Книжно-Газетный Киоск



Франц Иосиф I. — Австрийский император и венгерский король.
В 1850 году Франц Иосиф во время военного смотра обратил внимание на фельдфебеля, грудь которого украшали многие ордена. Император спросил командира полка, за какие заслуги получены эти награды. Когда Франц Иосиф узнал о подвигах героя, он изумился: «Почему же фельдфебель не произведён в офицеры?». «Его зовут... — командир смутился. — Его зовут Абрам Шварц, он еврей». «В австрийской армии нет евреев, есть лишь солдаты, — заметил император. — Заслуженные же солдаты становятся офицерами».
Франц Иосиф подозвал к себе Абрама Шварца и приказал фельдмаршалу Радецкому вручить фельдфебелю офицерскую шпагу.



*

Морозным зимним утром, задолго до указанного в приглашении часа Скрижаль и его жена стояли в длинной очереди в американское посольство на одной из самых оживлённых московских магистралей. Когда они попали наконец в здание посольства, им пришлось простоять ещё несколько раз в очередях, сначала — за бланками, а после — к чиновнику, чтобы сдать заполненные анкеты. Затем они поднялись несколькими этажами выше и оказались в самой главной очереди.
Приём граждан бывшего Советского Союза вели здесь в отдельных кабинетах пять представителей американской иммиграционной службы. Люди, которые уже прошли интервью, выходили из тех комнат очень взволнованными. Одни из них охотно рассказывали, о чём и как с ними беседовали, другие же появлялись в слезах или в растерянных чувствах и на обращённые к ним вопросы не отзывались.
После двухчасового ожидания, все в очереди — и сидевшие в креслах, и стоявшие вдоль стен — уже знали, в каком кабинете кто принимает и о чём спрашивает, добродушный ли он человек или не очень. Самой страшной, по общему заключению, была самая дальняя дверь, в конце коридора. Многие выходившие из той двери безнадёжно махали руками, хотя результаты рассмотрения дел всем предстояло узнать лишь в конце дня, в пять часов вечера.
В динамике прозвучала его фамилия, и далее Скрижаль услышал номер именно того, самого дальнего кабинета.
Помещение для собеседования оказалось разделённым стеной на две части: на небольшую приёмную, где кроме стульев ничего не было, и рабочую комнату служащего посольства, которая просматривалась через окно. По ту сторону стены, за стеклом, сидел сухощавый молодой мужчина в очках. Он очень неплохо говорил по-русски, но без каких-либо эмоций. И держался он крайне холодно. Переговоры вёл Скрижаль, — ещё накануне он попросил супругу не вступать в беседу, если к ней не обратятся.
Отвечая на вопрос о побудительных мотивах эмиграции, Скрижаль сказал о своей тревоге за сына и жену — о страхе, связанном с усилением антисемитского движения в стране. Чиновнику нужны были факты. Он потребовал привести примеры, которые подтверждали существующую для семьи опасность. Скрижаль рассказал о прошедшем в Туле, разрешённом властями, антиеврейском митинге, а также о телефонном звонке в филармонию с угрозой расправиться с еврейскими артистами. Молодой американец поджал губы и лишь покачал головой. Услышанное не показалось ему убедительным.
— Эта угроза была не вам. Вот вам лично звонили? — спросил он.
— Нет, — ответил Скрижаль.
— Я никакой опасности лично для вас не вижу, — произнёс сидевший за стеклом чиновник.
Скрижаль молчал. Он гадал, почему американец не выбрит: поленился, или решил отпускать бороду, или же двухдневная щетина была теперь в моде.
После довольно длительной паузы молодой человек спросил, может ли Скрижаль вспомнить какие-либо случаи дискриминации по отношению к нему как еврею во время учёбы или же нечто подобное со стороны его сослуживцев или начальства.
— Нет, — ответил Скрижаль.
— Может быть, при приёме на работу?
Ещё пару минут назад этот небритый парень отклонял все аргументы. Теперь он как будто сам подсказывал желательные для него ответы. Скрижаль хотел вновь сказать «нет», но вспомнил, как после окончания института ему в самом деле отказали в приёме на работу. И у него не было сомнений в истинной причине отказа.



*

Они, трое друзей, заканчивали пятый, последний курс факультета кибернетики. Незадолго до защиты диплома они узнали, что одному из научных центров их институтского городка нужны молодые специалисты как раз их выпуска. Здание, куда требовались лишь умные головы, студенты и преподаватели называли Первым корпусом. По слухам, там занимались секретными разработками. Но не секреты влекли их, двадцатидвухлетних парней, а то, что им, во-первых, сулили там сумасшедшие деньги: не 110 рублей в месяц и даже не 120, как случалось иногда с круглыми отличниками, а 145 рублей, что по их понятиям составляло сумму просто фантастическую. Во-вторых же, для них, сдружившихся, появилась замечательная возможность не разлучаться после учёбы, а трудиться вместе. Лучшего просто нельзя было придумать. И они захотели остаться работать в институте.
Всех троих пригласили на собеседование в окутанное тайной здание. Внутрь, правда, не провели. В холл спустился солидный мужчина и пообщался с ними. Было видно, что разговором он остался доволен. Прощаясь, он попросил их подойти в канцелярию и заполнить анкеты; по его словам, это являлось лишь необходимой формальностью.
Через месяц, уже перед самой защитой диплома, обоим друзьям Скрижаля позвонили из того секретного корпуса и сообщили, что их с нетерпением ждут, — они могут выходить на работу, как только освободятся от своих учебных дел.
Скрижаль никакого ответа не дождался. Чтобы не оставаться в неведении, он решил позвонить начальнику, который беседовал с ними. После небольшой заминки начальник сказал, что на вакантное место уже взяли другого человека. Почему — не объяснил, а допытываться Скрижаль не стал.
Когда друзья узнали про полученный им отказ, они не захотели принять приглашение Первого корпуса. Скрижаль пытался их убедить, что это не тот случай, когда нужно держаться, как дети, один за другого, — несерьёзно, мол. Но его уговоры на друзей не подействовали. Они не изменили своего решения.



*

Скрижаль рассказал сидевшему за стеклом американцу о той своей попытке устройства на работу и добавил, что не сомневается: причиной отказа была его национальность, которую он указал в анкете. На вопрос, кто по национальности были его друзья, Скрижаль ответил: «Русские».
— У вас есть какие-нибудь доказательства, что вас не взяли из-за того, что вы еврей? — спросил небритый молодой человек.
— Нет, — ответил Скрижаль.
Было похоже, что этот служащий посольства — самый грозный, как рассказывали о нём люди из очереди, — свой план по отказникам на сегодня выполнил. Оставаясь бесстрастным, он продолжал допытываться о случаях дискриминации из жизни Скрижаля и словно подсказывал нужные ему ответы.
— Хорошо, — сказал он. — А там, где вы работали... Случалось такое, что кого-то посылали на учёбу, а вас — нет?
— Да нет же, наоборот, — честно признался Скрижаль. — Первым посылали меня, а потом уже я учил других.
Человека за стеклом почему-то интересовали факты десятилетней давности и ещё более ранние события из жизни Скрижаля, а совсем не то, что беспокоило Скрижаля сегодня.
После ряда других, чисто формальных, вопросов собеседование было закончено. Попрощался американец так же сухо, как держался на протяжении всего разговора.



*

Ровно в пять часов вечера, уже при свете фонарей, из здания посольства вышел человек со списком в руках, и его тут же окружила толпа. Многие из дожидавшихся этого момента, казалось, очень давно знали друг друга, хотя впервые встретились в очередях только утром.
Периодически смахивая снег, падающий на страницы, работник посольства громко зачитывал список, — называл количество членов очередной семьи и статус, с которым семейство могло въехать в США. Следом за фамилией Скрижаля он произнес: «Три человека. Статус беженцев».



*

Скрижаль понимал, что он с женой и сыном не были, конечно, беженцами в буквальном смысле этого слова. Откровенно, положа руку на сердце, он не смог бы утверждать, что единственной причиной, которая заставила его обратиться в посольство с просьбой о переезде в США, явилось стремление спасти своих близких и уберечься самому от грозящей им всем опасности. Среди побудительных мотивов, которые склонили его к решению эмигрировать из России, — и он это хорошо осознавал — присутствовало и желание просто лучшей, более достойной жизни, в первую очередь для своего ребёнка.
Только с натяжкой можно было причислить к беженцам и большинство из тех тысяч и тысяч российских граждан, которые обращались в иностранные посольства с просьбой принять их на жительство. Они также искали, осознанно или нет, не только защиты от произвола, но и возможности более цивилизованного существования по сравнению с тем, что сулила им жизнь на руинах Советского государства.
Беженцами были или могли бы стать те евреи, которые жили в странах Европы и на территории Советского Союза накануне или во время Второй мировой войны. Это они, миллионы потомков Израиля, оказались на оккупированных фашистами землях. Это они попали в огромную ловушку, откуда их партиями выводили на казнь. Это они были обречены на уничтожение, и для них бегство являлось единственным шансом выжить. Однако мировые державы не захотели спасти их, — не приняли на свою территорию обречённых на смерть людей.
Теперь, полвека спустя, американское правительство помогало евреям, которые находились в значительно менее опасных условиях. В этих безусловно благородных действиях Скрижаль усматривал желание американских властей как-то искупить вину правительства Рузвельта перед человечеством, перед расстрелянными и уничтоженными в концлагерях людьми, — вину перед каждым из миллионов погибших, кому в то жестокое время отказали в защите.
Принимая статус беженца, Скрижаль понимал, что получает спасательный круг, который полвека назад не бросили одному из тех, кто погибал и долго отчаянно взывал о помощи.