Пророк Самуил, последний из судей Израильских, решил уступить настоятельному требованию соотечественников, которые желали иметь над собой царя, как было это у других народов. В своём выборе он не руководствовался ни степенью знатности будущего царя, ни мерой богатства.
За помощью к пророку Самуилу обращались многие. Пришёл к нему за советом и юноша по имени Саул, который отчаялся найти ослиц, пропавших из дома его отца. Юноша был чрезвычайно красив и очень высок ростом. Он понравился пророку или, как сказано в Первой книге Самуила, названной Первой книгой Царств в православном каноне, Господь указал ему на Саула как на будущего царя. Самуил накормил юношу обедом, беседовал с ним до ночи и уложил спать, а утром сообщил ему о том, что Бог избрал его царём Израиля.
Согласно библейскому рассказу, Саул был скромен от природы. Сказанные ему пророком слова он держал в тайне от своих родных. А когда Самуил собрал народ, чтобы объявить, кто будет царём, Саул скрылся и его никак не могли найти.
Пребывание у власти круто изменило характер этого застенчивого юноши. Спустя годы, когда Саул решил избавиться от претендента на престол, каким видел он Давида, первый царь иудеев действовал уже свирепо и беспощадно.

За годы своего царствования Саул одержал много военных побед над племенами, которые окружали израильтян. Но несмотря на воинственность и жестокосердие первого еврейского царя, он, как следовало из Первой книги Самуила, вышел из милости Божьей за то, что оказался недостаточно жесток.
Однажды, после целого ряда победных войн иудеев, пророк Самуил пересказал царю Саулу то, что открылось ему свыше, — Бог якобы призвал Саула истребить народ амаликитян:

Если бы эти слова в самом деле принадлежали Всевышнему, то сказанное должно было означать, что Господь, с одной стороны, забывчив, а с другой — злопамятен и чрезвычайно жесток. Ведь Бог приказал истребить всех амаликитян — истребить поголовно — за то, что их предки, которые жили двумя столетиями ранее, воевали с евреями, когда те направлялись из Египта в обетованную землю.
Царь Саул прежде в точности следовал указаниям пророка, но на этот раз исполнил повеление Самуила не до конца, — он оставил в живых царя амаликитян и воспользовался захваченной добычей:

Бог, с которым общался пророк Самуил, не простил Саулу жалости к Агагу, царю амаликитян: «15.10-11 И было слово Господа к Самуилу такое: жалею, что поставил Я Саула царём, ибо он отвратился от Меня и слова Моего не исполнил».
Саул раскаялся, признал за собой этот грех, и убил-таки царя Агага, убил собственными руками, и всё же вины своей тем самым не искупил. Господь указал пророку Самуилу на другого человека, которому надлежало править Израилем. Его звали Давид.

Скрижаль знал, что Давид считается величайшим из еврейских царей. И читая библейские главы о любимце израильского народа, он был особенно внимателен.
Когда на страницах Библии впервые заходит речь о Давиде, этот будущий царь Израиля предстаёт красивым белокурым юношей, пасущим овец. Он искусно играет на гуслях и слывёт храбрым человеком. Давид попадает на службу к царю Саулу в качестве музыканта, а вскоре становится и его оруженосцем. Выигранное Давидом единоборство с Голиафом принесло евреям победу над филистимлянами. Эта победа прославила Давида настолько, что царь Саул до самой своей смерти искал возможность убить некогда полюбившегося ему гусляра. Давид бежал от преследований. Несколько раз он даже имел возможность умертвить царя Саула, но не сделал этого из-за нежелания преступать закон и, как следовало из текста, просто из присущего ему благородства.
Отражая привлекательные черты царя Давида, библейская летопись не идеализировала эту историческую личность. После воцарения над всем Израилем Давид жестоко расправился с моавитянами, хотя в прошлом, в пору гонений на него, привёл к моавитскому царю своих родителей с просьбой дать им на время убежище. Царь Моава принял тогда его отца и мать, и они жили в Моаве, пока Давид скрывался от Саула. О причине расправы Давида над моавитянами в Библии не сказано. Возможно, это была просто одна из захватнических войн агрессивного еврейского царя.
Необычайно жестоко воевал царь Давид и против аммонитян. О том, какую резню он устроил в их столице, в Равве, свидетельствует Вторая книга Самуила — Вторая книга Царств в православном каноне: «1230-31 ...И добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нём, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими».
Наибольшим грехом, который авторы библейских текстов вменяли Давиду, и наибольшим сотворённым злом перед Богом, как представляли они, было его влечение к Вирсавии. То, что понравившаяся ему женщина оказалась замужней, не остановило Давида: её привели к царю — и он насладился запретным плодом. От законного же супруга Вирсавии Давид избавился, подстроив ему гибель на поле боя.

Интересной для понимания религиозных чувств Давида и любопытной для характеристики самого Всевышнего времён первых еврейских царей показалась Скрижалю история о перенесении ковчега завета на Сион.
После того как Давид отвоевал у иевусеев Иерусалим, он сделал его столицей своего царства и решил, что место святилищу — именно здесь. Ковчег завета, который находился в одном из соседних городов, поставлен был на новую колесницу, и участники этой многотысячной процессии с ликованием тронулись в путь. Но по рассказу той же Второй книги Самуила, это радостное шествие закончилось трагически:

Увидев, чем чревата близость этой грозной святыни, Давид решил, что лучше держаться от неё подальше, и передумал везти ковчег на Сион, в свою резиденцию. Он поместил этот священный ларец в доме некоего Аведдара, и только три месяца спустя, когда царю донесли о благоденствии в Аведдаровом доме, Давид торжественно, с песнями и танцами, но в то же время с великой осторожностью и заискиванием перед Всевышним, предпринял то, что намеревался сделать: перенёс ковчег завета в Иерусалим.

Оза, движимый самым благим намерением — поддержать падающий с колесницы ковчег, не был первым, кто поплатился жизнью за попытку прикоснуться к святыне. Ещё до эпохи царей Бог жестоко расправился с любопытными иудеями города Вефсамиса. Во всяком случае, о том повествует Первая книга Самуила: «6.19 ...И поразил Он жителей Вефсамиса за то, что они заглядывали в ковчег Господа, и убил из народа пятьдесят тысяч семьдесят человек».
Перед тем как священный ковчег попал в руки наказанных за любопытство жителей Вефсамиса, он находился у филистимлян, которые захватили его во время сражения с иудеями. Филистимляне поместили ковчег в храме своего бога Дагона, но на следующее же утро нашли своего кумира павшим лицом вниз перед святыней иудеев. Филистимляне водрузили статую Дагона на прежнее место, но на этот раз случился полнейший конфуз: поутру статуя лежала перед ковчегом завета обезглавленной и с отрубленными руками.

Скрижаль ясно видел, что бог Израиля времён Давида — всё тот же племенной бог, который опекал евреев в эпоху судей. С одной стороны — он жестокий и беспощадный, а с другой — это некий дух, умещающийся в довольно ограниченном пространстве, в шатре.
После перенесения ковчега завета в Иерусалим Давид собирался построить здесь храм, куда хотел поставить ковчег. Но Бог Израиля устами пророка Нафана сообщил еврейскому царю о том, что места своего пребывания — «в шатре и в скинии» — он при жизни Давида не покинет. В библейской летописи это звучит так, что Давид не достоин высокой чести устроителя храма. Тем не менее в дальнейших рассказах о его потомках, которые наследовали престол Израиля, их правление сравнивается с царствованием Давида как наилучшего из царей. Единственное, что при этом ставится Давиду в укор, — его связь с Вирсавией и расправа над её законным мужем.

В суждениях о том, кому предстояло быть устроителем храма, а кому нет, Скрижаль видел попытку повествователя логически, задним числом, объяснить уже происшедшие события. И всё же летописец не умолчал о том, что царь Соломон, который удостоился чести построить храм Всевышнему, являлся сыном многожёнца Давида именно от греховной связи с Вирсавией. По всей вероятности, это было общеизвестно.
Факты можно приукрасить или пристрастно истолковать — это всегда, вольно или невольно, делалось. Но изменить ход исторических событий так, чтобы они выглядели более логичными или более благопристойными, нельзя. Как заметил когда-то древний греческий трагик Агафон, даже Бог не может сделать случившееся неслучившимся.

Когда Скрижаль узнал, что живущие над ним соседи выезжают из своей квартиры, он облегчённо вздохнул: значит, уезжала и девочка, которая почти каждый день подолгу мучила пианино. В эту квартиру на пятом этаже вскоре вселились новые жильцы: чёрный, как смоль, грузин и его белокурая, всегда с сигаретой в зубах, супруга. С появлением этой пары в дом стали захаживать крайне подозрительные личности: и мужчины — главным образом грузины, и женщины явно фривольного поведения. А на лестничной клетке теперь то и дело попадались под ноги использованные шприцы.
Время от времени в квартире Скрижаля раздавался звонок в дверь, иногда — и ночью: звонили ошибавшиеся дверью. Лифта в доме не было, и клиентам, которые торопились на свидание с партнёром или с иглой, недоставало, видимо, терпения дойти до пятого этажа. Скрижаль стал уже думать, не повесить ли на своей двери табличку с надписью: «Бордель — этажом выше».

С первого июня Центральная библиотека в очередной раз изменила график работы — стала закрываться ещё на час раньше. Когда-то здесь обслуживали читателей до десяти часов вечера. И только благодаря этому Скрижаль сумел заняться самообразованием: после службы у него оставалось четыре часа, которые он мог провести за книгами.
Встретив на лестнице заместителя директора библиотеки, молодую тучную даму, Скрижаль поинтересовался у неё, с чем связано изменение в работе читального зала. Ничего нового он в ответ не услышал. У библиотеки просто не хватало денег. Сокращением ещё на один вечерний час времени обслуживания читателей администрация пыталась сэкономить на плате за свет и таким образом немного залатать дыру в бюджете. На сетования Скрижаля, что общество и без того деградирует и что люди после работы в библиотеку уже не пойдут, дама отреагировала весьма оптимистично. «Эта мера временная, — твёрдо заявила она. — С первого сентября читальный зал будет опять открыт до восьми вечера». Скрижалю очень хотелось в это верить, однако он грустно заметил, что изменения вокруг давно происходят только в худшую сторону.
Хотя Скрижаль усомнился в обещании администраторши, он в течение всего лета не терял надежду оказаться неправым. Но ни первого сентября, ни первого октября чуда не произошло: библиотека по-прежнему закрывалась в семь вечера, а точнее, без двадцати минут семь: звучал звонок — и следовала просьба к читателям сдавать книги. Та же тучная дама при встрече со Скрижалем делала вид, что не замечает его. Он понимал безнадёжность продолжения их летнего разговора и больше не приставал к ней с вопросами, чтобы не докучать человеку понапрасну.

Скрижаль получил приглашение приехать вместе со своей супругой в американское посольство в Москву — на собеседование. Это приглашение означало, что американские иммиграционные службы в принципе не возражают против переезда Скрижаля со своей семьёй в США. Отказ с их стороны мог теперь последовать разве только в случае, если при собеседовании выяснится, что Скрижаль способен каким-то образом усложнить криминогенную ситуацию на американском континенте или если врачи на медицинской комиссии установят, что кто-то из членов его семьи болен, к примеру, туберкулёзом.
По существу же, в посольстве должен был решиться вопрос, с каким статусом приедет в США семья Скрижаля: в качестве беженцев или же в качестве эмигрантов, переселяющихся по каким-то личным соображениям. Причисление к беженцам означало, что семья может рассчитывать на некоторую материальную помощь в течение первых месяцев обустройства. В случае же въезда в США с любым другим статусом эмигрантам с первых шагов на американской земле предстояло полагаться только на собственные силы.