склону выдавался силуэт католического собора. Его шпиль едва выступал над береговой чертой. И сама линия гористого берега уже тоже хорошо просматривалась.
Полный несовершенства подлунный мир, который лежал перед Саббатаем, верил в его высокое предназначение. Мир ждал от него великих свершений. Однако теперь, когда вся еврейская диаспора была убеждена в его богоизбранничестве, он опять стал сомневаться, хватит ли сил для столь дерзновенной миссии. Кроме него никто не знал, насколько он бывал слаб и беспомощен.
Саббатай гнал от себя мысли о предстоящем единоборстве с султаном. Когда он начинал думать, каким образом освободить евреев и угнетённые народы, рассуждения неизменно приводили к выводу о неизбежности собственной гибели. И видения этой ночи ясно указали на то, что для наилучшего исхода дела нужно просто достойно умереть.
Саббатай долго всматривался в дали Эгейского моря. Свет помалу одолевал тьму, и границы видимого пространства постепенно раздвигались... Этот преисполненный пороков мир был совсем недурно слажен, а иногда, как сейчас, казался даже великолепным. Саббатай не хотел прощаться с ним навсегда... Он невольно бросил взгляд в ту сторону гавани, где его уже который день дожидался корабль.
Его глаза налились слезами. Он вновь закрыл ладонями лицо и уткнулся в колени. Вдруг — видно, почувствовав, что здесь не один, — Саббатай поднял голову и насторожился. Он скорее угадал, чем увидел, находившегося поодаль человека.
— Кто здесь?! — испуганно спросил он.
Скрижаль смутился и хотел уйти.
— Постой! — выкрикнул Саббатай и вскочил с камня. В его слабом голосе слышалось то ли желание поделиться с кем- нибудь своими сомнениями, то ли боязнь одиночества.
— Не уходи. Побудь со мной, прошу тебя! — взволнованно произнёс он.
Скрижаль помедлил и в нерешительности приблизился к гранитной глыбе. Он стал чуть в стороне от неё, прижавшись плечом к дереву. Оба испытывали неловкость и молчали.
Перед Скрижалем стоял небольшого роста сутуловатый человек в плаще. Несмотря на усы и бороду, в его облике было что-то подростковое. Он походил на старика, сохранившего наивные юношеские черты лица.
— Мне страшно, — совсем по-детски промолвил Саббатай. Он явно сдерживал желание подойти поближе. — Я не хочу умирать!.. Ну почему я должен погибнуть?! Я тоже хочу встречать рассветы! Я ведь ещё не стар, мне только сорок лет! Почему, чтобы осчастливить других, я должен умереть? Ведь это совсем не обязательно?! Ну скажи! Правда ведь?
Саббатай был в жару. Он отёр покрытый испариной лоб, сбросил плащ и расстегнул пуговицы жилета, застёгнутого под самое горло. Отпустив теснившую его одежду, он стал дышать всей грудью с такой жадностью, с какой утоляет жажду изнурённый, с пересохшим горлом путник.
Скрижаль не нашёл, что ответить. Он тоже не знал, почему так чуден рассвет, почему вид бескрайнего синего моря вызывает желание жить вечно и почему нужно жертвовать своей жизнью, чтобы дать нечто людям.
Саббатай отдышался. Глядя мимо Скрижаля, куда-то в воды залива, он опять заговорил:
— Я ведь смогу сделать столько добра, если буду жив и стану царствовать! На земле не было и не будет такого правителя. Меня никто не упрекнёт в том, чем грешили цари Израиля. Я не опущусь до страсти к деньгам и к женщинам. Я сумею распорядиться властью и буду царствовать справедливее Давида и Соломона!..
Похоже, Саббатай разглядел иного собеседника — где-то там, за горизонтом, где развиднелось и куда он выкрикивал свои фразы. Голос его срывался и дрожал:
— Я отдам Палестину евреям! Они вернутся на родину, где их больше не будут убивать за веру. Они смогут наконец не таясь обращаться к Богу. Я отстрою храм в Иерусалиме. И туда станут приходить все: и евреи, и христиане, и мусульмане!.. Народы прекратят враждовать!
Обессиленный, Саббатай опустился на гранитный камень. Теперь его бил озноб. Неуверенными движениями он пытался застегнуть пуговицы жилета, но пальцы дрожали и не слушались. Он поднял плащ и закутался в него.
Уже совсем рассвело. Начинался новый день. Порт пришёл в движение. Там грузилось двухмачтовое судно; грузчики закатывали по трапу на борт тяжёлые бочки. Просыпался и город. В разных кварталах появлялись на улочках и спускались к базару торговцы и ранние покупатели.
Саббатай вновь бросил рассеянный взгляд в сторону гавани, где его дожидался корабль. Сосредоточенный на тяжёлой, неотвязной мысли, он встал с камня и двинулся к спуску в город. «Господи, — выдохнул он, проходя мимо Скрижаля, уже не замечая его, — дай мне силы умереть».



*

Скрижаль не отправился вслед за Саббатаем в Стамбул. Он уже знал, чем закончится этот вояж: евреи Стамбула встретят Саббатая восторженно, как царя и мессию; к ним присоединятся и мусульмане; самого же султана в столице не окажется. И пока Саббатай будет принимать приветствия ликующих толп и раздумывать, как быть дальше, визирь Ахмет Кеприли даст указание арестовать возмутителя спокойствия.



*

Известность Саббатая, почти всемирная, и его арест в апокалипсическом 1666 году многим давали основания видеть в этом человеке избранника свыше и страдальца за всех угнетённых и обездоленных. Чтобы прекратить волнения в столице, визирь приказал держать мятежника подальше от Стамбула. И Саббатай в кандалах отправлен был на противоположный край Мраморного моря — в крепость Абидос, стоящую при Дарданеллах.
Апостолы Саббатая, а вместе с ними и большинство его приверженцев, увидели в этих событиях ещё одно доказательство богоизбранничества учителя. Ведь турецкие власти, обычно столь скорые на расправу, побоялись его казнить. В том, что визирь Кеприли не решился покончить с виновником беспорядков, была, очевидно, доля правды. Смерть еврейского вождя несомненно умножила бы ряды его сторонников, как случилось однажды в Иерусалиме после распятия Иисуса. Казнь такого, почти обожествлённого, человека, любимца толпы, могла обернуться для Османской империи непредсказуемыми последствиями.
Сам Саббатай объяснял своё положение арестанта тем, что он должен претерпеть муки за всех грешников, поскольку народ Израиля из-за своих пороков ещё не готов к освобождению. К тому же страдания просто неизбежны на пути мессии, считал он; однако час свободы и новая, счастливая для всего человечества эпоха несомненно грядёт.
Ддалённость от Стамбула и еврейские деньги усыпили стражу Абидоса и способствовали тому, что эта крепость превратилась из места заточения Саббатая в его личную резиденцию. Сюда, в Абидос, со всех концов света стали направляться делегации из разных общин; сюда прибывали тысячи паломников, чтобы лицезреть Саббатая и выказать ему восторженные чувства. В Абидос шли письма с выражением безмерной признательности мессии за принятые на себя страдания во искупление неисчислимых людских грехов.
Тем временем Самуил Примо — секретарь Саббатая Цеви — продолжал отменять еврейские траурные праздники. Отныне они объявлялись днями торжества и веселья. От имени Цеви Самуил разослал в еврейские общины письма с указанием отмены поста 17 Таммуза, который евреи соблюдали на протяжении многих веков. Этот пост был установлен в память о трагическом дне падения иудейской столицы. В семнадцатый день месяца таммуза в 586 году античной эры войска Навуходоносора после длительной осады Иерусалима пробили брешь в стене города. И то же самое произошло в этот день в 70-м году христианской эры во время осады Иерусалима римлянами. С поста 17 Таммуза начинались так называемые три недели печали, которые заканчивались постом 9 Ава. Наиболее набожные евреи в течение этих недель постились.
Иной смысл приобретал и самый траурный день в истории еврейского народа — 9 Ава. Согласно указу Самуила Примо, эту дату всем евреям было велено отмечать теперь не как день скорби, а как день великой радости — день рождения Саббатая Цеви, царя царей всей земли.
Кульминацией мессианского движения, которое всколыхнуло еврейскую диаспору, стало свидание турецкого султана с дерзким, претендующим на мировое царство узником. Чтобы спасти свою жизнь, Саббатай согласился принять ислам.



*

Было далеко за полночь. Скрижаль сидел в темноте за письменным столом и глядел в окно. За стеклом снежило и вьюжило. Он наблюдал за тем, как совсем рядом в свете уличного фонаря кружат снежинки, и пытался увидеть себя в недалёком будущем. Он хотел заглянуть хотя бы на несколько лет вперёд...
Воображение рисовало самые разные картины. То он видел себя в Нью-Йорке: расположившись на тротуаре, под виадуком, перебирает гитарные струны и роняет, будто в пустоту, нараспев, свои стихи снующим и не замечающим его прохожим. То ему казалось, что и спустя годы он — здесь, в России, откуда не уедет никогда: так же в темноте сидит у окна и внимает проявлениям невидимой силы, которая кружит по свету людей, как эти — будто предоставленные сами себе, но гонимые ветром — снежинки...
А как же сын? — спрашивал он себя и находил удобный ответ: сына с женой отправит к родным в Нью-Йорк; у супруги ещё достаточно сил, чтобы начать жить сначала и вырастить их мальчика.
Плавное кружение снежинок прерывалось резкими порывами ветра, их бросало и уносило прочь... Скрижаль понимал, что нельзя быть слабым. Он не в праве отослать в неизвестность людей, за которых в ответе. К тому же он не мог перекладывать свои обязательства по отношению к жене и сыну на плечи других людей, даже матери и родной сестры.
И вновь Скрижаль говорил себе: всё, никто никуда не едет... Тут же он начинал думать, как содержать семью. С программированием было покончено; и не только потому, что программисты с развалом экономики оказались не у дел. Он не мог представить возвращение в мир машинных команд — мир железной, закрученной и бесконечно ветвящейся логики. Он хорошо знал, как работа над программами даже в свободное от неё время, а то и ночью, исподволь вкрадывается в ход мыслей и в сны, потесняя из сознания всё, чем оно занято.
Если служить всё-таки придётся, а к этому шло, нужно поискать заработок в гуманитарной области, думал Скрижаль. Он мысленно выбирал между занятиями репетиторством с подростками и службой в библиотеке — в той самой, где просиживал изо дня в день. Вариант с библиотекой выглядел довольно привлекательно: после окончания рабочей смены он мог оставаться здесь же и заниматься своими изысканиями... Однако всё те же неудобные вопросы возвращали его к действительности. И Скрижаль опять ясно видел свою незащищённость в обществе, где отношения между людьми обострились до озлобленности и вражды. Он опять пытался найти решения, которых требовала от него ответственность за близких. Знакомая до мелочей обстановка тульской библиотеки в его воображении перестраивалась — и он уже видел себя библиотекарем в другой стране. Возникавшие при этом сомнения снова возвращали его под виадук в чужеземном городе, где он ставил у своих ног жестяную банку для подаяний. И хотя банка оставалась пуста, Скрижаля согревала мысль, что это заморское государство достаточно гуманно и не даст пропасть мальчику из-за непутёвого родителя.



*

Империя рушилась. И быт её жителей, который даже в лучшие для страны годы был тяжёлым, становился ещё более удручающим. Разрушительные волны от ломки старого режима достигали и расположенной на тихой улочке библиотеки, куда ежедневно приходил Скрижаль.
Читальный зал здесь освещался лампами дневного света. Заменять перегоревшие трубки новыми с некоторых пор перестали, и количество работающих светильников неумолимо уменьшалось. С наступлением осени темнеть за окном начинало раньше, и Скрижалю в работе с книгами приходилось всё сильней напрягать зрение. К вечеру у него болели глаза. Возвращаясь домой, он ложился на кровать и долго лежал в тёмной комнате, чтобы снять боль. Ещё в сентябре он побывал у директрисы библиотеки с просьбой улучшить освещение в читальном зале. Но она вздохнула в ответ и объяснила, что валюты на покупку ламп за границей у неё нет, а за рубли, которых тоже, по её словам, город отпускает библиотеке очень мало, светильников уже не достать. Оказывается, во всей когда-то необъятной стране лампы дневного света выпускал только один завод на Кавказе. Продукцию завода когда-то можно было заказать за рубли. К какому государству относилось это предприятие теперь — к Армении или Азербайджану — трудно было понять, потому что обе бывшие советские республики вели между собой войну. Боевые действия шли с переменным успехом, каждая из воюющих сторон захватывала и называла своими населённые пункты, которые ещё недавно принадлежали противнику. Производство ламп на том заводе почти прекратилось, сказала Скрижалю директриса. «Я бессильна что-либо изменить», — опять вздохнула она.
С каждым месяцем освещение в читальном зале тускнело всё больше и больше. Этот сумрак, как знал теперь Скрижаль, свидетельствовал и об отсутствии денег у главной библиотеки Тулы, и о том, что мужчины Кавказа по-прежнему считают основным своим делом войну; отвлекаться по пустякам и беспокоиться о работе лампового завода они, похоже, не собирались. Впрочем, могло случиться, что это предприятие уже давно перепрофилировано на производство каких-нибудь зажигательных снарядов.



*

За дверью, которая выходила в читальный зал и прежде никогда не открывалась, неожиданно возникло движение. Из-за двери доносились мужские голоса и крепкая ругань. Застучали молотки. Потом стали циклевать полы. Мелкая въедливая древесная пыль проникала из того помещения в читальный зал и уже не выветривалась. Циклевальная машина немилосердно грохотала, а когда замолкала, снова становилось слышно, как матерятся рабочие. Такие условия мало располагали к вдумчивому труду, и читатели тут надолго не задерживались. Скрижалю тоже стоило больших усилий сосредоточиться на своих изысканиях, но он просиживал до самого закрытия читального зала. У него просто не было выбора: областная библиотека являлась единственным в городе местом, где находились нужные ему книги. На дом их не выдавали. А ждать более подходящих для работы условий он не мог.
Обстановка в библиотеке и раньше не благоприятствовала серьёзным занятиям. Летом здесь было жарко и душно, — кондиционеры в России оставались чем-то диковинным. А зимой едва тёплые батареи не могли нагреть огромное помещение; холодный ветер проникал сквозь большие окна и гулял непуганым в полупустом в эти морозные месяцы зале. И во все времена года в читальне стоял шум. Школьники и студенты громко разговаривали и смеялись; хныкали дети, которых приводили с собой обучающиеся где-то и чему-то мамаши; щебетали влюблённые парочки, забывавшие про книги и про всё на свете.
Скрижаль не мог ждать. Ему нужно было делать своё дело здесь и сейчас — в тех условиях, в то время и в той стране, где выпало родиться и жить. Вот и теперь, в предновогодние дни, когда за окном трещали морозы, а в полутёмном пустом читальном зале витала древесная пыль, он приоткрывал окно, у которого сидел, и хватая лёгкими свежий морозный воздух, погружался в пределы далёкого прошлого. Непослушными от холода пальцами он продолжал вести свои записи как свидетель когда- то происходивших в мире событий.